Владимир Варава "Июльский свет"
Многие обыденные вещи обладают до того странными свойствами, что эти свойства, срастаясь с обыденностью, становятся неразличимыми. На этом основывается самая важная способность нашего восприятия мира, в которой заложено единство сознания, позволяющее видеть многим одинаково и, соответственно, понимать или, что точнее, совершенно не понимать существующего.
Вот, скажем, июльский свет имеет такие особенности, что иногда кажется: это вовсе и не свет, а какой-то пустой и пыльный сумрак, переходящий в дневной мрак. Граница света и тьмы в июле особенно зыбка, а поэтому такое, не поддающееся пониманию и, в сущности, невозможное явление, как дневной мрак, происходит именно в это время. Трудно сказать, почему это случается именно в июле, но стоит забыться, блуждая по лесным тропам, особенно в знойный полдень, как мгновенно теряешь световое равновесие, переставая понимать, какое время суток сейчас. Конечно, порядок вещей восстанавливается, как только включается работа сознания, однако это головокружительное погружение, почти обвальный срыв на долю секунды в тот слой бытия, в котором свет, очевидно, становится сумраком, весьма и весьма впечатляюще.
Один поэт даже употребил словосочетание «июльский сумрак». Метафора стилистически безупречна; наверное, он также столкнулся с этим необычным свойством июльского света, увидев всю его тьму, поразился ей и создал такой пронзительный поэтический образ. И я уверен, что какой-нибудь одаренный физик, стоит ему только заняться исследованием нетривиальных оптических свойств света, зависящих от времени года, наверняка выведет формулу «июльского света», которая станет ну если и не вровень с законом гравитации, то по крайней мере объяснит многое из того, что приводит тех же физиков в недоумение, как только они более зорко всматриваются в противоречивые свойства физического мира. Становится понятно, почему среди физиков все же немало метафизиков, хотя последние ни во что не ставились официальной наукой и вызывали весьма неодобрительные и злорадные насмешки со стороны представителей здравого смысла.
Мне припомнился в связи с этим один странный летний случай, который я связываю с парадоксальным свойством июльского света. Невероятность события отнюдь не является основанием для упрека автора в безответственном фантазировании или сумасшествии, но служит приглашением для более вдумчивого отношения к вещам, которые считаются привычными.
Случай поучительный, ибо говорит о том, что не все то, что есть, есть таково, каково оно есть. Все неприметное обладает какими-то секретными свойствами, из которых ведь и соткан такой многообразный и, в сущности, совершенно непонятный ковер мироздания. Увидеть общий рисунок не представляется возможным, но рассмотреть фрагменты и нюансы, пускай даже намекающие на неведомое целое, уже немало. Для некоторых это вообще целое счастье. Так или иначе, не зная главного, мы упускаем существенное, прячущееся под неприметными и незначительными вещами обыденной жизни, которые происходят в результате действия, например, того же июльского света.
То, что я заметил, нисколько не претендует ни на теорию, ни на гипотезу, ни даже на концепцию. В этом нет никакой нужды; мое открытие не меняет нисколько сложившегося порядка вещей и никогда его не поменяет, как, впрочем, и любое другое открытие, но, скорее всего, придаст энтузиазма тем, кто, поверив мне, сами удостоверятся в этом. Возможно, кто-нибудь напишет научный трактат или философское эссе, возможно, даже снимет фильм или сойдет с ума, если продолжит свои исследования в данном направлении. Но совершенно очевидно, что если он натура хоть каплю утонченная, то не останется равнодушным и обязательно найдет, каким образом применить результаты чуда, связанные с июльским светом.
Как сейчас помню, было ясное июльское утро. Осознав, что солнце уже давно свершает свою работу, я тотчас выскочил из мутной бездны сна и вышел во двор. И сразу же расстроился, поняв, что день не будет прохладным. Еще не было и семи часов, но сильные лучи безнадежно жаркого солнца уже успели разогреть землю так, что исчезли всяческие следы ночной влаги. А ведь всю ночь шел сильный дождь, который приятной струйкой проникал за тупую и мрачную завесу моего сна.
Осмотрев открывшееся пространство, я решил продолжить постройку навеса, который должен был стать убежищем от летнего зноя. Того угнетающего летнего зноя, который всегда убивает самое приятное, что связано с этим чудесным временем года. Выбранное место располагалось вблизи огромного старого дерева. Оно единственное давало свою спасительную тень.
Проработав до полудня, я прилег под самый ствол дерева, в котором все же сохранялось некоторое количество влаги. Вся местность была так пропитана мощными зарядами июльского зноя, что даже незначительный ветерок воспринимался бы как спасение. Но, увы, кроме потоков испепеляющей жары, медленно и угрюмо сползавших с безводных небес, ничего вокруг не было. Я вспомнил о ночном дожде, и мне показалось странным, что вообще в мире может быть вода. Эта субстанция явно проигрывала на фоне стихии огня, который, казалось, давал в это время года полную волю своей страшной власти.
Едва приступив к работе, я почувствовал рядом с собой чье-то присутствие. Так всегда бывает, когда кто-то незаметно подкрадывается к вам с целью испугать или просто пошутить. Но никого не было и быть не могло, поскольку я был один и знал это совершенно точно. К тому же пространство, на котором я строил навес, имело большую площадь, и я обязательно заметил бы чье-то приближение.
Но присутствие было слишком очевидным, чтобы проигнорировать его. Была бы ночь, я бы испугался. Поэтому я распрямился и осмотрелся: июльская жара была разлита повсюду, образуя ровную невидимую гладь невыносимо ослепительного света. Я невольно зажмурился; даже в тени было невероятно светло; казалось, свет проникает во все поры мира, прожигая своими лучами все темное и тайное.
Я вдруг решил, что ад - это свет, доведенный до пределов невыносимого; ад - это место, в котором негде укрыться от вездесущего света; где все тайное есть явное, а значит, нет места прохладе, которая возможна лишь тогда, когда есть тень.
И вдруг рядом с собой, в нескольких метрах от дерева я увидел тень. Поскольку это была не тень дерева, то инстинкт заставил меня мгновенно задрать голову; ничего кроме ослепительного удара солнечного света я не увидел на кристально чистом голубом небосклоне. Однако тень была, и это была тень несуществующего объекта.
Говорить о том, что случилось со мной потом, не имеет особого смысла в связи с отсутствием языка, способного описать неописуемое. Но я знал точно, что у меня не было ни солнечного удара, ни галлюцинаций, ни каких-либо иных дефектов восприятия. Тень исчезла сама собой, словно легкое облако, благодатно набегающее на солнце. Но, перед тем как тень исчезла, я все-таки, переборов метафизический ужас, вступил в ее таинственные чертоги. Более всего меня поразило не отсутствие объекта, дававшего тень, это я понял позже, но тот особый пепельно-серый цвет, которым было отмечено внутреннее пространство этой непонятной тени, и та особая плотность воздуха, в которой имело место, я бы сказал, несимметричное расширение пространства. Проявлялось это в том, что некоторые части попадавших в этот круг насекомых (например, лапка кузнечика) непропорционально увеличивались, давая эффект «плавающего монстра».
Минуту, показавшуюся мне часом, я стоял, пораженный явлением, которому не было ни аналогов, ни объяснений. Тень была настолько реальной, что Ангел Господень, появись он внезапно, в этот момент не показался бы более достоверным. Проигрывая в сознании различные варианты возможного ответа, я перебрал все мыслимое и немыслимое, начиная от Адама и кончая Аристотелем. Моя мысль продвинулась бы дальше и, несомненно, уперлась бы в Коперника, Эйнштейна и Макса Планка, если бы не внезапное озарение, не давшее моему рассудку безвозвратно расстроиться.
Тогда я понял совершенно простую вещь, что примерно в одно и то же время после полудня, в любой точке земного шара, где имеет место июль и солнце, всегда происходит это необъяснимое оптическое явление. Рационально это можно объяснить спектральным наложением ультрафиолетовых лучей, которое дает «слепое пятно» на определенном расстоянии и под определенным углом от горизонта. Тень моментально исчезает, стоит только земле свершить малейшее колебание и изменить свою траекторию. Это очевидно доказывает то, что земля имеет не идеально округлую форму, поскольку необходимый угол погрешности, который порождает слепое пятно, - это тот зазор, который возникает между горизонтом и шарообразной формой земли. А поскольку форма земли не идеально шарообразна, что подтверждают некоторые, казавшиеся в новое время абсурдными идеи средневековых астрономов, то это и дает возможность возникновения слепых пятен, которые порождают ту самую тень от несуществующих объектов.
Все, к чему я пришел, является результатом элементарных расчетов и не требует специальных знаний. Однако мое воображение сильно распалилось, воодушевленное каким-никаким, но все же открытием. Я теперь мог как бы вызывать эту тень по своему желанию. Это, конечно, не было спасением от жары и вообще вряд ли могло иметь какое-нибудь практическое значение, но меня вдохновил факт наличия слепых пятен.
Подумав немного, я пришел к следующему: если эти пятна возникают вследствие геометрической погрешности, вызванной неидеальностью земного шара, то эти зазоры могут порождать не только безобъектную тень, но и служить как бы замочной скважиной, через которую можно заглянуть за небесную границу земли. Иными словами, открывалась возможность без телескопов и прочих технических приспособлений, не сходя с места, обозреть вселенную и убедиться самому, является ли она бесконечной или же, как утверждает новейшая астрономия, она является искривленным пространством, чья степень кривизны залатана тем, что принято называть черными дырами.
В таком случае, я рассуждал дальше логически, звезды, которые появляются только лишь на ночном небе, являются ничем иным, как концентрированными сгустками июльского света различной плотности. Это новое откровение моментально пролило свет на извечный спор поэтов и астрономов и позволило понять, почему звездное небо является предметом не только астрономического исследования, но и поэтического восторга такой степени, что считается: о звездах поэты знают больше, чем астрономы. Это еще раз подтверждает мою идею о том, что поэты давно заметили парадоксальные свойства июльского света, экстраполировав свое знание в поэтические метафоры, нашедшие наивысший уровень стилистического блеска, когда речь заходит о звездном небе.
Прежде чем заглянуть за небесный край земли, чтобы обозреть вселенную, я решился на один маленький эксперимент. Мне пришло в голову вырыть яму точно в том месте, где была тень, отбрасываемая слепым пятном, который являлся, как мне уже хорошо было известно, концентрированным июльским светом. Предвидя результат, я воочию убедился в правоте известного факта, что днем из колодца видны звезды. До этого я никогда днем не погружался в колодец; теперь же я не просто убедился в реальности этого явления, но и знал истинную его причину. Это меня привело к открытию, которое может потрясти привычные представления о существующем: звезды на самом деле существуют не ночью на небе, а днем в колодце. Это так, потому что июльский свет, скопившийся в теневых образованиях днем, ночью предстает в рассеянном виде на звездном небе.
Элементарные логические рассуждения привели меня к вопросу, который также был задан поэтом, а именно о необходимости зажигания звезд. С одной стороны, как я смог убедиться воочию, поскольку долго пробыл на дне колодца, звезды есть продукт и результат действия июльского света и поэтому они вполне естественны; с другой стороны, вопрос, заданный поэтом, наводил на мысль о субъекте, который мог бы быть не столько источником субстанции света звезды (ибо таковым являлся июльский свет), сколько волящим субъектом, имеющим намерение «зажигать» (условно говоря) звезды, делая свойства мироздания приспособленными для этого.
Я понял, что пришел к разгадке теологического доказательства бытия Бога и стоит мне практически осуществить свои намерения и заглянуть за небесный край земли, я увижу не кого иного, как Самого Господа. К этому меня приводил железный логический расчет. Я понял теологические построения средневековых астрономов, которые без всяких технических приспособлений могли созерцать физический космос, вызванный оптическими свойствами Самого Бога. С этим связаны и стилистические особенности раннехристианской иконографии, изображающей Бога, держащего в своих раскрытых ладонях созданное Им мироздание. Все же я не решился столкнуться лицом к лицу с Самим Творцом по причинам скорее этического свойства.
Получив ответ на очень многие вопросы, я решил задаться главным и выяснить, какова же природа Бога, если возможно, так сказать, следовать в обратном логическом порядке. Если от июльского света мы пришли к Богу, то не можем ли мы прийти от Бога снова к июльскому свету, приравняв июльский свет, таким образом, к высшему роду нетварных энергий, о которых исихасты до сих пор не подозревают. Эта идея показалась мне заманчивой, и я решил исследовать ее более глубоко. Для этого мне нужны были монахи, которые бы занимались оптическими свойствами физического света.
Я чуть было не отправился на поиски таких монахов, когда вдруг понял, что причина, побудившая меня обратить внимание на странные свойства июльского света, уж очень мала и незначительна и что она может быть объяснена психологическими особенностями личности. По крайней мере отнесена к роду ее своеобразных эстетических пристрастий и вряд ли может обратить внимание таких серьезных людей, коими, безусловно, являются монахи.
Дальнейшее вообще больше походило на сон, чем на реальность. Но для полноты картины я все же вынужден изложить все как было.
Переборов ложную скромность, я отправился в близлежащий монастырь, в котором, как утверждали местные краеведы, жили весьма ученые монахи, которые должны были быть в курсе всех самых прогрессивных научных идей. Однако мне нужны были узкие специалисты, разбирающиеся в оптических свойствах летнего света. Жившие же в этом монастыре монахи специализировались вообще на проблемах постнеклассического обоснования нелинейной космологии, и среди них не оказалось, увы, ни одного серьезного исследователя не только июльского света, но и вообще практически не было оптиков. Если, конечно, не считать монахов-электриков, но они были в отъезде.
Несмотря на то что я не нашел того, что искал, я прекрасно провел время. Монахи оказались очень гостеприимными; они устроили мне настоящий праздник, узнав про мои открытия. Их весьма заинтересовал мой рассказ, особенно про звезды, и наиболее продвинутые из них выдвинули предположение о том, что и луна представляет собой не плотное астрономическое тело, но звезду особого рода, структурированную из сверхтонких излучений июльского света, заряженных особыми психоэмоциональными энергиями негативного свойства. Это как раз подтверждало многочисленные случаи мистического характера, всегда происходившие в лунные ночи. Опять же тяга поэтов к воспеванию луны и глубокое проникновение в сущность тварного мира, выразившееся, в частности, в известной классической новоевропейской формулировке: «ничто не вечно под луной».
Один молодой монах, краснея и смущаясь, поведал ряд непристойных историй, которые произошли с ним именно в лунные ночи. Только теперь он понял отрицательные свойства лунной энергии, вызванной июльским светом, которые раньше объяснял исключительно влиянием демонических сил. Да и сами демонические силы оказывались в свете новых открытий не более чем остатком, по сути дела, шлаком тех самых сверхтонких излучений июльского света, которые возникали при попадании в силовое поле полового влечения.
Особенно сильно от этого страдали лица женского пола, поскольку были в большей степени подвержены действию всяческих негативных энергий, вызывающих бесконтрольное половое влечение и приводящих к событиям вселенского катастрофического характера. Тем самым в свете таких психогенных свойств июльского света представлялось возможным раскрыть истинные причины проституции и вообще человеческого распутства, по сравнению с которыми имеющиеся психоаналитические теории казались просто-напросто детскими забавами. Обнаруживалось, что любовное чувство, возникающее под воздействием наиболее интенсивных лунных потоков, находит разрядку не в традиционных брачных союзах, но исключительно в изощренных формах половых извращений.
Это наводило на многие страшные догадки, касающиеся устройства мира, и по крайней мере проливало свет на природу супружеской измены, которая существует столько, сколько существует род человеческий, и избавление от которой не представляется возможным. Теперь понятно, что прекращение измены может произойти лишь в случае прекращения действия лунного света, которое возможно лишь в одном случае - в случае уничтожения луны. За явной невозможностью и абсурдностью этого надеяться в ближайшем времени на исправление нравов наивно. Этим и объясняется особая ненависть некоторых моралистов и аскетов к подлунной романтике и вообще к любовной лирике, в которой они находят остатки злокачественной недосублимированной лунной энергии, приводящей к бешенству наиболее эрогенные части женского организма.
Монахи с особым увлечением принялись обсуждать данный ракурс проблематики, забыв о первоначальной цели моего визита. Все это было чрезвычайно важно и интересно, однако значительно уводило в сторону от главных линий моих исследований, связанных с возможной новой трактовкой нетварных энергий.
Едва вырвавшись их крепких дружелюбных монашеских объятий, я отправился обратно, расставшись с идеей найти хорошего специалиста по оптическим свойствам света среди духовной братии.
Как только я приблизился к своему дому на близкое расстояние, то увидел мощное сияние, исходившее из самого центра моего двора. Сияние было настолько сильным и невыносимым для глаз, что ослепило не только мое зрение, но и разум. Я не мог предположить, что могло бы быть причиной подобного явления.
Преодолев невероятное световое препятствие, я сразу же направился к самому источнику и обнаружил, что оставил не закопанной яму, находящуюся под тенью, не имеющей объекта. За время моего отсутствия в нее набралось столько звезд, что они стали выплескиваться через край, покрыв в несколько слоев все пространство моего сада. Звезды расстилались, словно алмазный ковер, по которому нельзя было не только ходить, но нельзя было на него и смотреть с широко раскрытыми глазами.
Это и было причиной чудовищного сияния, в самом эпицентре которого я как раз и находился. Интенсивность светового потока была настолько сильной, что спрессованные звезды, послужившие его причиной, образовали нечто наподобие гигантского увеличительного стекла, которое, в отличие от обычного прибора, не увеличивало реальность, а преображало ее. Теперь уже невозможно было понять, где я нахожусь: на земле или на небе! Граница, отделяющая физический и трансфизический миры, совершенно исчезла, создав какой-то бриллиантовый вакуум, вобравший в себя всю вечную бесконечность и бесконечную вечность времени и пространства.
Посередине моего двора открывалась уникальная возможность созерцать вечность, и не просто созерцать, но и пребывать в ней. Такое невероятное количество звезд, собравшихся в одном месте, давало сильнейшее световое излучение. Однако странным было то, что они не повышали температуру. Это подтвердило поэтическую интуицию относительно холодного света звезд и открыло эмпирическую дорогу в вечную жизнь, которая образовалась в результате моей забывчивости прямо посередине моего сада. Вырытая яма стала единственным местом на земном шаре, а возможно и во всей истории мироздания, чудесным образом захватившая тень несуществующего объекта, чем теперь являлось слепое пятно, чья звездная структура обнаруживалась на глубине вырытой мной ямы.
Некоторое время я стоял, созерцая хрустальное великолепие лазоревой вечности, пораженный картиной эстетического великолепия сверхгармоничной геометрии мироздания. Однако в бриллиантовом пространстве сияющей вечности я не увидел ни ангелов, ни архангелов, ни чинов, ни престолов, ни чего-либо такого, что так тщательно и обильно было описано в анналах всех традиционных религий. Лишь высший поэтический восторг от созерцания божественной игры мириад световых потоков, огненным вихрем мчавшихся вокруг меня и улетавших в бездну бесконечной симметрии!
Я внезапно очнулся от этого эстетического оцепенения, и мне пришла в голову совершенно утилитарная идея - собирать выпадающие из ямы звезды, консервировать их в сосудах и как-то использовать в народном хозяйстве. Я даже забыл о цели своего визита к монахам и о затее проверить природу нетварных энергий. Открывшаяся возможность использовать совершенно естественный свет звезд представилась мне более заманчивой и перспективной. Но радость несколько омрачилась, когда я представил себе, что мое открытие может быть использовано в политических и даже военных целях. Если уж мирный атом оказался утопией, то холодный свет звезды может стать царством божиим на земле.
Я вспомнил про этическую ответственность ученых, которая, насколько я знал, была главным регулятором их деятельности, и решил позвать ученых, чтобы коллективный разум научного консилиума смог принять единственно верное решение относительно природы световой реальности мироздания, которая могла в любой момент привести к вселенской катастрофе, так как открывшийся в результате моих опытов изъян не был известен и понятен ни одному человеку в мире, поскольку был связан исключительно с той логической цепочкой идей, открытий и событий, которые почему-то произошли только со мной и очевидно не могли больше в силу универсальных законов случайности произойти ни с кем иным из живущих.
К моему удивлению, прибывшие ученые мало чем отличалась от монахов. Среди них также не оказалось знатоков июльского света, и они так же, как и монахи, старались уйти от главного, склоняясь все время к второстепенному. Так, они стали задавать бесконечные вопросы о моем доме, саде, возрасте деревьев, крепости построенного мной навеса, есть ли у меня родственники за границей, то есть о вещах, как мне показалось, не имеющих никакого отношения к тому, что произошло в результате моего открытия свойств июльского света. Но более всего меня поразило то, что ученые наотрез отказывались признавать реальность сияния, убеждая себя в том, что степень его интенсивности сильно мной преувеличена и что оно не представляет никакой опасности для государства и не имеет никакой пользы для промышленности.
Главное, на чем настаивали ученые и что, по их мнению, совершенно отсутствовало в случае с сильным сиянием, так это верификация. Отказываясь верить очевидному на том основании, что это не доказано, они посоветовали мне обратиться к эзотерикам, как более сведущим в подобных вещах людям. Сами они, по их признанию, часто прибегали к помощи эзотериков, но лишь тогда, когда помощь монахов, к которой они, оказывается, также прибегали, иссякала. В частности, неоценимыми оказались консультации эзотериков, когда ученые занялись расшифровкой стенограмм, которые поступали из области сверхплотных звездных образований. Я даже не пытался разубедить ученых в их невежестве и вступать с ними в спор, поскольку знал реальную причину звездообразований.
Я не принял совета ученых прибегнуть к эзотерикам на том основании, что я никогда их не видел и впервые слышал об их существовании. Ученые, поразившись моей необразованности, принялись меня обучать. Они предложили мне устроить летнюю школу молодых ученых у меня в саду, которую могли бы посещать также и другие жители селенья, что невероятно повысило бы их уровень осведомленности в вопросах современной эзотерики. Один почтенный ученый даже заявил, что мог бы в случае моего согласия подарить мне бесплатную подписку на журнал «Вопросы эзотерики», учредителем которого была академия наук. И вообще, мой дом мог стать центром коммерческого туризма, что существенно бы улучшило экономику региона, согласись я с разумными доводами здравомыслящих людей.
Несмотря на всю настойчивость ученых, я не разрешил устраивать никаких обучений в своем саду, поскольку был серьезно озабочен результатами моего собственного открытия. Видя мое упорство и бессмысленность дальнейших убеждений, ученые удалились, не обратив никакого внимания на божественный свет, идущий от скопления мною обнаруженных звезд, в свете которого все они находились в тот момент, поскольку уже была глубокая ночь.
Не получив помощи от монахов, ни хотя бы понимания от ученых, я вынужден был со всеми расстаться и продолжить свои рассуждения в полном и глубоком одиночестве, в котором пребываю до настоящего времени, совершая все новые и новые невероятные открытия.
"Новый мир" 2, 2016
Вот, скажем, июльский свет имеет такие особенности, что иногда кажется: это вовсе и не свет, а какой-то пустой и пыльный сумрак, переходящий в дневной мрак. Граница света и тьмы в июле особенно зыбка, а поэтому такое, не поддающееся пониманию и, в сущности, невозможное явление, как дневной мрак, происходит именно в это время. Трудно сказать, почему это случается именно в июле, но стоит забыться, блуждая по лесным тропам, особенно в знойный полдень, как мгновенно теряешь световое равновесие, переставая понимать, какое время суток сейчас. Конечно, порядок вещей восстанавливается, как только включается работа сознания, однако это головокружительное погружение, почти обвальный срыв на долю секунды в тот слой бытия, в котором свет, очевидно, становится сумраком, весьма и весьма впечатляюще.
Один поэт даже употребил словосочетание «июльский сумрак». Метафора стилистически безупречна; наверное, он также столкнулся с этим необычным свойством июльского света, увидев всю его тьму, поразился ей и создал такой пронзительный поэтический образ. И я уверен, что какой-нибудь одаренный физик, стоит ему только заняться исследованием нетривиальных оптических свойств света, зависящих от времени года, наверняка выведет формулу «июльского света», которая станет ну если и не вровень с законом гравитации, то по крайней мере объяснит многое из того, что приводит тех же физиков в недоумение, как только они более зорко всматриваются в противоречивые свойства физического мира. Становится понятно, почему среди физиков все же немало метафизиков, хотя последние ни во что не ставились официальной наукой и вызывали весьма неодобрительные и злорадные насмешки со стороны представителей здравого смысла.
Мне припомнился в связи с этим один странный летний случай, который я связываю с парадоксальным свойством июльского света. Невероятность события отнюдь не является основанием для упрека автора в безответственном фантазировании или сумасшествии, но служит приглашением для более вдумчивого отношения к вещам, которые считаются привычными.
Случай поучительный, ибо говорит о том, что не все то, что есть, есть таково, каково оно есть. Все неприметное обладает какими-то секретными свойствами, из которых ведь и соткан такой многообразный и, в сущности, совершенно непонятный ковер мироздания. Увидеть общий рисунок не представляется возможным, но рассмотреть фрагменты и нюансы, пускай даже намекающие на неведомое целое, уже немало. Для некоторых это вообще целое счастье. Так или иначе, не зная главного, мы упускаем существенное, прячущееся под неприметными и незначительными вещами обыденной жизни, которые происходят в результате действия, например, того же июльского света.
То, что я заметил, нисколько не претендует ни на теорию, ни на гипотезу, ни даже на концепцию. В этом нет никакой нужды; мое открытие не меняет нисколько сложившегося порядка вещей и никогда его не поменяет, как, впрочем, и любое другое открытие, но, скорее всего, придаст энтузиазма тем, кто, поверив мне, сами удостоверятся в этом. Возможно, кто-нибудь напишет научный трактат или философское эссе, возможно, даже снимет фильм или сойдет с ума, если продолжит свои исследования в данном направлении. Но совершенно очевидно, что если он натура хоть каплю утонченная, то не останется равнодушным и обязательно найдет, каким образом применить результаты чуда, связанные с июльским светом.
Как сейчас помню, было ясное июльское утро. Осознав, что солнце уже давно свершает свою работу, я тотчас выскочил из мутной бездны сна и вышел во двор. И сразу же расстроился, поняв, что день не будет прохладным. Еще не было и семи часов, но сильные лучи безнадежно жаркого солнца уже успели разогреть землю так, что исчезли всяческие следы ночной влаги. А ведь всю ночь шел сильный дождь, который приятной струйкой проникал за тупую и мрачную завесу моего сна.
Осмотрев открывшееся пространство, я решил продолжить постройку навеса, который должен был стать убежищем от летнего зноя. Того угнетающего летнего зноя, который всегда убивает самое приятное, что связано с этим чудесным временем года. Выбранное место располагалось вблизи огромного старого дерева. Оно единственное давало свою спасительную тень.
Проработав до полудня, я прилег под самый ствол дерева, в котором все же сохранялось некоторое количество влаги. Вся местность была так пропитана мощными зарядами июльского зноя, что даже незначительный ветерок воспринимался бы как спасение. Но, увы, кроме потоков испепеляющей жары, медленно и угрюмо сползавших с безводных небес, ничего вокруг не было. Я вспомнил о ночном дожде, и мне показалось странным, что вообще в мире может быть вода. Эта субстанция явно проигрывала на фоне стихии огня, который, казалось, давал в это время года полную волю своей страшной власти.
Едва приступив к работе, я почувствовал рядом с собой чье-то присутствие. Так всегда бывает, когда кто-то незаметно подкрадывается к вам с целью испугать или просто пошутить. Но никого не было и быть не могло, поскольку я был один и знал это совершенно точно. К тому же пространство, на котором я строил навес, имело большую площадь, и я обязательно заметил бы чье-то приближение.
Но присутствие было слишком очевидным, чтобы проигнорировать его. Была бы ночь, я бы испугался. Поэтому я распрямился и осмотрелся: июльская жара была разлита повсюду, образуя ровную невидимую гладь невыносимо ослепительного света. Я невольно зажмурился; даже в тени было невероятно светло; казалось, свет проникает во все поры мира, прожигая своими лучами все темное и тайное.
Я вдруг решил, что ад - это свет, доведенный до пределов невыносимого; ад - это место, в котором негде укрыться от вездесущего света; где все тайное есть явное, а значит, нет места прохладе, которая возможна лишь тогда, когда есть тень.
И вдруг рядом с собой, в нескольких метрах от дерева я увидел тень. Поскольку это была не тень дерева, то инстинкт заставил меня мгновенно задрать голову; ничего кроме ослепительного удара солнечного света я не увидел на кристально чистом голубом небосклоне. Однако тень была, и это была тень несуществующего объекта.
Говорить о том, что случилось со мной потом, не имеет особого смысла в связи с отсутствием языка, способного описать неописуемое. Но я знал точно, что у меня не было ни солнечного удара, ни галлюцинаций, ни каких-либо иных дефектов восприятия. Тень исчезла сама собой, словно легкое облако, благодатно набегающее на солнце. Но, перед тем как тень исчезла, я все-таки, переборов метафизический ужас, вступил в ее таинственные чертоги. Более всего меня поразило не отсутствие объекта, дававшего тень, это я понял позже, но тот особый пепельно-серый цвет, которым было отмечено внутреннее пространство этой непонятной тени, и та особая плотность воздуха, в которой имело место, я бы сказал, несимметричное расширение пространства. Проявлялось это в том, что некоторые части попадавших в этот круг насекомых (например, лапка кузнечика) непропорционально увеличивались, давая эффект «плавающего монстра».
Минуту, показавшуюся мне часом, я стоял, пораженный явлением, которому не было ни аналогов, ни объяснений. Тень была настолько реальной, что Ангел Господень, появись он внезапно, в этот момент не показался бы более достоверным. Проигрывая в сознании различные варианты возможного ответа, я перебрал все мыслимое и немыслимое, начиная от Адама и кончая Аристотелем. Моя мысль продвинулась бы дальше и, несомненно, уперлась бы в Коперника, Эйнштейна и Макса Планка, если бы не внезапное озарение, не давшее моему рассудку безвозвратно расстроиться.
Тогда я понял совершенно простую вещь, что примерно в одно и то же время после полудня, в любой точке земного шара, где имеет место июль и солнце, всегда происходит это необъяснимое оптическое явление. Рационально это можно объяснить спектральным наложением ультрафиолетовых лучей, которое дает «слепое пятно» на определенном расстоянии и под определенным углом от горизонта. Тень моментально исчезает, стоит только земле свершить малейшее колебание и изменить свою траекторию. Это очевидно доказывает то, что земля имеет не идеально округлую форму, поскольку необходимый угол погрешности, который порождает слепое пятно, - это тот зазор, который возникает между горизонтом и шарообразной формой земли. А поскольку форма земли не идеально шарообразна, что подтверждают некоторые, казавшиеся в новое время абсурдными идеи средневековых астрономов, то это и дает возможность возникновения слепых пятен, которые порождают ту самую тень от несуществующих объектов.
Все, к чему я пришел, является результатом элементарных расчетов и не требует специальных знаний. Однако мое воображение сильно распалилось, воодушевленное каким-никаким, но все же открытием. Я теперь мог как бы вызывать эту тень по своему желанию. Это, конечно, не было спасением от жары и вообще вряд ли могло иметь какое-нибудь практическое значение, но меня вдохновил факт наличия слепых пятен.
Подумав немного, я пришел к следующему: если эти пятна возникают вследствие геометрической погрешности, вызванной неидеальностью земного шара, то эти зазоры могут порождать не только безобъектную тень, но и служить как бы замочной скважиной, через которую можно заглянуть за небесную границу земли. Иными словами, открывалась возможность без телескопов и прочих технических приспособлений, не сходя с места, обозреть вселенную и убедиться самому, является ли она бесконечной или же, как утверждает новейшая астрономия, она является искривленным пространством, чья степень кривизны залатана тем, что принято называть черными дырами.
В таком случае, я рассуждал дальше логически, звезды, которые появляются только лишь на ночном небе, являются ничем иным, как концентрированными сгустками июльского света различной плотности. Это новое откровение моментально пролило свет на извечный спор поэтов и астрономов и позволило понять, почему звездное небо является предметом не только астрономического исследования, но и поэтического восторга такой степени, что считается: о звездах поэты знают больше, чем астрономы. Это еще раз подтверждает мою идею о том, что поэты давно заметили парадоксальные свойства июльского света, экстраполировав свое знание в поэтические метафоры, нашедшие наивысший уровень стилистического блеска, когда речь заходит о звездном небе.
Прежде чем заглянуть за небесный край земли, чтобы обозреть вселенную, я решился на один маленький эксперимент. Мне пришло в голову вырыть яму точно в том месте, где была тень, отбрасываемая слепым пятном, который являлся, как мне уже хорошо было известно, концентрированным июльским светом. Предвидя результат, я воочию убедился в правоте известного факта, что днем из колодца видны звезды. До этого я никогда днем не погружался в колодец; теперь же я не просто убедился в реальности этого явления, но и знал истинную его причину. Это меня привело к открытию, которое может потрясти привычные представления о существующем: звезды на самом деле существуют не ночью на небе, а днем в колодце. Это так, потому что июльский свет, скопившийся в теневых образованиях днем, ночью предстает в рассеянном виде на звездном небе.
Элементарные логические рассуждения привели меня к вопросу, который также был задан поэтом, а именно о необходимости зажигания звезд. С одной стороны, как я смог убедиться воочию, поскольку долго пробыл на дне колодца, звезды есть продукт и результат действия июльского света и поэтому они вполне естественны; с другой стороны, вопрос, заданный поэтом, наводил на мысль о субъекте, который мог бы быть не столько источником субстанции света звезды (ибо таковым являлся июльский свет), сколько волящим субъектом, имеющим намерение «зажигать» (условно говоря) звезды, делая свойства мироздания приспособленными для этого.
Я понял, что пришел к разгадке теологического доказательства бытия Бога и стоит мне практически осуществить свои намерения и заглянуть за небесный край земли, я увижу не кого иного, как Самого Господа. К этому меня приводил железный логический расчет. Я понял теологические построения средневековых астрономов, которые без всяких технических приспособлений могли созерцать физический космос, вызванный оптическими свойствами Самого Бога. С этим связаны и стилистические особенности раннехристианской иконографии, изображающей Бога, держащего в своих раскрытых ладонях созданное Им мироздание. Все же я не решился столкнуться лицом к лицу с Самим Творцом по причинам скорее этического свойства.
Получив ответ на очень многие вопросы, я решил задаться главным и выяснить, какова же природа Бога, если возможно, так сказать, следовать в обратном логическом порядке. Если от июльского света мы пришли к Богу, то не можем ли мы прийти от Бога снова к июльскому свету, приравняв июльский свет, таким образом, к высшему роду нетварных энергий, о которых исихасты до сих пор не подозревают. Эта идея показалась мне заманчивой, и я решил исследовать ее более глубоко. Для этого мне нужны были монахи, которые бы занимались оптическими свойствами физического света.
Я чуть было не отправился на поиски таких монахов, когда вдруг понял, что причина, побудившая меня обратить внимание на странные свойства июльского света, уж очень мала и незначительна и что она может быть объяснена психологическими особенностями личности. По крайней мере отнесена к роду ее своеобразных эстетических пристрастий и вряд ли может обратить внимание таких серьезных людей, коими, безусловно, являются монахи.
Дальнейшее вообще больше походило на сон, чем на реальность. Но для полноты картины я все же вынужден изложить все как было.
Переборов ложную скромность, я отправился в близлежащий монастырь, в котором, как утверждали местные краеведы, жили весьма ученые монахи, которые должны были быть в курсе всех самых прогрессивных научных идей. Однако мне нужны были узкие специалисты, разбирающиеся в оптических свойствах летнего света. Жившие же в этом монастыре монахи специализировались вообще на проблемах постнеклассического обоснования нелинейной космологии, и среди них не оказалось, увы, ни одного серьезного исследователя не только июльского света, но и вообще практически не было оптиков. Если, конечно, не считать монахов-электриков, но они были в отъезде.
Несмотря на то что я не нашел того, что искал, я прекрасно провел время. Монахи оказались очень гостеприимными; они устроили мне настоящий праздник, узнав про мои открытия. Их весьма заинтересовал мой рассказ, особенно про звезды, и наиболее продвинутые из них выдвинули предположение о том, что и луна представляет собой не плотное астрономическое тело, но звезду особого рода, структурированную из сверхтонких излучений июльского света, заряженных особыми психоэмоциональными энергиями негативного свойства. Это как раз подтверждало многочисленные случаи мистического характера, всегда происходившие в лунные ночи. Опять же тяга поэтов к воспеванию луны и глубокое проникновение в сущность тварного мира, выразившееся, в частности, в известной классической новоевропейской формулировке: «ничто не вечно под луной».
Один молодой монах, краснея и смущаясь, поведал ряд непристойных историй, которые произошли с ним именно в лунные ночи. Только теперь он понял отрицательные свойства лунной энергии, вызванной июльским светом, которые раньше объяснял исключительно влиянием демонических сил. Да и сами демонические силы оказывались в свете новых открытий не более чем остатком, по сути дела, шлаком тех самых сверхтонких излучений июльского света, которые возникали при попадании в силовое поле полового влечения.
Особенно сильно от этого страдали лица женского пола, поскольку были в большей степени подвержены действию всяческих негативных энергий, вызывающих бесконтрольное половое влечение и приводящих к событиям вселенского катастрофического характера. Тем самым в свете таких психогенных свойств июльского света представлялось возможным раскрыть истинные причины проституции и вообще человеческого распутства, по сравнению с которыми имеющиеся психоаналитические теории казались просто-напросто детскими забавами. Обнаруживалось, что любовное чувство, возникающее под воздействием наиболее интенсивных лунных потоков, находит разрядку не в традиционных брачных союзах, но исключительно в изощренных формах половых извращений.
Это наводило на многие страшные догадки, касающиеся устройства мира, и по крайней мере проливало свет на природу супружеской измены, которая существует столько, сколько существует род человеческий, и избавление от которой не представляется возможным. Теперь понятно, что прекращение измены может произойти лишь в случае прекращения действия лунного света, которое возможно лишь в одном случае - в случае уничтожения луны. За явной невозможностью и абсурдностью этого надеяться в ближайшем времени на исправление нравов наивно. Этим и объясняется особая ненависть некоторых моралистов и аскетов к подлунной романтике и вообще к любовной лирике, в которой они находят остатки злокачественной недосублимированной лунной энергии, приводящей к бешенству наиболее эрогенные части женского организма.
Монахи с особым увлечением принялись обсуждать данный ракурс проблематики, забыв о первоначальной цели моего визита. Все это было чрезвычайно важно и интересно, однако значительно уводило в сторону от главных линий моих исследований, связанных с возможной новой трактовкой нетварных энергий.
Едва вырвавшись их крепких дружелюбных монашеских объятий, я отправился обратно, расставшись с идеей найти хорошего специалиста по оптическим свойствам света среди духовной братии.
Как только я приблизился к своему дому на близкое расстояние, то увидел мощное сияние, исходившее из самого центра моего двора. Сияние было настолько сильным и невыносимым для глаз, что ослепило не только мое зрение, но и разум. Я не мог предположить, что могло бы быть причиной подобного явления.
Преодолев невероятное световое препятствие, я сразу же направился к самому источнику и обнаружил, что оставил не закопанной яму, находящуюся под тенью, не имеющей объекта. За время моего отсутствия в нее набралось столько звезд, что они стали выплескиваться через край, покрыв в несколько слоев все пространство моего сада. Звезды расстилались, словно алмазный ковер, по которому нельзя было не только ходить, но нельзя было на него и смотреть с широко раскрытыми глазами.
Это и было причиной чудовищного сияния, в самом эпицентре которого я как раз и находился. Интенсивность светового потока была настолько сильной, что спрессованные звезды, послужившие его причиной, образовали нечто наподобие гигантского увеличительного стекла, которое, в отличие от обычного прибора, не увеличивало реальность, а преображало ее. Теперь уже невозможно было понять, где я нахожусь: на земле или на небе! Граница, отделяющая физический и трансфизический миры, совершенно исчезла, создав какой-то бриллиантовый вакуум, вобравший в себя всю вечную бесконечность и бесконечную вечность времени и пространства.
Посередине моего двора открывалась уникальная возможность созерцать вечность, и не просто созерцать, но и пребывать в ней. Такое невероятное количество звезд, собравшихся в одном месте, давало сильнейшее световое излучение. Однако странным было то, что они не повышали температуру. Это подтвердило поэтическую интуицию относительно холодного света звезд и открыло эмпирическую дорогу в вечную жизнь, которая образовалась в результате моей забывчивости прямо посередине моего сада. Вырытая яма стала единственным местом на земном шаре, а возможно и во всей истории мироздания, чудесным образом захватившая тень несуществующего объекта, чем теперь являлось слепое пятно, чья звездная структура обнаруживалась на глубине вырытой мной ямы.
Некоторое время я стоял, созерцая хрустальное великолепие лазоревой вечности, пораженный картиной эстетического великолепия сверхгармоничной геометрии мироздания. Однако в бриллиантовом пространстве сияющей вечности я не увидел ни ангелов, ни архангелов, ни чинов, ни престолов, ни чего-либо такого, что так тщательно и обильно было описано в анналах всех традиционных религий. Лишь высший поэтический восторг от созерцания божественной игры мириад световых потоков, огненным вихрем мчавшихся вокруг меня и улетавших в бездну бесконечной симметрии!
Я внезапно очнулся от этого эстетического оцепенения, и мне пришла в голову совершенно утилитарная идея - собирать выпадающие из ямы звезды, консервировать их в сосудах и как-то использовать в народном хозяйстве. Я даже забыл о цели своего визита к монахам и о затее проверить природу нетварных энергий. Открывшаяся возможность использовать совершенно естественный свет звезд представилась мне более заманчивой и перспективной. Но радость несколько омрачилась, когда я представил себе, что мое открытие может быть использовано в политических и даже военных целях. Если уж мирный атом оказался утопией, то холодный свет звезды может стать царством божиим на земле.
Я вспомнил про этическую ответственность ученых, которая, насколько я знал, была главным регулятором их деятельности, и решил позвать ученых, чтобы коллективный разум научного консилиума смог принять единственно верное решение относительно природы световой реальности мироздания, которая могла в любой момент привести к вселенской катастрофе, так как открывшийся в результате моих опытов изъян не был известен и понятен ни одному человеку в мире, поскольку был связан исключительно с той логической цепочкой идей, открытий и событий, которые почему-то произошли только со мной и очевидно не могли больше в силу универсальных законов случайности произойти ни с кем иным из живущих.
К моему удивлению, прибывшие ученые мало чем отличалась от монахов. Среди них также не оказалось знатоков июльского света, и они так же, как и монахи, старались уйти от главного, склоняясь все время к второстепенному. Так, они стали задавать бесконечные вопросы о моем доме, саде, возрасте деревьев, крепости построенного мной навеса, есть ли у меня родственники за границей, то есть о вещах, как мне показалось, не имеющих никакого отношения к тому, что произошло в результате моего открытия свойств июльского света. Но более всего меня поразило то, что ученые наотрез отказывались признавать реальность сияния, убеждая себя в том, что степень его интенсивности сильно мной преувеличена и что оно не представляет никакой опасности для государства и не имеет никакой пользы для промышленности.
Главное, на чем настаивали ученые и что, по их мнению, совершенно отсутствовало в случае с сильным сиянием, так это верификация. Отказываясь верить очевидному на том основании, что это не доказано, они посоветовали мне обратиться к эзотерикам, как более сведущим в подобных вещах людям. Сами они, по их признанию, часто прибегали к помощи эзотериков, но лишь тогда, когда помощь монахов, к которой они, оказывается, также прибегали, иссякала. В частности, неоценимыми оказались консультации эзотериков, когда ученые занялись расшифровкой стенограмм, которые поступали из области сверхплотных звездных образований. Я даже не пытался разубедить ученых в их невежестве и вступать с ними в спор, поскольку знал реальную причину звездообразований.
Я не принял совета ученых прибегнуть к эзотерикам на том основании, что я никогда их не видел и впервые слышал об их существовании. Ученые, поразившись моей необразованности, принялись меня обучать. Они предложили мне устроить летнюю школу молодых ученых у меня в саду, которую могли бы посещать также и другие жители селенья, что невероятно повысило бы их уровень осведомленности в вопросах современной эзотерики. Один почтенный ученый даже заявил, что мог бы в случае моего согласия подарить мне бесплатную подписку на журнал «Вопросы эзотерики», учредителем которого была академия наук. И вообще, мой дом мог стать центром коммерческого туризма, что существенно бы улучшило экономику региона, согласись я с разумными доводами здравомыслящих людей.
Несмотря на всю настойчивость ученых, я не разрешил устраивать никаких обучений в своем саду, поскольку был серьезно озабочен результатами моего собственного открытия. Видя мое упорство и бессмысленность дальнейших убеждений, ученые удалились, не обратив никакого внимания на божественный свет, идущий от скопления мною обнаруженных звезд, в свете которого все они находились в тот момент, поскольку уже была глубокая ночь.
Не получив помощи от монахов, ни хотя бы понимания от ученых, я вынужден был со всеми расстаться и продолжить свои рассуждения в полном и глубоком одиночестве, в котором пребываю до настоящего времени, совершая все новые и новые невероятные открытия.
"Новый мир" 2, 2016