Братец Сентябрь
Она стояла в багряном палисаднике подмосковного Красногорска и развешивала белье, - Вероника. Волосы ее - цвета темного дерева, а кругом осины как киноварь плакали сухими слезами.
По теплому еще соседнему садику ходил Поликарп и тянул песню беладонника. С утра он набухался портвейну, и виделось ему, как улетают на юг пунцовые Юры и Марины, как придут вскоре морозные солдаты зимы. Чуткий нюх его ловил, как тянет из щелей сыростью, глаза - как кружат сквозные ветерки осыпавшуюся хороводь листвы. И следил он бездумно, как проходит сквозь дом Вероника, накинув на плечи пестрый рязанский платок.
Вот идет она к электричке. Идет бесконечной сельской улицей, как ножницами режет палое золото листвы - пополам. Навстречу, словно в канувшей в Лету передаче «Сельский час» - милиционер, доярка, механизатор. А вот и дурачок в рубашке с желтыми пятнышками. Тетя, дай денежку. Вероника кладет ему на ладонь тяжелую денежку. Тетя, ты добрая...
Электричка везет в город людей - муравьев. В городе у них есть тайны и сокровища. Там играют на плеерах и представляют по телевизору. Веронике хочется в Монголию. Она открывает глаза и видит: пора выходить вон.
Она садится в подземку, потом движется дальше, преодолевая бесконечные серые переходы и лестницы, лестницы и переходы. Мимо шоссе, мимо потоков людей и машин. Она наконец достигает своей цели. Осмотревшись вокруг, она снимает с плеча гитару и шляпу - с головы. Шляпу она кладет прямо на плиточный пол перехода.
Неторопливо настраивается гитара. Тихо звучат песни беладонника, мелодии сухих осин. Тянется день, наполняется шляпа. Тети, дяди, вы добрые.
Вдруг на своем плече она чувствует чью-то руку. Теплую, дружественную.
- Я твой лунный привет, сын короля Рему П.
- А я - дочь короля Хайле Силасия 1.
- Ты - моя сестра.
- Мы брат и сестра, хотя у нас нет причесок типа «взрыв на макаронной фабрике».
- Что ты хочешь?
- Я хочу быть свободной от всех, и чтобы моя свобода никого не напрягала. А еще я хочу, чтобы когда все молчат, в каждое мгновение этого молчания чувствовалась вечность.
- Я тоже хочу всегда чувствовать вечность.
Вероника завернула гитару в платок, и они пошли в дом, где в глубине огромной пустой кухни стояла плита, а в другом дальнем углу - кухонный стол. А на полу - кассетный магнитофон, из которого звучала синяя с золотом музыка.
* * *
Юноша Осень натягивал тетиву лука и стрелял в солнце, падающее светлорогим дельтопланом за темные кроны парка Покровского-Стрешнева. Край мой неизбывный, призрачный и прекрасный. Листья как песни Бортнянского - золотящие поля сердца в своей радости и печали. Солнце падало, сверкнув на прощание своей алой улыбкой.
Осень в городе остывает в стаканах-двориках с листком-лимоном на дне. Сентябрь красный видит синеватых голубей, бьющих крылами золотую звезду зрачка. Голубей, пролетающих мимо окон, в одном из которых цветная шаль, брошенная небрежно, и на ней сидит Вероника, с верной гитарой в руках. Звучит неумело тонкий мальчишеский голос - он поет дворовые блюзы Берроуза, запредельные блюзы Тимоти Лири.
Все слышнее становится печаль дворов, одевшихся в багряное домино. Двое лежат, откинувшись, в разных углах комнаты. Вот они встают, медленно, синхронно поднимаются. Сентябрь кривит губы: они хотят записать песню, записать даже целый альбом, озаглавив его словами: «Осень, сентябрь тысяча девятьсот девяносто неверного года». Листья танцуют полонез Огинского, двое поют дворовые блюзы и не знают, сохранит ли кассета эти воспоминания - прошлых чувств воспоминания - стрижей осеннего полета, детей битловского поколения.
* * *
Солнечно безветренное утро.
Двое вчерашних вглядываются в лицо бледного города.
На соседних балконах сушатся кошмарные трусы и джинсы, белые от тысячи стирок. Они выбрали кровлю для встречи утра, то самое место, где играли неведомые им люди свой ночной концерт. Они долго сидели там вдалеке от холодных сентябрьских пляжей с тонкой пленкой стылой воды, шепчущей односложно: «Родная, мы не пыль на ветру, мы не пыль на ветру, родная.»
У платформы сидели старухи, продавали астры и яблоки.
Стук электрички позади.
Лисьим шагом шли знакомые дома, белье во дворах висело совсем не так, как в городе: свет и тени здесь совсем другие. Улыбались цветы в палисадниках, узнав Веронику.
Где-то там за мостами взят был ветром Аустерлиц рощ.
Братец Сентябрь кинул братца Августа в терновый куст. Маленький дурачок в рубашке с желтыми пятнышками шел ей навстречу, мурлыкая песню беладонника.
Она удивлялась: «Что они радуются мне, ведь я же ничего хорошего не сделала!» И она бежала дальше по листьям, по листьям, по листьям. Как ураган неслась она по листьям мимо милиционера, доярки, механизатора.
1988-2011
По теплому еще соседнему садику ходил Поликарп и тянул песню беладонника. С утра он набухался портвейну, и виделось ему, как улетают на юг пунцовые Юры и Марины, как придут вскоре морозные солдаты зимы. Чуткий нюх его ловил, как тянет из щелей сыростью, глаза - как кружат сквозные ветерки осыпавшуюся хороводь листвы. И следил он бездумно, как проходит сквозь дом Вероника, накинув на плечи пестрый рязанский платок.
Вот идет она к электричке. Идет бесконечной сельской улицей, как ножницами режет палое золото листвы - пополам. Навстречу, словно в канувшей в Лету передаче «Сельский час» - милиционер, доярка, механизатор. А вот и дурачок в рубашке с желтыми пятнышками. Тетя, дай денежку. Вероника кладет ему на ладонь тяжелую денежку. Тетя, ты добрая...
Электричка везет в город людей - муравьев. В городе у них есть тайны и сокровища. Там играют на плеерах и представляют по телевизору. Веронике хочется в Монголию. Она открывает глаза и видит: пора выходить вон.
Она садится в подземку, потом движется дальше, преодолевая бесконечные серые переходы и лестницы, лестницы и переходы. Мимо шоссе, мимо потоков людей и машин. Она наконец достигает своей цели. Осмотревшись вокруг, она снимает с плеча гитару и шляпу - с головы. Шляпу она кладет прямо на плиточный пол перехода.
Неторопливо настраивается гитара. Тихо звучат песни беладонника, мелодии сухих осин. Тянется день, наполняется шляпа. Тети, дяди, вы добрые.
Вдруг на своем плече она чувствует чью-то руку. Теплую, дружественную.
- Я твой лунный привет, сын короля Рему П.
- А я - дочь короля Хайле Силасия 1.
- Ты - моя сестра.
- Мы брат и сестра, хотя у нас нет причесок типа «взрыв на макаронной фабрике».
- Что ты хочешь?
- Я хочу быть свободной от всех, и чтобы моя свобода никого не напрягала. А еще я хочу, чтобы когда все молчат, в каждое мгновение этого молчания чувствовалась вечность.
- Я тоже хочу всегда чувствовать вечность.
Вероника завернула гитару в платок, и они пошли в дом, где в глубине огромной пустой кухни стояла плита, а в другом дальнем углу - кухонный стол. А на полу - кассетный магнитофон, из которого звучала синяя с золотом музыка.
* * *
Юноша Осень натягивал тетиву лука и стрелял в солнце, падающее светлорогим дельтопланом за темные кроны парка Покровского-Стрешнева. Край мой неизбывный, призрачный и прекрасный. Листья как песни Бортнянского - золотящие поля сердца в своей радости и печали. Солнце падало, сверкнув на прощание своей алой улыбкой.
Осень в городе остывает в стаканах-двориках с листком-лимоном на дне. Сентябрь красный видит синеватых голубей, бьющих крылами золотую звезду зрачка. Голубей, пролетающих мимо окон, в одном из которых цветная шаль, брошенная небрежно, и на ней сидит Вероника, с верной гитарой в руках. Звучит неумело тонкий мальчишеский голос - он поет дворовые блюзы Берроуза, запредельные блюзы Тимоти Лири.
Все слышнее становится печаль дворов, одевшихся в багряное домино. Двое лежат, откинувшись, в разных углах комнаты. Вот они встают, медленно, синхронно поднимаются. Сентябрь кривит губы: они хотят записать песню, записать даже целый альбом, озаглавив его словами: «Осень, сентябрь тысяча девятьсот девяносто неверного года». Листья танцуют полонез Огинского, двое поют дворовые блюзы и не знают, сохранит ли кассета эти воспоминания - прошлых чувств воспоминания - стрижей осеннего полета, детей битловского поколения.
* * *
Солнечно безветренное утро.
Двое вчерашних вглядываются в лицо бледного города.
На соседних балконах сушатся кошмарные трусы и джинсы, белые от тысячи стирок. Они выбрали кровлю для встречи утра, то самое место, где играли неведомые им люди свой ночной концерт. Они долго сидели там вдалеке от холодных сентябрьских пляжей с тонкой пленкой стылой воды, шепчущей односложно: «Родная, мы не пыль на ветру, мы не пыль на ветру, родная.»
У платформы сидели старухи, продавали астры и яблоки.
Стук электрички позади.
Лисьим шагом шли знакомые дома, белье во дворах висело совсем не так, как в городе: свет и тени здесь совсем другие. Улыбались цветы в палисадниках, узнав Веронику.
Где-то там за мостами взят был ветром Аустерлиц рощ.
Братец Сентябрь кинул братца Августа в терновый куст. Маленький дурачок в рубашке с желтыми пятнышками шел ей навстречу, мурлыкая песню беладонника.
Она удивлялась: «Что они радуются мне, ведь я же ничего хорошего не сделала!» И она бежала дальше по листьям, по листьям, по листьям. Как ураган неслась она по листьям мимо милиционера, доярки, механизатора.
1988-2011