Забыли? Напомню! (Часть десятая)
( Девятая часть+ дополнение) К политической системе общества тесно примыкает её правовая составляющая.
Какие изменения произошли в результате реформ в правовой сфере? Итоги также неутешительны. Часто употребляемое в политическом обиходе правящей номенклатуры понятие «правовое государство» является такой же социальной виртуальностью как и «гражданское общество», «независимый собственник», «средний класс». За пореформенные годы российская судебно-правовая система окончательно деградировала. Она не только не сохранила советскую декоративную независимость суда, и столь же декоративный официальный авторитет, но приобрела столь откровенный ярлык продажности, что это вынуждены признавать и сами руководители страны. Что же касается правовых норм и регламентации процесса продажи государственности собственности в 1990-х гг., то каким бы ни был густым демагогический туман вокруг приватизации, существует юридически элементарный вопрос о том, кто именно должен нести ответственность, государственный чиновник или частное лицо. Если государственную собственность продают за бесценок, то сажать в тюрьму следует не покупателя (частное лицо), а продавца (государственного служащего). Если государственные налоговые органы позволяют частной компании, например, ЮКОСу, недоплачивать в государственный бюджет, то представители этих органов должны за это нести уголовную ответственность. Если государственный аудит не находит никаких финансовых нарушений в деятельности нефтяной компании, то аудиторы должны нести уголовное наказание наряду с его руководителями. Получивший громкий международный резонанс скандальный уголовный процесс над руководителями ЮКОСа - самый яркий пример избирательного судебного преследования. Поэтому когда спрашивают, почему именно Ходорковский, а не Абрамович, Потанин, Фридман, Дерипаска или десятки подобных, то этот вопрос удивительно напоминает тот, который летом 1946 года в преддверии Нюрнбергского процесса был задан молодым американским следователем одному из главных нацистских преступников: «А почему именно этот договор вы вдруг решили не нарушать?»
Реформы ничуть не улучшили правовую защищённость граждан. Наоборот, при полном сохранении традиций советского «телефонного права» произошёл всплеск коррупционной волны в судебной системе. Более того, исчезла возможность и внесудебной защиты. Если раньше гражданин мог апеллировать в партийные органы (от райкома до ЦК КПСС), обратиться за помощью в печать (в газету «Правда", например), и знал, что на его обращение обязательно последует какая-то реакция, а иногда и помощь, то сегодня ничего этого нет. О том беспределе, который ныне творится в правоохранительных органах, со всей откровенностью сообщают даже политически ангажированные масс-медиа, поэтому понятие «правовое государство» не более чем ещё один социальный фантом современной России.
Общественному сознанию были навязаны мифы и ложные стереотипы, оправдывающие как содержание, так и методы проведения этих реформ, и при этом грубо искажающие историю российского предпринимательства. Масс-медиа представляли русских купцов как нравственно нечистоплотных, малообразованных людей, бессовестных обманщиков, что обобщалось и декларировалось как некое неизбежное зло, заложенное в национальном характере. Эта мифология требовалась российским реформаторам, чтобы создать идеологическую базу для оправдания собственных деяний. Точно так же, как соответствующая большевистская идеология требовалась для дискредитации капитализма. «Разница только в том, что если раньше строили коммунистический рай, - справедливо подметила Мария Розанова, - то сейчас - воровской». Население России через ангажированные СМИ всячески убеждали в том, что исторически другого варианта накопления капитала не существует. Навязанные стереотипы о русском купечестве являются, по существу, оскорбительными для национального достоинства России. На самом же деле первые поколения российского предпринимательского сословия заслуживают более справедливой и уважительной оценки со стороны своих потомков. Русское предпринимательство в основном вышло из старообрядческой среды, которая дала России большинство купеческих династий. В нашей стране ещё в XVII веке появились хозяйственные типажи, не уступающие западноевропейским, с тем же специфическим отношением к труду как к обязанности, долгу и призванию человека. Многие исследователи справедливо отмечают, что церковный раскол ускорил развитие частной инициативы в России. Старообрядцы стали образцом созидательной энергии и культурной инициативы нации. Умеренные во всём, старообрядцы славились в России умением упорно, почти без отдыха, трудиться - и что немаловажно - абсолютным трезвенничеством. Моральные ценности и требования этой среды были не только не ниже, но во многом и выше императивов западной протестантской этики. Один из крупнейших русских предпринимателей В.П.Рябушинский справедливо заметил: «Родовые фабрики были для нас то же самое, что родовые замки для средневековых рыцарей». Абрикосовы, Алексеевы, Бахрушины, Гучковы, Елисеевы, Корзинкины, Мамонтовы, Морозовы, Прохоровы, Рябушинские, Смирновы, Солдатенковы, Строгановы, Третьяковы, Филатовы, Шустовы, Щукины, Якунчиковы и многие сотни других, менее известных семей русских предпринимателей не только умело и высокопрофессионально вели свои коммерческие дела, но и отличались образованностью и исключительной нравственной чистотой. По переписи 1897 года общее число старообрядцев в России составило 2 миллиона 570 тысяч - внушительная социальная группа. Однако официальная статистика не отражала истинного положения дел, поскольку многие старообрядцы уклонялись от переписи. Современники считали, что истинное количество старообрядцев всех толков (духоборов, молокан, баптистов, пятидесятников и др.) было гораздо больше. Так, известный российский статистик Лев Борецкий считал, что в конце XIX века в России их было не менее 20 миллионов, (Где Русь Православная?) что представляется более близким к реальности. Это была весомая часть населения, оказавшая определяющее воздействие на этику российского капитализма. К началу ХХ века старообрядцы контролировали 65% капитала в России. В российском обществе выходцы из этой среды были не предметом ненависти и насмешек, а образцами для подражания, обладая, как говорил М.Вебер, «этикой убеждений», «этикой общественности». Они всегда ставили достоинство и репутацию своего имени выше, чем любое из жизненных благ. Трудолюбие и любовь к Отечеству были самыми приоритетными ценностями в их среде. Свои капиталы они создали не скоропалительными финансовыми махинациями и аферами, а честным трудом, иногда в течение двух-трёх поколений. Для своих рабочих они строили бесплатные больницы, дома престарелых, школы, детские сады, приюты, церкви, делали значительные общественные взносы, активно благотворительствовали, с огромным размахом меценировали отечественную науку и культуру. А российское купеческое слово обладало в Европе не меньшей надёжностью, чем документ с гербовой печатью. Заслуженно оценивая протестантскую трудовую этику, не следует игнорировать её российский аналог. Как справедливо отметил М.Кастельс, «веберовский анализ корней капиталистического развития впоследствии был поставлен под вопрос учёными, которые убедительно указывали на альтернативные исторические формы, поддержавшие капитализм столь же эффективно как англосаксонская культура, хотя и в иных институциональных формах». Традиции российского предпринимательства, стремительно оформившегося ко второй половине ХIХ века в один из самых передовых в Европе социальных слоёв активных собственников, являют собой как раз такую интересную и продуктивную альтернативную форму.
Да, я приукрасил старообрядчество, но ведь доля правды есть, и большая доля! А теперь сегодня-российским младореформаторам было крайне необходимо, чтобы в общественном сознании населения сформировалась и укрепилась мысль о безвариантности проводимого ими криминального способа проведения экономических реформ, о том что «так было всегда и везде», что исторически нет иного варианта. Образы ловкого вора, умелого афериста, безжалостного бандита должны были символизировать «естественные», по их мнению, общественные представления о социальном составе новых собственников. «Иначе не бывает», - вбивалось в головы людей. Срочно востребованная расхожая марксистская фразеологема «первоначальное накопление капитала» приобрела в нынешней России особо торжественный, почти сакральный характер. Глубокомысленное в нынешнем лексиконе это словосочетание получило не только статус универсального ultima ratio, артикулирование этого довода стало для авторов реформ и их адвокатов чем-то вроде священного ритуала египетских жрецов. Эти три слова - «первоначальное накопление капитала» - произносятся как знаменитое библейское заклинание «мене, текел, фарес», стоит только коснуться социально-экономических, демографических или нравственных итогов российских реформ. А олигархический капитал, обнищание народа, миллионы беспризорных детей, депопуляция и деградация населения индоктринируется в общественное сознание как фатальная неизбежность хозяйственной реформации, как обязательная плата за освобождение от планово-распределительной экономики. И здесь диалог с российскими реформаторами и их клакой не предусмотрен. «Вы спрашиваете, могло ли быть иначе? - «Нет! Ибо - первоначальное накопление капитала. Точка».
Но сама по себе эта категория «первоначальное накопление капитала» характеризует процесс, связанный с развитием капитализма, вызревающего в прежней общественной формации, т.е. капитализацию, развёрнутую во времени. Первоначальное накопление капитала - это определённый этап, за время которого создаётся объём финансового и материального ресурса, необходимый для начала частного (капиталистического) производства. В России XVIII-XIX веков, как и в других странах Европы, капитализм рождался и развивался органично в течение многих десятилетий, что так же органично включало в себя процесс его накопления. Но всё это не имеет никакого отношения к событиям начала 1990-х годов в России. Здесь не было никакого накопления, ни первоначального, ни второначального, накопления не было как такового. Была единовременная раздача финансовых и материальных ресурсов для частного (капиталистического) производства. Раздача была одномоментной. Точнее, она занимала столько времени, сколько его требуется для подписи нового владельца на приватизационных документах. Поэтому ссылка на исторические примеры - это очередной демагогический приём (ловкий приём), оправдывающий результаты реформ. Никакого периода первоначального накопления капитала у нынешних крупных собственников не было. Попытка привлечь к событиям 1990-х годов исторические аналогии может служить только одной цели - дезориентировать общественное сознание. Здесь же и цитирование Карамзина о том, что в России воруют, ставшее любимым занятием ангажированных российских масс-медиа. Но что эта ссылка означает? Только то, что интеллигентный человек рефлексивен, наделён живым воображением, отличается повышенной совестливостью и впечатлительностью, поэтому особенно болезненно реагирует на любое социальное уродство. В этом смысловом ряду так же усердно цитируемое, ставшее классическим бальзаковское «все большие состояния нажиты нечестным трудом». Но ведь точно такие же горестные замечания можно найти у классиков английской литературы XVIII века Л.Стерна, Э.Юнга, Дж.Томсона, С.Ричардсона («сентименталистов»), когда в Англии размеры коррупции стали опасными для общества. Тонкая натура творческой личности способна острее других реагировать на болезни общества.
Усиленно пропагандируемую в тот период «фатальность воровства» в России, опровергают многочисленные исторические примеры, которые свидетельствуют о совершенно иных для нашей страны вариантах. Вот, например, как писал В.О.Ключевский о российских государственных деятелях XVII века - кануна петровских реформ: «…в борьбе с самими собой, со своими привычками и предубеждениями они одержали несколько важных побед, облегчивших эту борьбу дальнейшим поколениям. Это была их бесспорная заслуга в деле подготовки реформы. Они подготовляли не только и не столько саму реформу, сколько самих себя, свои умы и свои совести к этой реформе». Провал реформ 1990-х годов объясняется вовсе не «российской спецификой», а нравственными качествами руководителей России, которые при переходе от тоталитарного строя к демократическому, оказались значительно ниже, чем при переходе от Средневековья к Новому времени. Популярную ныне сентенцию о генетической нечистоплотности российских реформаторов опровергают и события после февральской революции 1917 года. Парламентские лидеры, которые тогда получили власть, в большинстве своём были образованными и честными людьми, что никогда не отрицали даже их главные критики - большевики. Они не грабили свою страну, не обманывали её народ. Никто из них не был замечен в стремлении к личному обогащению, в каких-либо злоупотреблениях властью. В своих публикациях и выступлениях российские реформаторы никогда не сравнивают свои реформы с аналогичными реформами, проводимыми в странах Восточной Европы, что, казалось бы, и естественно, и логично, и правомерно. (В отличии от белого движения) Свои реформы они предпочитают сравнивать с реформами времён Томаса Кромвеля, т.е. с реформами пятисотлетней давности, происходившими в качественно иных исторических условиях. Для внедрения в массовое сознание россиян тезиса «так было всегда» реформаторы и их окружение упорно апеллируют к наиболее негативным примерам, чаще всего, отыскивая аналогии в давних, а ещё лучше варварских периодах истории.
Ещё одним расхожим аргументом ревнителей теории особой склонности россиян к коррупции является обращение к существовавшей в России традиции «кормления» воевод. Но человеческое общество совершенствуется, и уж, во всяком случае, постепенно уходит от дикости и варварства. Всего 250 лет назад в Европе отсечение головы было обычным наказанием преступнику, и при этом процедура производилась публично, собирая многотысячные толпы зевак. Ещё какие-нибудь 70-80 лет назад офицерской доблестью считалось умением шашкой разрубить противника на две части. Можно много привести примеров того, от чего нынешнее общество отказывается, чего оно уже стыдится делать. Поэтому апелляция к временам Московского княжества (ибо уже при Петре Великом за «кормление» строго наказывали, а в ХIХ веке это явление практически исчезло - если только не подозревать генерала Ермолова, Державина, Салтыкова-Щедрина, Столыпина или других менее известных русских губернаторов в моральной нечистоплотности) не может служить «историческим» или «национальным» обоснованием коррупции, принявших в 1990-е годы чудовищный в новейшей истории России масштаб ..... Между тем если всё время ссылаться на «извечную русскую вороватость», то возникает резонный вопрос: почему же на её почве возникали такие разнонаправленные по этому признаку хозяйственные уклады? С одной стороны, это, например, такой уклад, как русская община, практически лишённая этого признака. Более того, отсутствие воровства исключала всякую необходимость пользоваться замками в российских деревнях. До кровавых событий Гражданской войны русские крестьяне свои избы не запирали. И в советское время, в 1950-х - 1960-х годах на русском Севере - Архангельская, Вологодская, Кировская области - в деревенских домах не было ни замков, ни железных запоров. Или такой городской уклад, как дореволюционный российский капитализм, в котором тон задавали упомянутые выше старообрядцы, о высокой моральной опрятности которых написано много книг как у нас в России, так и за рубежом. Или сменивший его коммунистический тоталитарный режим, где уголовная преступность вообще, а коррупция и казнокрадство в особенности, были редкими, если не сказать исключительными социальными болезнями.