Видья Тантрович Тантрин (tantravidyas tāntrikaḥ)
Так примерно будет выглядеть имя этого замечательного человека на санскрите и в санскрито-русифицированном варианте. Бурятский лама-„перерожденец“ Бидия Дандарович Дандарон - несоменно ключевая личность в буддийском движении в советские времена. Зная об этом лишь по отдельным рассказам некоторых участников, но главным образом по появлявшимся начиная с конца 1980-х (или с начала 1990-х?) публикациям, не дерзну даже пробовать писать никаких историко-культурологических исследований, оставив это занятие другим, более в том заинтересованным и лучше осведомлённым. Желающий познакомится с внешней канвой его жизни легко найдёт множество материала в Сети (если даже не трудиться искать изданных "нормальных" книг о нём). Хотелось бы набросать лишь несколько разрозненных субъективных штришков о бурятском буддийском учителе в контексте раздумий над становлением и развитием собственного мышления.
В моей жизни его необыкновенная личность сыграла очень важную роль. Узнал я о Дандароне где-то на рубеже 1980-90-х: кажется, из публикаций питерского буддийского Дацана или из разговоров с кем-то из тамошних захожан, - уже не помню точно. Это был для меня период бурного и по-юношески романтического религиозного делания: участие в выходящем из подполья католическом религиозном движении, размышления над всеми возможными религиями, посещения самых разных храмов и общин.
Особый мой поворот в мыслях к буддизму наметился по ряду причин к середине 1990-х. Тогда-то и были изданы первые книги о Дандароне, которые я немедленно приобретал по мере их выхода: эссе о нём в каком-то из номеров "Гаруды", "99 писем" (его переписка с духовным другом и ученицей из Литвы Натальей Ковригиной-Климанскиене), "Мысли буддиста" (полные опечаток: вероятно, издавались во Владивостоке совершенно неправленными), его знаменитая лагерная "Чёрная тетрадь: о четырёх благородных истинах Будды", сборник его буддологических статей (издан в питерском же Дацане в 1996 г.).
В 1990-е же, уже начав заниматься тибетским языком, мне удалось где-то в антиквариате приобрести "Тибетско-русский словарь" под редакцией Парфионовича (составители Парфионович, Дандарон, Семичёв). Уже в Вене, в начале 2000-х, мне попался на глаза ксерокопированный самиздат "Дело Дандарона" в нашей университетской библиотеке. Кажется, несколько лет назад большая часть этих писаний (кроме словаря) была переиздана под одной обложкой. То есть можно считать, что личность Дандарона известна в России людям, интересующимся буддизмом и историей буддийского подполья в Советском Союзе.
С Дандароновскими "Письмами" вообще любопытная история. Их я давал читать целому ряду своих знакомых, близких друзей и даже родственников - русских и прибалтийских (латышских и литовских). Давал даже читать неким работникам посольства Латвии в Вене в начале 2000-х., с которыми много тогда общался. Для всех, кто читал эти письма, история Дандарона не просто трогала - переворачивала душу, являлась своего рода буддийской инициацией.
Вряд ли их можно назвать памятником изящной литературы. Русский язык не являлся для Дандарона родным, как бурятский; в его речи много узнаваемых штампов советской поры, производящих порой странное впечатление. Литературные их качества (для меня по крайней мере) явно не на первом месте, значительно уступая пафосу подлинного духовного учительства, а также свидетельства о времени и о человеке. Это глубоко трогательная история любви и страдания от её неразделённости.
В наше время в Европе и в Америке то и дело приходится слышать о скандалах, связанных с буддийскими учителями, о вскрывшихся сексуальных отношениях некоторых из них, даже наиболее известных и уважаемых, с учениками (причём обоего пола). Дело тут не в чувствах к кому бы то ни было (всё это "слишком человеческое" и понятное): скандал в том, что в индо-буддийских традициях отношения учитель-ученик должно быть лишено какого-либо сексуального подтекста, порождающего зависимость и прочее в этом роде. Эта табуированная область, как оказывается, не так уж редко нарушается в ситуации, когда восточный учитель (тибетец) вдруг оказывается оторванным от своей привычной монастырской среды, к каковой оторванности нередко добавляется незнание языка и человеческое одиночество в буддийских центрах.
В случае Дандарона всё совершенно иначе. Всё предельно целомудренно, несмотря на человеческие страдания учителя, встретившего свою любовь после 14 лет сталинских лагерей, но - не разделённую её объектом. Мучительное это чувство он трансформирует в духовное наставничество, отправляя ученице целые трактаты, в которых длиннейшие выдержки из трудов по культурологии, философии и буддизму, свой собственный взгляд на мир буддийского мыслителя и тут же рядом - горькие жалобы на неразделённость чувства, просьбы к Наталье Ковригиной (Климанскиене) его "пожалеть и выйти за него замуж", и т. д.
Именно эта человеческая уязвимость и, порой, беззащитность перед лицом бушующих сильных чувств наиболее меня (и всех тех, кто с моей подачи эту книгу прочёл: в кругу моих знакомых образовался даже своего рода "клуб") глубоко трогает в Ламе Дандароне, убеждает в его (как это сейчас говорится) "аутентичности". Меня она убеждает гораздо сильнее, нежели обильные цитаты из Освальда Шпенглера, Канта или буддийских Сутр.
Драма неразделённых чувств и учительства происходила на фоне совершенной бытовой неприкаянности буддийского странника, постоянных неурядиц, неуверенности, что будет завтра. Дандарона с его лагерным прошлым, хоть и официально реабилитированного, не могли устроить в Москве или в Ленинграде работать по специальности академик Орбели и другие востоковеды. Впрочем, законченного академического востоковедного образования из-за лагерей Дандарон так и не получил. Его универитеты - это в основном лагерное общение с западными и буддийскими мыслителями (бурятскими ламами), "неокантианский кружок". А тибетскому и монгольскому языкам Дандарона учили с детства, готовя к духовной карьере в Тибете, которой не суждено было сбыться.
В конце концов Дандарон был вынужден уехать из обеих столиц в свою родную Бурятию, где его взяли перебирать и описывать в хранилище тибетские рукописи, и куда постепенно стали подтягиваться его первые русские и прибалтийские ученики. А в 1972 уже затевается уголовное дело по формальному доносу кого-то из его родственников о создании религиозной группы. Кого-то из учеников сажают, других обыскивают и увольняют. Пятигорский уезжает в Англию. Сам Дандарон погибает в брежневском лагере в 74-м г.
Среди учеников Дандарона были, говорят, престранные личности с уголовным прошлым. С его тантрическим максимализмом это и не может особенно удивлять. Кого, как не таких людей... В 1990-е мне доводилось встречаться в Австрии с группой московских художников, приехавших (кажется, в компании с Куликом - был там такой антик, человек-собака) на выставку своего авангардизма в Вену. Hекто из них мне рассказывал, что общался с кем-то из учеников Дандарона. Так вот, у того, говорит, на буддийском алтаре на почётном месте лежал шприц для внутривенных инъекций с наркотиком (здесь, как говорится, "за что купил, за то и продаю": то ли апокриф, то ли правда?). Говорят, учитель, тоже как истинный тантрик, не чурался крепкого спиртного и вообще характер в быту имел тяжёлый, - лагерная зона явно не способствуeт воспитанию изящных манер.
Hесколько замечаний o Дандароне как буддологе. Eго буддологические интепретации, исходящие исключительно из материалов, доступных лишь на тибетском языке и на ограниченном материале, нуждаются в осторожном критическом пересмотре [местами я натыкался на явные анахронизмы, как в его интерпретации "шести неправильных воззрений"]. И виджнянавада, и мадхьямака в настоящее время изучены гораздо лучше, нежели это представлялось в начале 1970-х гг., и ссылками лишь на Щербатского и Розенберга теперь не обойтись. Также и созданный с участием Дандарона "Тибетско-русский словарь" (который точнее следовало бы назвать *"Словарём современного тибетского письменного языка") совершенно явно устарел после появления великолепнейшего "The New Tibetan-English Dictionary of Modern Tibetan" Голдстина (Melvyn Goldstein). Sic transit!.. Так проходят многие научные достижения, бывшие в своё время необычайно актуальными, оставаясь лишь вешками на пройденном пути.
Впрочем, все эти тонкости реальных буддийских текстов, да ещё в их историческом контексте, или тибетская лексикография, вряд ли будут волновать обычного российского буддиста, для которого важнее концептуальные эссе Дандарона ("Мысли буддиста" и "Чёрная тетрадь"). Впрочем, об интеллектуальной рецепции в России этих памятников современной буддийской мысли, созданных в экстремальных условиях ("Чёрная тетрадь" написана в лагере, и лишь чудом её удалось вывезти) мне лично пока ничего неизвестно.
Примечателен сам вектор его буддийской проповеди, направленный прежде всего на Запад и западных учеников (ср. его знаменитую максиму "Тантра - на Запад"). В этом смысле Дандарон несколько предвосхитил экспансию тантрического ("тибетского") буддизма в западные страны, которая стала возможной исключительно благодаря (как это ни печально и ни парадоксально) захвату Тибета китайскими коммунистами и разрушению традиционной религиозной культуры в самом Тибете. Вернее, русская европеизация буддизма в СССР в хронологическом отношении практически совпала с походом буддизма из Тибета на Запад в свободном мире.
Вероятно, в другое время и в другом месте Дандарон, помимо того, что он был харизматическим духовным учителем, мог бы стать основательным учёным востоковедом, который оставил бы после себя неизмеримо больше, нежели несколько разрозненных научных статей и незаконченных буддийских трактатов. Однако, согласно буддийскому воззрению, живые существа рождаются именно там и в то время, когда это происходит, безо всякого сослагательного наклонения. Феномен Данадрона во всех его аспектах трудно себе представить в каких-либо иных условиях, нежели (как пишет его биограф и ученик Монтлевич) в "условиях советской сансары" того времени.
