"Моя дева Луша": споря с В. Н. Топоровым
Да не подумает в меру благожелательный, критически настроенный Читатель, что Вашему покорнейшему автору и хозяину данного Журнала вздумалось вдруг просто поругать такого авторитетного отечественного учёного и мыслителя-многознатца, каковым был покойный В. Н. Топоров.
Увы, судьбе не было угодно, чтоб мы встретились в этой жизни, в отличие от радостного некоторых из моих знакомых и друзей. Говорю это с доброй завистью... Но в жизни века будущего, буде таковая чаемая встреча состоится, я непременно задам уважаемому Владимиру Николаевичу вопрос о богатстве его художественной фантазии: насколько некоторые его фантастические выкладки можно соотнести с выдержанной, строгой наукой, служению которой покойный учёный посвятил свою земную жизнь. Речь об одной его публикации, изданной в недавно вышедшем расширенном и дополненном переиздании "Петербургского текста" (М: Наука 2009), которое я приобрёл этим летом. Речь идёт о статье Топорова: "Об индийском варианте "говорения языками" в русской мистической традиции" (см. стр. 572-606 указанного издания).
Не буду очень уж подробно пересказывать содержания статьи: каждый, кто заинтересуется, сможет её найти в соответствующем сборнике, образующем на некоем высшем уровне единое целое. В предшествующей, более маленькой по объёму книге, - "Петербургский текст русской литературы", - данной статьи нет.
А вкратце суть вот в чём. Статья начинается с цитаты из романа Мeльникова-Печерского "На горах", где речь идёт то ли о старообрядческом, то и о хлыстовском радении, на котором тамошний юродивый Софронушка, почувствовав прилив духа, "понёс бессмысленную чепуху". М.-П. подробно описывает Софронушкину глоссолалию, приводя сам текст "говорения языками". Топоров показывает некую связь автора романа с петербургским мистическим кружком Е. Ф. Татариновой, откуда он мог свои реальные сведения почерпнуть, будучи чиновником по особым поручениям и редким, великолепным специалистом, как сейчас бы сказали - "сектоведом". Топоров буквально засыпает своего читателя сведениями по петербургской жизни первой половины 19 века, о мистических кружках и их собраниях.
Далее, во II части своей статьи, В. Н. переходит на трёх с лишним страницах к рассуждениям о говорении языками, "в том числе и заумными" (стр. 575), делая в своих мыслях круг - от русского мистического сектантства, через опыт апостола Павла (в Деяниях Апостолов), и до своего рода "поэтики" и "семиотики" глоссолалии. В 3-й части В. Н. напрямую приступает к всестороннему, подробнейшему разбору текста, часть которого признаётся им то за "санскритский", то за некий искалеченный санскритский, но несущий свой положительный смысл.
Вот этот текст, выкликавшийся юродивым Софронушкой:
Тень, тень, потетень,
Выше города плетень,
Садись, галка, на плетень!
Галки хохлуши - спасённые души,
Воробьи пророки -
Шли по дороге,
Нашли они книгу.
Что в этой книге?
А писано тамо:
"СавишрАи само,
Капиласта гАндря
ДаранатА шАнтра
Сункара пуруша
Моя дева Луша".
Признавая этот текст, звучащий для человека русской культуры бессмыслицей или нарочитой заумью, за искажённый санскрит, Топоров берётся на 4-х с лишком (больших, формата почти что А4) страницах реконструировать значение этого текстa, который в романе якобы произносится юродивым Софронушкой. В. Н., считая данную глоссолалию "великолепным образчиком говорения языками", а также одним "из самых ранних примеров "индийского" языка в русской культурной традиции, творит свою реконструкцию с привлечением анализа стиховой стихии текста, а также своих знаний как классического санскрита, так и ведийского языка.
Реконструировав, как ему кажется, гипотетический смысл бормота "духоносца", В. Н. переходит к вскрытию самомалейших деталей русского "индианизма" 19 века, начиная с задумывавшегося Павлом I утопического похода на Индию, до публикаций тогдашними российскими и иноземными востоковедами сведений о таинственной стране чудес, и восприятии этих сведений в русской культурной среде... Находим и рассказ о российском масоне Герасиме Лебедеве, сведения о котором, поведанные питерским профессором Я. В. Васильковым в его докладе на Торчиновских чтениях в феврале 2010 г., послужили существенным вкладом в изучение индийско-российских и индийско-европейских культурных связей. Впрочем, не об этом речь...
Воссоздавая высокоучёнейшим образом на 24 страницах подробнейший "индийский космос русской культуры", Топоров как-то слабо увязывает свои культурологические изыскания, переходящие в изыски многого знания, с предложенным им толкованием того "индийского текста", от которого он, собственно, и отталкивается. То есть кажется, будто сам "мистический текст" является лишь поводом поговорить о "русской Индии": как повествует сам Топоров о её границах, простираются они широко: "Петербург и Москва, керженецкие скиты, верхнедонские "сионские горницы", поморская "избяная Индия", Астрахань; царь, министр просвещения, высший свет, чиновники, дворовые, крестьяне, солдаты, моряки; художественная литература, наука, религиозная полемика, народная словесность, обряды, суеверия..."(ср. стр. 594).
Почему мне мнится достаточно произвольной и даже фантастической толковый "перевод" Топоровым указанного "юродского" текста? Это, надеюсь, станет понятным, после того как я приведу своё, альтернативное Топорову толкование "мистической строфы".
Отсылки к древнеиндийским акцентно-просодическим правилам, и соотнесение их c просодической организациeй "русского" текста, представляются мне некорректными. Русская глоссолалия здесь организована по схеме силового ударения, чуждого индийской поэтике и вообще санскриту. Ведический акцент - это на самом деле музыкальный тон (повышения-понижения голоса), не имеющий отношения к силовому ударению в наиболее распространённой русской поэтике, равно и в приведённом тексте. Почти что нет в санскритской поэзии и рифмовок, что вполне обычно для русского или любого современного европейского стихосложения (исключая, конечно, эксперименты с верлибром и некоторыми другими размерами). В классической санскритской поэзии вовсе нет силового ударения, Исчез также и музыкальный тон (вероятно, в живой санскритской речи где-то на рубеже 2-1 веков до Р. Х.).
Выпущу из рассмотрения языковедческие экскурсы Топорова и обснование им своего "толкования". Те, кто серьёзно заинтересуется, всегда смогут справиться об этом процессе и аргументах В. Н. в книге, для всех же прочих представлю конечный продукт-"перевод" (см. на стр. 581):
[Нашли они книгу.
Что в этой книге?
А писано тамо:]
Се дом блага и песни.
(вар. Се дом подобный богатству)
В Капилавасту пришёл
Защитник прибежища (вар. Господин помощи), принёс в жертву (вар. жрец)
Состав человека (вар. человеческого тела).
Божественная сила на небе сияет (вар. энергия чуда и т. п.).
Что ж, с первого взгляда впечатляет! Однако - cам Топоров признаётся в крайней "аграмматичности" предполагаемой санскритской матрицы данной юродской зауми и множестве натяжек в выводах, приведших его к указанному к толкованию.
Позволю и я себе усомниться. Тем более что по содержанию топоровского истолкования вдруг видишь, как буддизм (город Капилавасту и защитник Прибежища) причудливо сочетается или даже мирно соседствует с прямыми ведийскими аллюзиями: тут и Сама-(Веда), почти по-среднеиндийски (пракритски) укоротившаяся до слова "само", и жертва человеческого состава, относящая нас скорее к поздневедийскому эзотеризму символической экзегетики Брахман и Упанишад, и божественная сила, сияющая в небе...
Как бы то ни было, Топоров объясняет "выскакивающие" во время хлыстовских радений "индийские" реалии как веяние Духа Святого, ибо таково объяснение самих членов тайного кружка. Что ж, объяснение как объяснение. Нo не будем забывать о его чёткой ограниченности, субъективности в плане идеологическом. Это - положительное самоописание религиозной группы, к которому Топоров подключает свой "перевод" санскритской матрицы. Обосновывается оно отсылками на Священное Писание и т. п.
Предполагается естественным, что в "Духе Святе" к адептам могло по наитию прийти и знание санскрита, ибо у Бога -- все языки. На другом уровне, как уже намекалось, Топоров ищет "несколько локусов... информации... элементов и факторов действительной русской жизни, могущих быть также, в некотором роде, опосредованными, промежуточными "источниками" приводимого "индийского текста" (ср. стр. 582).
Мне бы хотелось (вроде как в шутку, но, может быть, и не совсем...) дать варианты своего истолкования этого интереснейшего "индийского текста", а также, на следующем уровне, выдвинуть в качестве гипотезы другое "идеологическое" объяснение, нежели то, что даёт нам Топоров.
В отличии от топоровской версии, я не затрудняю себя отсылками к силовым ударениям, которые считаю в "русском" исходнике обусловленными всецело поэтической организацией текста, а для санскрита совершенно несущественными. Тем более что у Топорова дано совершенно фантастическое соседство ведийских реалий с буддийскими аллюзиями. И если к первым ещё худо-бедно можно было бы приложить ведические музыкальные ударения, (неправомерно) механически заменив их силовыми русскими, то ведь буддизм всегда чурался ведийского языка.
[Будда специально предупреждал своих последователей, чтобы ни в коем случае не излагать Учение chandasā, то есть на ведийском языке; предупреждение, которое более поздние поколения некоторых направлений индийского буддизма благополучно игнорировали, подвигаемые, верноятно, нуждой философских дискуссий с современными им ортодоксальными брахманическими философами].
Опять же, в отличие от Топорова, я постарался сделать свой гипотетический санскритский исходник как можно более отвечающим грамматическим реалиям этого языка. Всё же некоторые допущения, вроде квази-"пракритских" редукций окончаний или удвоений, были неизбежны.
Итак, вот что получилось из моей попытки реконструкции "санскритской матрицы":
sa viśrayi sāma
[Var.2: sa viśraya sāma;
Var. 3: su(vi-)śrāyas_sāma]
kapi(r)_(la)-lās(a) t(u) = -ta gantrā
tāra-nāthaś_śan(s)trā
śaṃkara(ḥ) puruṣa(ḥ)
[Var. śaṃkara(ḥ) purī(=u)ṣa(ḥ)]
māyā-deva_ālocyaḥ
[Var.2:mayā deva ālocyaḥ
Var.3: māyādeva(lu)lūṣā)
И обычно раскрывающий распев:
(вар. 2: и раскрой распев;
вар. 3: распев - добротное прибежище)
Но обезьяна забавлялась с шествующим/идущим,
Господь-Спаситель - с (Его) величающим,
(Лишь) человек - миротворец
(вар. Господь-Миротворец - дерьмо)(sic!!!)
Я должен узреть бога иллюзии
(вар.: Я должен узреть божество!
вар.: желание разбить божество иллюзии).
......................................................................................................................................................
Примем для нашего дальнейшего истолкования как наиболее непротиворечивый и цельный следующий:
[Нашли они книгу.
Что в этой книге?
А писано тамо:]
Распев - доброе прибежище:
"Обезьяна забавлялась с идущим,
Господь-Спаситель - с величающим (Его),
лишь человек творит мир,
я сильно желаю разбить божество//желаю узреть божество иллюзии!"
Куда же, в какую религиозную традицию или мыслительную схему, альтернативную развиваемой Топоровым, нам встроить приведённое "толкование"? И тут на ум приходят цитируемые Топоровым строки, о радениях: "При кружении они всячески дурачатся и бесятся, иные из них трясутся, ломаются, как БЕСНОВАТЫЕ, другие топают ногами, приседают к земле и вдруг как нeистовые вскрикивают, приходят в энтузиазм..." (ср. стр. 575 указ. соч.).
Ключевое слово тут - "беснование". Вспомним из тех же Писаний Нового Завета: "Плод же Духа - любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание..." (Гал. 5,22), а также:"Если вы языком произносите невразумительные слова, то как узнают, что вы говорите? Вы будете говорить на ветер" (I Кор. 14, 9). В приводимом Топоровым отрывке имеется прямое название явления - беснование, известное из самых различных религиозных традиций (ср. например, санскритское bhūtāveśa).
Имеется и в христианстве традиция рассматривать явления, наподобие приводимым, как относящиeся к категории "беснования": в христианских святоотеческих традициях, особенно в монашеской аскетической литературе, в западной средневековой католической литературе и т. д. Здесь налицо все признаки беснования: телодвижения, жесты, издаваемые звуки, вся психомоторика - всё противоположно признакам "пришествия Духа Святого". Об этом можно подробно почитать и у почти что современных нам духовных писателях, как у православного владыки Игнатия Брянчанинова или о. Серафима Роуза.
Мне приходилось в далёкие 1980-е годы, во времена своей канувшей "путём всея земли" питерской юности, присутствовать из образовательной любознательности на "духовных" радениях пятидесятников, уже не помню точно где в Питере, тогдашнем "городе имени [бандита] Ленина"... Было там и "говорение языками", с телодвижениями и прочей атрибутикой, вызвавшей сразу резкое эмоциональное отторжение. Уже позже, через годы, я узнал о понятиях "духовного трезвения" и "внимательности" (nepsis)... Состояние было тогда, помню, тоскливое и смятённое. Конечно, смены индивидуальных настроений не могут являться никакими "научными доказательствами", но всё же, всё же...
Также неудивительно, что "нечистые духи" разговаривают на санскрите, притом что на - ИСПОРЧЕННОМ. Если верить авторитетным "духовидцам" вроде упомянутого владыки и православного монаха, духи (бесы) живут в таком измерении реальности, где пространственно-временной континуум не играет такой роли, как "здесь у нас". Естественно, они улавливают или в некоторой степени знают санскрит, как и прочие языки, однако, в силу божественной природы санскрита, не в силах передать его "санскритом", то есть в адекватной, чистой форме, коверкая фонетический строй и грамматику. Возможно также, что квази-санскритская тарабарщина является для некоторых из них разговорным языком, на котором они заставляют адептов всяких сектантских радений произносить скороговорки-кричалки наподобие разбиравшейся.
"Бесовское", а никак не "ангельское" происхождение нашего индийского текста подтверждается моей альтернативной версией его истолкования: здесь нечистые духи заставляют произносить юродивого Софронушку хулу на Бога под видом "говорения ангельскими языками", подобно тому, как распространённые на средневековой Руси т. н. "адописные иконы" заставляли поклоняющихся изображённым на внешней стороне иконы святым на самом деле поклоняться этим самым "Джиннам" (бесам), намалёванным под внешним слоем красок или под грунтом.
Содержательная "хула" заключается в сравнении Бога с обезьяной, кривляющейся перед прохожим, представляющeм Его самодуром, злобно насмехающимся над верующим, а также в желании юрода "разбить божество" либо "узреть бога иллюзии"... Кто как не бесы могут этакое вообразить!
Таково моё истолкование, альтернативное интерпретации Топорова. Конечно, я не настаиваю ни на его истинности, ни на правомерности большей, нежели той, что присуща излагаемой в статье В. Н. Дочитавшие до этого места подвижники лектюра имеют полное право вообразить всё это феерической шуткой, происходящей из весёлого творческого желания изложить несколько пришедших на ум игривых мыслей.
Однако, как в постмодернистском духе говорится: "В каждой шутке есть доля шутки!" Вопрос виртуальных возможностей сознания создавать свои фантомные миры, или гибкости герменевтического подхода, применяемого к объяснению разных уровней реальности, которую нерефлексирующее бытовое сознание считает единой и жёсткой, не является для меня совсем праздным. Именно в этом смысле прошу считать данную статью только лишь наполовину шуткой. Что начиналась всего лишь с озорного желания поспорить с Владимиром Николаевичем Топоровым, который, как я подозреваю, также был не чужд подобных ходов мысли, а также словесного бурлеска.