Эдуард Лимонов КНИГА МЁРТВЫХ 2. Двадцать восьмой текст (первая часть)
Эдуард Лимонов КНИГА МЁРТВЫХ 2. НЕКРОЛОГИ
КРАСНЫЙ ЕГОР
Егор Летов
Связь между Парижем и Москвой я и Тарас, первые члены в будущем славной НБП, осуществляли в 1993 году через русских проводников поезда Москва ― Париж. Поезд медленно полз через Белоруссию, Литву, Польшу и Германию и, наконец, вкатывался на Gare du Nord, т.е. Северный вокзал в Париже. Я там уже стоял в нетерпении, «серые» пятьдесят франков в кармане джинсов, отдельно, чтоб проводнику было сложнее пытаться выцыганить мзду, более высокую, чем «50». Этот поезд ожидали уже на Gare du Nord очень специфические люди, в которых опытный мой глаз еще в первый раз признал русских эмигрантов. Выглядели они, как правило, чопорно и старомодно. Большинство из них пользовались поездом для осуществления своих мелких гешефтов. Родственники посылали им, может быть, икру, матрешек и деревянные ложки. Во всяком случае, когда поезд, выпуская пары, подползал, они бросались к вагонам и тащили из них тюки, ящики и чемоданы. Мне передавали скромный конверт.
Внутри Северного вокзала, хотя ясно, что в 1993 году составы влекли сюда не паровозы и даже не тепловозы, но полноценные электровозы, воняло едким сырым паром. Было впечатление, что сожженным углем. И вот я стоял в этом паре, ждал, и первое появление в моей жизни словосочетания «Егор Летов» связалось у меня навсегда, теперь уже навсегда, с этим сульфурным паром. Ибо я открывал полученные пакеты там же на вокзале, в нетерпении, поскольку душа моя уже жила в Москве, но тело и разум временно пребывали в Paris. В тот день я, отойдя в сторону, меж двумя пустыми составами чуть ли не зубами разорвал конверт. Там были одиннадцать листов письма и вырезки. Одиннадцать для Тараса Рабко было немного, потому что он писал свои письма такими огромными буквами, что на странице бывало всего по десятку строчек. Он писал как бы для слепых, чтобы его могли читать без лупы. Тарас писал мне в тот раз, что нам нужно обратить внимание на Егора Летова и затащить его к нам (Тарас в это время занялся регистрацией Московского отделения НБП), что Егор Летов ― идол молодежи, что он панк-идол, что если мы его привлечем, то к нам придет целое поколение панков. Поскольку Летов не только музыкальный идол, но и властитель дум русских панков. Юный гений Тарас Рабко оказался прав, и, действительно, Летов своим личным примером привел в зарождающееся движение вначале десятки и сотни, а в конечном счете ― тысячи людей. Роль Тараса в организации национал-большевистского движения очень сильно недооценена, сам он скромно и молча ушел от нас по своим причинам, скорее, даже не ушел, но отошел в сторону, к тому же его в те первые годы заслонял своей тенью более яркий, но и более поверхностный Дугин. Впрочем, я слишком забежал вперед… А тогда я стоял в сульфурных парах и вынимал из грубого советского конверта газетные вырезки, прихваченные чуть по краям советским клеем, канцелярская культура моей Родины в те годы была грубой. В одной из газет в интервью Летов делился с журналистом впечатлением, которое оказала на него моя книга «Дисциплинарный санаторий». Он цитировал мою книгу с восторгом. Как раз тогда в 1993-м она и вышла в издательстве «Молодая гвардия» под одной обложкой с «Убийством часового». Так вот слились сульфурные пары в моем чувственном мире с Егором Летовым.
Первая живая встреча с Летовым состоялась в московской «двушке» вблизи метро «Измайловский парк». Точнее, вдали от метро, потому что помню, что нам пришлось ночью бежать к метро через этот самый парк довольно долго. Все тот же Тарас был со мною. Явившись по данному адресу, мы нашли сибирских панков в обычном, как оказалось, для них загуле. В коридоре лежал парень в бессознательном состоянии, из ванной доносились шумные стоны любовной пары. В большой комнате вокруг составленных вместе столов без скатерти сидели сибирские панки, но Летова среди них не было. Помню Манагера, помню, что был Роман Неумоев и музыканты «Гражданской обороны» и «Родины». Вскоре Летов пришел, мы познакомились, он сел рядом, и вдруг их всех втянуло в водоворот теологического спора. Насколько я мог судить, их познания в теологии были познаниями недавно соприкоснувшихся с религией советских ребят, но они изо всех сил изгибались и изощрялись в казуистике, как будто опытные спорщики. Спор сопровождался распитием исключительно водки, в качестве закуски служили, помню, салаты на бумажных тарелках. Столы, как я уже упомянул, были без скатерти, квартира выглядела не просто бедно, но так, как будто ее посетила бригада судебных приставов, не оставивших хозяевам ничего лишнего. Голая и убогая, короче говоря. Но они же были панки, и в этой квартире их принимал, видимо, хозяин ― московский панк, потому аскетичность, видимо, была желаема и приветствовалась как правильный образ жизни. Когда мы с Тарасом бежали через парковый лес к метро, мы обменялись мнениями: Егор нам понравился, он был немногословен, зол, его слушали с уважением, хотя и, не раздумывая, возражали. Его облик: длинные волосы, усы, бородка, затрапезные простые очки, его скоромная тощесть ― все располагало к нему. Даже церковный спор к нему шел, в нем присутствовала какая-то монашеская простота, простота религиозности. Или религиозность простоты. Мы не сумели в тот первый раз, как говорят, «загрузить» Егора создаваемым движением, то есть Национал-большевистской партией. Но были уверены, что нам удастся это сделать. Главное, что мы с ним познакомились, так мы решили. От этого эпизода остался запах водки и салатов из бумажных тарелок.
Следующий эпизод в моем личном видео под названием «Красный Егор» ― это демонстрация 1994 года, совместно с Анпиловым. От нее осталась блистательная фотография, достойная быть агитационной открыткой. Рабко, Летов и я идем, выбрасывая вперед сжатые кулаки ― рот-фронтовское приветствие. Мой и летовский кулаки слились в один. Мы даже еще не имели своего флага. У нас общекоммунистический флаг с желтыми звездой и серп-и-молотом в углу. Мы ведем с собой довольно внушительную толпу молодежи. Как левой, так и правой, а еще более молодежи незаряженной, летовские панки, прослышав, что «Егорушка» будет петь вживую на Воробьевых горах на митинге Анпилова, стеклись со всего города. Они идут плотной стеной за нами, выбегают со всех сторон, чтобы благоговейно хотя бы взглянуть на своего идола, некоторые протягивают ему «фенечки». «Егорушка, на фенечку!» ― потупясь протягивает амулет юная квёлая особь. И, краснея, убегает. С нами идут и правые, так как весь 1994 год мы усиленно налаживали отношения с Баркашовым и РНЕ. К тому же, благодаря Дугину, у нас широкие знакомства в среде отмороженных культур-фашистов. Потому, что идти в одной колонне им нелегко, время от времени одна из сторон подбегает делиться ко мне своими эмоциями. Здоровенные фашизяки с отвращением смотрят на девочек с фенечками. «Эдуард, можно мы их отмудохаем?» ― предлагает мне один из них. «Ни в коем случае, нельзя, табу, вы испортите нам все наши наработки. Ваш враг ― власть, а не неформалы». Панки более миролюбивы, но и они жалуются.
― Егор, это правда, что мы примкнули к фашистам?― хмуро требует ответа паренек с синим ирокезом. В воздухе висит угроза. Будто бы не то «Черная сотня», не то «Память», не то даже РНЕ планируют нападение на нашу колонну.
Мы все-таки доходим до Воробьевых гор. Там стоит грузовик и уже начался митинг. Грузовик такой заводской, такой замасленный и грязный, что, может быть, он был жив и в 1917 году и с него, может быть, выступал Ленин. Мы под дружные приветствия, крики и свист присоединяемся к толпе коммунистов и панков, часть их собралась здесь и ждет Егора. Крики: «Егор! Егор! Летов! Летов! Летов!» «Я же тебе говорил, Эдуард,― весело блистает очами Тарас.― Егор для русских панков круче Джонни Роттена». Дальнейшие события подтверждают мнение Тараса, моего комиссара тех лет. У него была в те годы простая рассудительность и отличная политическая интуиция. Митинг происходит по общей для всех патриотических митингов того времени модели. Ораторы обличают режим, сопровождая речи выкрикиванием лозунгов «Банду Ельцина под суд!». Ведет митинг Анпилов. Убей бог, если я помню, что я кричал с грузовика в тот день. Я даже не помню точную дату. Вероятнее всего, это было либо 1 мая, либо 22 июня 1994 года. Не в пользу того, что это было 7 ноября, есть веское доказательство ― мы легко одеты, без пальто… Панки слушают кондовые речи сторонников Анпилова, видимо, не понимая, какого дьявола их аполитичный доселе лидер вдруг законтачил с этими коммунистическими гопниками. Время от времени они начинают кричать: «Егор! Егор!». Летов стоит со мной на грузовике. Здесь же его музыканты. Он посмеивается, хотя и озабочен техническими проблемами. Усилитель оказался достаточен для произнесения речей, однако жалок и бессилен для воспроизведения музыки. Летов выговаривает Анпилову, тот злится. Оказывается, у нас всего два микрофона. «А для музыкантов, Виктор Иваныч, что, не нужны микрофоны, инструменты же слышно не будет?!»
Анпилов выпускает к микрофону хор из трех бодрых бабушек-фронтовичек. Одна бабушка с баяном. Они исполняют сатирические частушки про Ельцина.
― Вот,― удовлетворенно слушает бабушек Анпилов. И, обращаясь к Егору: ― Вот, женщин же слышно, хорошо и звонко.
Егор с отчаянным выражением лица оборачивается ко мне. Я развожу руками.
― Я не буду выступать,― заявляет Егор.
― Что можно сделать?― спрашиваю я.
― Ничем нельзя помочь. Мне сказали, что будет все нужное оборудование.
― Я буду держать микрофон перед гитарой,― заявляет Анпилов.― А ты Егор, пой вот в этот!― И он объявляет: «Егор Федорович Летов! Сын коммуниста»,― и что-то еще говорит, чего моя память не удержала. Егор действительно сын руководителя КПРФ в городе Омске.
― И Ленин такой молодой,
И юный Октябрь впереди!
― неожиданно исполняет Летов. Панки гудят, кричат, вопят. Непонятно, они в негодовании или в восторге.
Затем происходит многотысячная сцена на местности с участием панков и грузовика с Егором, со мною, Анпиловым и еще десятками лиц на борту. Развивалась эта акция следующим образом. Летов исполнил «Все идет по плану» и «Дурачка», то есть свои хиты того времени. Последние аккорды отзвучали. Анпилов проорал в микрофон объявление о митинге, долженствовавшем состояться в следующий раз, дал координаты, то есть место и время. Пока он это говорил, нам уже пришлось сбросить нескольких панков с грузовика современности, куда они пока еще тихо, но настойчиво карабкались. Егор задергался.
― Надо уезжать. Быстрее. Мои фанаты, надо их знать. Сейчас они все полезут сюда, общаться.
Егор, по моему твердому убеждению, боялся своих фанатов. Я наблюдал его страх не раз, особенно перед концертами. Он был, без сомнения, по психотипу ― интроверт и поэтому выходил на люди с ужасом. До тех пор, пока не оказывался на сцене: там он впадал в транс, глотал из бутыли водку, как шаман жует свои мухоморы. Там он отбивался от них своей… Я хотел употребить слово «музыка», но не музыкой, но криками и надрывом. Я понял опасность.
― Надо срочно уезжать,― сообщил я Анпилову.
Он ввязался сразу в несколько разговоров, нудных, как резина, выслушивал жалобы и просьбы своих медлительных и истеричных сторонников.
― Счас, Вениаминыч!― обронил он.
― Виктор Иваныч, вы не знаете, что такое толпа панков. От переполненности чувством любви к Егору, они сейчас разорвут его на куски, а потом нас с вами на закуску.
Вдвоем с бывшим депутатом ВС СССР Вавилом Носовым, крепким сибирским мужиком, мы сорвали с борта грузовика увесистого грязного панка в красном платке, он выглядел как пират, и без жалости выбросили его за борт. Там было кому его подхватить. Панкам эти кувыркания привычны. Во время нескольких концертов Летова нацболы исполняли обязанности службы безопасности. Я тоже был на сцене. Мы хватали взобравшихся на сцену панков, я и мой охранник Костя Локотков, и бросали их в зал под радостные крики снизу.
― Где водитель?― Анпилов, показалось мне, понял, что это не шутки. Толпа есть зверь.
― Я здесь,― отозвался мужичок в фуфайке. Он, оказывается, копался под капотом своего, право слово, допотопного чудовища.
― Давай, Иван, гони!
― Сейчас, сейчас, завести надо.― Иван быстро прошагал к кабине, вынул из-под сидения, о ужас, невиданное мною с 50-х годов приспособление для запуска двигателя ― изогнутую коленом ручку ― и ринулся к переднему бамперу. Дернул раз, еще раз, еще, мотор затрясся и испустил облако вонючего сизого дыма.
Теперь уже десяток панков висели на бортах
― Егор! Егор! Подойди! Егор, дай тебя потрогать!― там были и девки.
― Гони!― крикнул я.
Шофер был уже в кабине, и грузовик резко рвануло. Стойки допотопных микрофонов, флаги «Трудовой России» и мы все от резкого толчка покатились к кабине ископаемого грузовика. А он сдвинулся с места и поехал по аллеям Университета. Очень не быстро. Видимо, на заводе, откуда его вызвал Анпилов, он передвигался только внутри заводской территории на недальние дистанции.
― Ура! Ура-а-а-а!― закричали панки и ринулись за нами.
― Быстрее! Гони!― кричал я, стоя над кабиной водителя и ударяя в нее кулаком.― Они нас линчуют, гони!
Водитель дал газу.
Со стороны все это массовое действо напоминало, видимо, съемки масштабного фильма о революции или как минимум о массовых беспорядках. Только атрибутика и костюмы участников были до дикости смешаны. Послевоенный, а то и дореволюционный грузовик, засаленную широкую платформу в масляных пятнах, с красными флагами по ветру и группой страннейших личностей на ней преследовала многотысячная толпа диких панков из конца XX века.
Водитель жал на газ, сизый дым рвался из-под капота. Расстояние между бежавшей широким фронтом по аллеям университета толпой панков и грузовиком увеличивалось. Егор сиял. Простецкий Вавил Носов, коренастый, со сломанным вопреки или благодаря фамилии носом, не понимал происходящего.
― Дикие какие у вас товарищи!― сказал Вавил Носов.
Что мы ему ответили? Видимо, ничего не успели, так как мотор допотопного грузовика заглох, и мы остановились.
― Ура-а-а-а!― захлебнулись в радостном реве панки и прибавили ходу.
― Я задержу их,― сказал Анпилов, выпрыгнул из грузовика и побежал на панков с широко растопыренными руками, как будто мог весь их фронт зацепить этими руками и остановить.
― Товарищи панки!― закричал Анпилов. Его голос покрыл рев панков. И в этот драматический момент на всех парусах и парах из-за поворота навстречу нам вырвались три милицейских автомашины. Они промчались мимо нас, развернулись лихо налево, встав правым бортом к бегущим панкам. Из автомобилей выскочили милиционеры и почти в тех же позах, руки растопырены («Как ловят кур,― хохотал Тарас Рабко.― Эдуард, Эдуард, посмотри, как кур ловят!»), побежали на панков. В этот момент грузовик завелся и мы поехали, все так же против движения, нарушая все правила. Мы с Тарасом и Летов с музыкантами соскочили с грузовика где-то недалеко от метро «Университет». И пошли к метро, весело обмениваясь впечатлениями.
В следующий раз Егор запечатлелся моей памятью 29 ноября 1994 года. Точность даты в данном случае объясняется тем, что в ночь с 28 на 29 ноября, в ужасный снегопад я привез в Москву из Твери первый номер газеты «Лимонка» и к середине дня принес несколько пачек в кабинет, занимаемый нами (на самом деле, кабинет был дан Дугину) в помещении редакции газеты «Советская Россия» на улице Правды. Летов явился вместе с Манагером, оба в сибирских полушубках. В комнате, помню, собралось великое множество первых нацболов: художник и автор макета газеты Костя Чувашев (сейчас работает арт-директором в журнале «Максим»), Андрей Карагодин (работает в журнале «Гламур»), Тарас Рабко, Вадим Штепа, я, Дугин, два сибирских панка ― Летов и Манагер, позднее приехала моя жена Наталья Медведева, заглянул поздравить нас Виктор Анпилов, пришел брат жены Дугина Сергей Мелентьев, потом Наташа Мелентьева. Все мы листали новенькую, пахнущую типографией «Лимонку» и были очень горды собой. Мы чувствовали, что положили начало, задали тон важнейшей исторической традиции. А чему именно, мы сами еще не понимали.
Как подобает русским, к тому же самому неистовому и твердому виду русских ― сибирякам,― сибирские панки тотчас же нашли в тексте первой нашей новорожденной газеты ошибки. Летов стал строго вычитывать тексты и укорять нас с Дугиным, утверждая, что грамматические ошибки оттолкнут от нас перспективных сторонников. Ярко вижу эту картину в воображении. Строгий Егор похож на раскольника-начетчика. Простые очки, острый нос, борода. Сидит на стуле и тычет пальцем в газету. Я в свою очередь защищал ошибки в газете, аргументируя это тем, что газета ― вещь скоропортящаяся, ошибки, если кто и заметит, нам простят. Понятно, что мы не газета «Правда», в которой в советские времена служили чуть ли не двадцать корректоров. Наша эстетика такая, что мы даже намеренно должны, может быть, делать ошибки. Летов злился.
― Ты, Эдуард, не прав. Мои фанаты ― начитанные люди… бу-бу-бу-бу.
С Дугиным мы переглядывались, дескать, этот сибирский панк создаст нам проблемы.
― Егор, я выпустил уже книг тридцать на русском и, может быть, сотню на иностранных. Во всех мною были обнаружены ошибки.
Егор все бубнил. Мы вышли на улицу, вышли близко к Савеловскому вокзалу. Стали считать наши деньги, их не оказалось много. Купили сосисок в пластике, водки и поехали к Дугину, единственному, кто обладал квартирой. (Я жил в это время у метро «Академическая» в квартире без телефона.) Наташа Медведева попрощалась с нами, поехала к своим музыкантам. Через полгода мы расстанемся. Доехали мы в составе: Дугин, его жена и брат жены, Андрей Карагодин, Костя Чувашев, два сибирские панка Летов и Манагер, я и Рабко.
Мы ели склизкие жирные сосиски под водку, чувствуя историчность случившегося. Я, как бульдог, раз вцепившись, намеревался издавать газету не разжимая челюстей, несмотря на то, что я был тогда беден как никогда в предыдущие пятнадцать лет. Летов же не унимался с ошибками. Утверждал, что над нами станут смеяться. Чтобы он прекратил эту тему, я предложил ему делать корректуру, если он этого хочет. Умолчав о том, что технически мне самому эта идея представлялась неосуществимой. Ведь интернета тогда еще в России не было, а письма в Омск шли месяцами. Летов сказал, что да, он будет нашим корректором. Добившись решения волновавшей его проблемы, он успокоился. Эпизод этот закрывается моей памятью: я вижу, как уходят за дверь юноши Чувашев и Карагодин.
продолжение здесь
.