ЛОЭНГРИН. Часть Первая.
Ну хорошо (хотя ничего и не хорошо). Если уж меня все равно выбросило из постели пинком одиночества, если все равно уже сегодня не спать, я все-таки вербализую мой вопрос. Помните, я хотел Вас спросить, а вместо этого дал залп какой-то чуши, весьма бессвязной, про зодиакальных Рыб и их красивые пятки, и про то, как меня не любит папа и недолюбливает Мама и проч. Это была длинная увертюра. С намеками на симфонирование и с всякими хуйнями, которые только Вагнер может придумать и никто - сыграть.
На самом деле я хотел задать только один вопрос, но ни с сего вдруг заскулил, запричитал, заблеял и стал метать протуберанцы какой-то невъебенной хуйни. Потом я понял, что не сказал главного, а уже очень устал. Потом я подумал, что допишу попозднее. Потом я решил, что все равно вы все позабудете, что я обещал какой-то свой «главный вопрос» и проще смолчать, тем более, что моя вагнеровская увертюра (невыносимый намек на невыносимую оперу) была признана невыносимой всесмысленно и подлежащей забвению.
Я не знаю, почему я не могу просто задать свой вопрос, а мне нужна была кавалькада путаных слов и несколько полусонных ночей, чтобы наконец до зари сесть за комп, подложить одеялку для утюга под «клаву» и начать работу над клавиром пурга-оперы. Я хочу назвать ее неброско и оригинально. Например, «Лоэнгрин». Лоэнгрин - это нескончаемая (и невъебенная) опера Вагнера. Никто не помнит, с чего всё началось, но все помнят, чем закончилось. Приехал фанерный лебедь на рельсах и увез прекрасного жирного юношу (тенор) за кулисы.
Это очень пошло. Владимир Набоков запретил нам играть с лебедьми, чтобы понравиться девушкам. Он сказал, что это может прокатить только в Германии и что это образчик сугубо немецкой пошлости. В общем, это пошлость.
Когда я думаю о любом жирном белобрысом Лоэнгрине (кроме меня), я тоже нахожу это пошлостью. Тем более видно, что лебедь игрушечный, и это всем видно. Но применительно к себе я теряю весь свой веселый стих и настаиваю, и настаиваю на приплытии лебедя, коим я буду подлежим увезению отсюда к ебени матери. За кулисы. А дальше для меня начнется совсем другая опера. Меня похитит, наконец, Венера, древняя богиня, и оттрахает, обтрахает, вытрахает меня дотла, после чего опять трахнет, и уже потом, после всего, перетрахает набело, навзничь и настежь. А когда я захочу вернуться, ударит по клавиатуре ф-но, отчего я погружусь в сон на сто лет, чтобы наконец выспаться, а не трахать одно полушарие другим и потом ходить, как Сомнамбула из оперы Беллини, которого (Беллини) мы с Вагнером не одобряем. И просыпаться я буду (в гостях у древней богини Венеры с огромными сиськами), только чтоб загрызть хавца, перпихнуться и дерьмо скинуть. Но эту счастливую оперу я еще не додумал до конца. Знаю только, что в исходе тетралогии (а мы с Вагнером мыслим тетралогиями) под другой горой проснется Барбаросса и спросит свое заспанное войско: «А что Движок, сучий потрох, уклоняется от воинской повинности?» А его головорезы в один голос…
Кстати, может, и на голоса…
Проревут ему: «Точно так, ваше превосходительство!» И он их спросит: «Ну не блядство ли это с его стороны?» (бас, примерно как в finale 9-й симфонии Бетховена: «Freu-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-eude!»). А они поднимут галдеж (уже точно на голоса) «Блядство! Блядство!» - примерно как хор в finale 9-й симфонии Бетховена восклицает «Freude! Freude!»
И занавес. П.ч. хуй он меня найдет под Венериным холмом. И вот так вот, в пьянстве, блядстве и тунеядстве пройдет моя счастливая жизнь. До поры как silberne Strick порвется, und die goldene Schale расколется, und der Eimer разобьется an der Quelle, und das Rad станет поломанным am Born.
Потом в какой-то четверг четвертого числа в день святого Навсегда мне Некто свистнет из горних и спросит меня: «Движок, я же так люблю тебя… Ну почему ты такой глупый?» И я скажу ему: «Извини, я сам не знаю, как так получилось. Я больше не буду». «Правильно, - скажет Мой, который мне душа моя и вместо отца, и сына, - больше это не повторится», - и займется своими делами, чтобы наконец все было хорошо, а мою душу положит сам себе в карман, чтобы она не волновалась. («Denn Gott wird alle Werke vor Gericht bringen, alles, was verborgen ist, es sei gut oder böse».)
Но как же долго ждать!
Я не говорю, что я влюблен там, люблю и все такое. Я сразу говорю, что я не влюблен. Вернее, не люблю. Меня уже виртуально взымели ВСЕ на тему этики и психологии любовных отношений, что надо различать, дескать, «любовь и похоть», «любовь и влюбленность» и прочая пошлятина. И когда взрослые начинали со мной говорить о любви, они давали понять, что в их-то взрослой жизни (жизни бэ-ушных галапагосских черепах) было НАСТОЯЩЕЕ чувство, до которого мне еще пердеть и пердеть. Вот когда закончится мой пубертат, когда прекратятся поллюции, когда я научусь властвовать собой, буду сикать как Вольфрам через катетер, сморщусь и облысею - вот тогда-то нагрянет истинная любовь. И что я с ней буду делать? Предложу подрочить катетер? Скажу ей, наверное, что она ошиблась. Что она не Любовь, а похоть низменная. Что ей надо подождать лет сорок. И изображу замасленные глаза, как будто у меня было великое чувство в жизни, из-за которого у меня больше не стоит, да и писаю я с болью и катетером, как Вольфрам - это все тоже от избытка пережитых возвышенных чувств.
Врут! Врут! Я же вижу по глазам их подлючим, что они врут всё! Не было ничего! Не было! А если и было, то все травой поросло, кончилось все, все стало торфом, бурым углем, мелом, песчаником, чертовыми пальцами и экспонатами палеонтологического музея в Теплом Стане (это район Москвы). И вот сидит напротив меня такое взрослое чмо, пережившее драму, и ни полкапельки не страдает. И все затирает мне про свои страдания и чувства мелового периода. А я напротив сижу, подсунув кисти потных рук между пальцами которых «должны расти волосы» под вспотевшую ж…опу - жалкий похотливый неудачник, недофакинг лузер, на чью половую неприкосновенность так никто всерьез не посягнул (кроме нескольких ужасин и еще к этому, кажется, была близка проф. Бахманн. Но лучше быть губкой, морским ежом, чем-н. бесполым, беспозвоночным, полухордовым, чем тереться письками с таким удивительным явлением тюбингенской академической действительности), сижу и изнемогаю от желания. Не желания чего-то, а от желания, ну, вы понимаете? Да? Извините, что я переспрашиваю, просто очень взрослые люди бывают мега-чудовищно тупы в вопросах возрастной сексуальности. Особенно юношей. Они думают, что юноши думают еще о чем-то, кроме ебли. Нет. Это неправда. Юноши думают только про еблю. Но почему-то вместо того чтобы трахаться, они пишут стихи и угрожают родственникам пьяным суицидом. Почему так?
И вот это плешивое ничтожество затирает мне, как оно страдало когда-то, и при этом не страдает, а в охотку мастурбирует воспоминания. А я, который еще по-настоящему не любил никогда, сижу и страдаю. Хорошо. Я согласен. Это не любовь. Это влечение, низменная форма возвышенной страсти. Ну, если я такая педаль, что никак не разберу, где любовь, где секс, где семья, я буду просто все гопом называть «любовь». Мне бы хоть чуть-чуть любви, только настоящей, чтобы с сексом, чтобы с такой девушкой, которая бы все понимала (но не философии всякие, а в постели). Ну, чтобы она была такая, как я ее себе представляю. Понимаете?
Я вас предупреждал, что я буду жестко писать, чтобы не завраться (все равно заврусь, уже чувствую, скоро начнется). То есть, в общем, извините, что я ругаюсь много и вообще. Мне почему-то кажется, что если я выкину из приличия одно-два слова, то тогда из соображений приличия придется и вовсе выкинуть это письмо.
Я не хочу прилично. Я хочу красиво. Я хочу…
Так вот, я хочу.
Я хочу одну девушку, вернее, молодую женщину, п.ч. она старше меня, хотя я ее давно знаю. Я имел бы ее охотно. Только не надо орать «что за пошлость!!!!!!!!!!!!!!!!!!!», - просто я не знаю, как это сказать по-русски. По-русски получается очень грубо и гадко, хотя по смыслу верно. По-немецки «Ich haette gerne» («Я имел бы охотно») значит, что ты с ней готов на все, даже не трахаться (но это я так, для эмблемы бескорыстия, все равно я теоретизирую), лишь бы только она была твоя, в абсолютном значении стала не твоей вещью (собственностью), не «второй половинкой» одной супружеской жопы, не частью твоего внутреннего мира, а всем миром с тобой включительно и стала бы твоей тотально.
Вообще-то, я зарапортовался. Я перемешал немецкую формулу обиходной вежливости с немецкой философией (Fichte) и собственной интерпретацией Fichte. Это не дело, извините. Ну, короче, по-немецки это обычно - так сказать, так сказать…
Как она выглядит, я не буду говорить, это неважно, в смысле для постановки вопроса не важно, да и для Вас неважно, а если кому-то из вас важно, то это, извините, не вашего ведомства дело. Это моя личная, можно сказать, интимная жизнь. Можно сказать…
Но можно и не сказать, п.ч. никакой интимной жизни у меня нет, а оттого у меня и вообще нет никакой жизни, а только депрессия, повышенная экспрессия, прессинг со стороны родителей, и жизнь оттого пресная, словно и не жизнь. И мне иногда кажется, что достаточно мне подогнуть ноги, чтобы все поняли, что я покойник, а вовсе не веселый эгоистический молчел - mr. Оторви-да-брось. Если я буду, как какой-н. устарелый гнусила (напр. Ив. Тургенев), затирать про ее «глубокие черные глаза» (schuldig, Herr Goethe!) или про «прелести ослепительной белизны» (pardon, mr. Stendal!), то вас всех перетошнит, а я дорожу друзьями, и не хочу их мучить всякими романтическими нюансами - сисечки-пиписечки и все такое. Я могу! Но не хочу.
Дальше.
Она очень красивая, но это не важно, то есть очень важно, но сейчас уже не важно, п.ч. я вижу только ее, а ее красоту уже не вижу и вообще, кроме нее мало что вижу. Это главное. К тому же, если я проведу перепись ее телесных подробностей, то выяснится, что кроме меня никто ее красавицей не находит, ибо разъятое на 98738345 частей уже никогда не станет целым, а согласитесь, целое лучше частного. Пусть ненамного. И вообще, она тут не при чем, дело не в ней, дело во мне, а она безупречна и любит меня (как мне это мучительно писать!). Мне, блин, это МУЧИТЕЛЬНО писать! То есть она, конечно, не любит меня, но заставляет себя немного любить меня, п.ч. любит меня.
Я не знаю, понятно ли я говорю.
Если говорить понятно, то она играет на кларнете. Второй инструмент у нее аккордеон - если вы не представляете, что это такое, то это пианино, только на бретельках, поэтому мужчины редко играют на аккордеоне. Я бы никогда не взялся за аккордеон. Я и без того не очень мужественный (по внешности и из-за белых волос), а если нацепить на меня хоть одну бабью шмотку (включая аккордеон), то я становлюсь такой сладкий, что Вольфрам немедленно пытается трахнуть мою коленку.
К чести Вольфрама - он очень брутальный и большой забияка. Если кого-нибудь жрёт (инициатор драки всегда он), то не меньше ризена или ротвейлера. На собачьей площадке его не любят, но уважают. Из-за воинственного характера у него все время порвана жо…па (вплоть до хирургического вмешательства - у него 457347 швов на жопе). А если я говорю очень серьезно, что у меня есть пес - пудель 18 лет (королевский, породный), которому все время рвут жопу, то все думают, что Вольфрам задрот и что это я его таким воспитал, а на самом деле все иначе. Вольфрам самый мужественный пес на собачке, и это он меня воспитал. В год он был уже взрослой собакой, а мне было еще только год. У меня и сейчас щенковатый вид, хотя я все-таки (мне кажется) выгляжу старше своих лет (согласно тесту мозг у меня тянет на 31 год). Но все равно мне очень мало лет. Из-за того, что меня родили вундеркиндом, у меня произошла черезжопица возрастов. У меня вперекосяк пошли социальный, физиологический и психологический возраста. Я передулся, как флюс, п.ч. по знаниям я уже взрослый мужчина, а я даже думаю, что тяну на начинающего выживать из ума профессора. В физиологическом смысле я развивался нормально, но я думаю, что слишком поспешно, и переживал подростковый возраст еще тяжелее, чем другие. И мои родители (оба женщины - Мама и Бабушка) мне никак не помогали, п.ч. сами ничего не понимают в вопросах секса. Я иногда даже думаю, что моя Мама действительно в капусте нашла - такой я бледный и многослойный.
Если читать то, что я пишу, то кажется, что я уже довольно много чего понимаю. И это правда.
Когда меня видишь, то кажется, что я ласковый и простодушный телок. И это тоже правда.
Хотя, блин! Я не хочу таким быть, но всегда так! У меня не получается говорить сексуальным голосом, шевелить глазами, мечучи молнии, долго не мигая смотреть на женщину тяжелым властным взглядом. Я делаю все не так, все этому пошлому (и действенному) поведению назло. Я начинаю много шутить, каламбурить, избегаю смотреть женщинам на ноги, на глаза, рот, у меня потеют руки (синдром Рейно - к 40 годам должно пройти) - как будто я Урия Хип.
В смысле, Урия Хип не шутил, но у него потели руки, что Диккенсу кажется безнравственным. Урия Хип - отрицательный персонаж из одного дурацкого романа Диккенса, англ. писателя.
И все это не может нравится. Это не сексуально. И женщины это чувствуют. Я их раздражаю, они меня злят, кроме того, большая часть из них дуры. Я так говорю не потому, что я женоненавистник и сексист (но сексист я точно, как Вольфрам и Похорьков).
А если бы я был влюблен в мужчину, то я бы честно написал, что большая часть мужчин - дураки.
А если бы я был Бог и любил бы всех людей, то сказал бы, что людие en masse дурачво.
Так вот, женщины дуры (кстати, это относится не только к красивым), и меня начинают злить. Может, если бы я первым не стал их раздражать, то и мне они не показались бы такими глупыми.
Ну, то есть, вы поняли, что я мудак, и что я не шучу и не кокетничаю, когда так говорю? Я знаю, что коитус - это оч. простое дело, даже «не повод для знакомства» (народная шутка; смайл). Нужно просто делать возвратно-поступательные движения, потеть, дрыгать ногами, тереться слизистыми оболочками, испускать непристойные запахи и звуки и шептать: «Жэ ву зем, мы поженимся». Я знаю, как это бывает…
Я всех продажных женщин из бесплатной части рунета знаю в лицо и по имени (их, кстати, не так уж много). И при этом мои знания не перерастают в умения, а умения в навыки.
От папы и мамы мне досталась красивая наружность, так что если кто узнает, что я девственник при таком охуительном ебале (Голливуд!), то скумекивают (и это видно по их хитрым и тупым рылам), что я подозрительный тип, латент, а может, что и похуже, типа, марсианин.
И, кроме того, едва доходит до «дела» (под делом в данном случае имеется в виду как на дискотеке однокурсники поизвиваются туловищем поперек ритма, и начинают прижиматься потными, остро пахнущими телами уже без предлога музыки), так вот, как только доходит до «дела», мне никого и ничего не хочется, так что я меньше всего могу представить себя голым в постели с кем бы то ни было, кроме Вольфрама, который болеет и последнее время большей частью живет у меня на кровати.
Я уже не чувствую запаха псины, и это не очень хороший знак. Может, мои знакомые стали слышать его чаще, чем хотели бы, а как сказать не знают. Ну ладно, блин, это все мои загоны. Вы же видите, что я делаю ВСЁ только бы не говорить о главном.
Так вот, она играет на кларнете (хуево) и это тоже не главное. У меня есть фотография одной девушки (но это не она, это понятно?), которая очень на нее похожа. Я, естественно, не могу выложить здесь ее фотографии и вообще, не могу ничего фактического про нее писать, п.ч. она может зайти сюда и почитать, что я пишу (ЖЖ у нее нет). Я не оставляю такой надежды. Во всяком случае, я всегда при встрече намекаю ей, что я очень хорошо и смешно пишу, что читателям нравится, что я пишу, а читатели у меня такие, которым можно доверять. Я не про невразумительную свору френдов, которую таскаешь, как юродивый вериги, а про тех, кто это читает. Ну, вы понимаете, кого я имею в виду. Всё, блин, проехали.
А дальше.
Да, забыл сказать. У нее нет недостатков. Не в пошлом смысле нет недостатков и не в пошло-прекраснодамном смысле «возлюбленная Движка вне подозрений», нет, у нее просто нет недостатков. Почти нет, в смысле. У нее только один недостаток.
Она меня не любит.
У нее нет никаких недостатков. Ни телесных, ни моральных увечий, никаких нет. И в ней нет этой омерзительной женственности - вот, что я НЕНАВИЖУ, просто ненавижу, просто ужжжжжас как ненавижу, так это женственность. То есть избыток женственности. Жопокручение, бедромколыхание, сиськосмехотрясение, грудобрюшное воркование - вот эта вся байда, на которую должен реагировать мужчина, в значении МУЖИК. Я - не мужик. Меня это - бесит.
Она двигается так, как будто никогда не открывала в себе грацию, как будто она животное (красивое), естественный человек (красивый). Она не пользуется дезодорантом, п.ч. у нее от природы красивый аромат. Все это знают. У нее иногда даже спрашивали, каким дезиком она пользуется, она не помню, что отвечала и краснела ли при этом - не помню.
У меня, кстати, тоже нет дезодоранта, но от меня пахнет псиной, наверное.
Это не значит, что мне не нравятся другие женщины. Иногда мне нравятся ВСЕ женщины (кроме Бабушки). Мне кажется, у меня простата не «второе сердце мужчины», а первое. И при этом в моем лице не отражается ничего. Я произвожу впечатление самоудовлетворенного во всех отношениях самовосхищенного красавца с элементами холодного бесчувственного гомоэротизма. Женщины, эти поэтессы собственной интуиции, ни хера не видят меня. Они мое лицо держат за чистую монету, причем невеликого достоинства. А по-другому я не умею.
НО! Сколько бы я ни отвисал на порочных сайтах с однообразными унылыми телесами, я все время думаю про нее. Я очень хочу написать «нее» с прописной буквы, но мне кажется, что это безвкусно. Но мысленно я срать хотел на всякий там хороший вкус и пишу (мысленно) с прописной буквы. Не хочу от вас ничего скрывать. Что-то, конечно, скрываю… Я не могу получить в полной мере простого удовлетворения даже от фантазий, п.ч. я всегда чувствую себя виноватым перед ней, п.ч. я мысленно соблюдаю себя для нее, п.ч. я, как Петрарка, а она как будто грустно смотрит на меня (нефизическая, в моих грёзах) и словно кротко порицает: «Ты говоришь, что любишь только меня. Если бы ты пошел на подвиг, и я поверила бы, что я сделана именно для тебя, чтобы стать твоей не половиной, а тремя четвертями, четырьмя пятыми, всем тобой, я была бы ты, а ты был бы я. Мы срослись бы телами, и никакой бог уже не смог нас разделить». Я постоянно чувствую эти слова, и я счастлив, что я их слышу.
Но что мне делать, если я перестаю их слышать, в минуты (часы? - по счастью, это пока не бывает надолго), когда я «прозреваю» (прозрение ли это - вот вопрос?), когда я понимаю, что она об этом не думает, этого не говорит, этого не знает, не понимает, не чувствует, а если я расскажу ей об этом, то сделаю ужасно больно ей, а сам получу смертельную рану, от которой умру лет через полсотни…
От чего бы я ни умер - от тифа, чахотки, столбняка, передоза, инсульта, голода, удушья, лихого человека - обещайте, что никто не поверит. Я умру от любви. Я все время думаю только о любви. А все остальное - это так, пепел.
Я когда напиваюсь или когда я от бессонницы впадаю в грёзу, я говорю с ней, как-будто она рядом, и вдруг понимаю, что рядом никого нет. Что она не слышала всего этого и не понимала так, как в грезе. И когда она мне снится, и все получается, то она не была в этом сне, ей снился другой сон, ей снился другой…
Я не знаю, понятно ли я говорю…
Ну да. По факту она все знает. Мы играем в открытую. Вернее, ни она, ни я не играем, просто так приято говорить: «играем в открытую». Она дочь друзей нашей семьи, теперь уже можно сказать, что просто друг семьи. Она меня сильно старше. Ей уже 23. Я не могу представить, что доживу до 23-х, тем более что большая часть мужчин в возрасте 23 очень глупа. Те, кто не поглупели в 23, плетутся дальше. А большая часть в 23 превращается в корнеплоды. Не о них речь. Ничтожества.
Она была взрослая, когда я был еще очень не взрослый. Когда ей было восемнадцать, мне было 13. Она думала, что она взрослая, а я еще ребенок. Чушь! Я никаким ребенком не был. Это я снаружи был как ребенок, а на самом деле меня распирало как глубоководную рыбу от внутриэротического давления.
Я привык сидеть с ней рядом, у ее ног, положив голову ей на колени. "Миледи, разрешите к вам на колени". - "Нет, милорд". - "Виноват, разрешите голову к вам на колени…" - "Да, милорд".
Я задам вопрос сейчас, иначе я не задам его никогда. Он пока непонятно звучит, я к вечеру соберусь с силами и продолжу. Продолжу спрашивать этот вопрос. Вопр. форм-ся след. о.: МОЖНО ЛИ ПОВЕРИТЬ, ЧТО ЛЮБИМЫЙ ЧЕЛОВЕК НЕ ЛЮБИТ ТЕБЯ?
Можно пока не отвечать. Я еще не закончил с «дано».
