Отец и сын (часть 2)
Сын был поздним ребёнком в семье. Отцу в год появления мальчика на свет было уже за сорок. Существовала уже 16лет дочь, но необходим был сын, продолжатель фамилии. Почему он не появлялся раньше, история внятно не говорит. Можно предположить, что отец опасался появления ещё одной дочери и тщательно высчитывал пол будущего дитя. И ведь не ошибся.
Отец с пелёнок занялся воспитанием сына, уверенный в необходимости оградить его, насколько возможно, от женского влияния жены, тёщи (живущей не в Минске, а вЛенинграде) и сестры, и тем самым избежать огрехов, допущенных в воспитании дочери. Нет, дочь тоже не была лишена достоинств: хорошо училась, была неглупа и, главное, с большой нежностью и любовью отнеслась к брату, обрадованная тем, что внимание отца переключилось с неё на сына и она может вздохнуть свободнее. Однако воспитываясь в течение первых пяти лет исключительно мамой и бабушкой (отец сражался на фронте), она нахваталась вольного духу и приобрела ряд недостатков: не привыкла к наказаниям, своевольна, имела свои мнения, суждения и желания, от которых без боя не отказывалась. Добиваясь своего, прибегала к молчаливому непослушанию. В общем, считал отец, его личный авторитет в глазах дочери не был абсолютным. Она не проявляла интереса к языку идиш. Да что и говорить, она - девочка, этим всё сказано, не носитель фамилии. Сын будет лишён этих недостатков, - полагал отец. На него возлагались особые надежды. Какие именно? Вряд ли отец мог их отчётливо полностью перечислить, но в том, что сын станет самим совершенством, он был уверен.
Итак, воспитание началось. Обычное купание младенца в ванночке превращалось в священнодействие. Торжественно застывал отец с кувшином в руке, плавно наклоняя его так, что вода не лилась, а истекала на малыша, смывая с него мыльную пену. Любимое занятие на протяжении всего детства - лечение заболевшего сына. Смазывание каждой царапины и диатезной болячки исполнялось глубоким смыслом. Мать отца, погибшая в гетто бабушка малыша, мечтала увидеть сына врачом. Отказавшись от этой профессии, в минуты ухода за больным отец реализовывал хоть в малой степени мечту матери. Когда же у дитя поднималась температура, отец явно видел себя Парацельсом, не менее. При кашле покупалась чёрная редька, выдалбливалось в ней углубление, оно заполнялось мёдом. Настаивался сок. Его -то и пил болной аккуратно несколько раз в день под строгим наблюдением врача отца. Больного укладывали в постель, давали на ночь выпить чаю с малиной и плотно укутывали со всех сторон ватным одеялом, дабы он пропотел. Отец, сидя на его постели и читая книгу, бдел, чтобы потение продолжалось, как можно дольше, и дитё не раскрывалось. Ребёнок варился в собственном поту, как цыплёнок в супе, по-партизански старался проделать хоть ничтожную щель в одеяле, чтобы впустить толику прохдадного воздуха, но опытный глаз разведчика незамедлительно обнаруживал уловку и заделывал дыру. Постельный режим следовало сохранять не менее недели, в течение которой отлёживались и болели бока, но был в болезни и кайф: уроки заменялись чтением книг.
Проблема питания тоже не оставалась вне внимания отца. Хотя мама занималась семейным меню, но отец следил за процессом поглощения пищи. На всё существовали принципы и правила, следования которым было обязательным. В еде правило первое - всё до капли следовало с тарелки съедать. (Следовал рассказ о собственном детстве, когда ни один из четырёх братьев не оставлял ни крошки на тарелке. Ещё бы! Детство приходилось на годы с 1914 - 1926, в семье работал только отец, да и то не всегда. ) Правило второе - ешь, что дают. Маленький сын давился, но ел. Сестра уже в шестилетнем возрасте решила эту проблему: объявляла, что её тошнит, уходила на кухню, засовывала два пальца в рот и возвращалась назад, с торжеством и деланным смирением сообщая «Вырвала!». Больше её есть не заставляли. Необходимость плотного питания сопровождалась многократным цитированием из «Кола Брюньона»: Пусто в брюхе - дух расстроен, а поешь - и дух спокоен. Так с детства закладывалась в сознание идея о единстве материального и духовного.
В человеке, как известно. всё должно быть прекрасно, включая внешний вид. В конце 50-ых - начале 60-ых годов с детской одеждой было туго, как впрочем и со взрослой. Сестра привозила брату из Ленинграда чёрные вельветовые костюмчики с отложным белым пикейным воротником поверх вельветового. Мальчик выглядел в них нарядно и интеллигентно, что очень нравилось отцу. Он критически оглядывал ребёнка и вдруг (О ужас!) замечал, что тот стоит, отставив одну ножку в сторону. В системе знаковых обозначений отца эта поза - символ расхлябанности, несобранности, лени, недостойная его сына. Следует презрительное «Ножку отставил!» с кривой усмешкой - и сын спешит исправить свою позу.
Отцу хотелось бы видеть сына успешным, деловым человеком. Надо воспитывать в нём эти качества, - думает он - и прежде всего умение концентрироваться, целеустремлённость, энергичную напористость, т.е. все качества, которых лишены его жена и дочь. И в этих целях начинается преследование в речи ребёнка употребления в будущем времени глаголов несовершенного вида. Бедное дитё теперь не смеет сказать «я буду учить уроки, буду кататься на лыжах», а должен говорить « я выучу уроки, покатаюсь на лыжах», и сын мысленно каждый раз, разговаривая с отцом, проговаривает фразы в будущем времени, следя, чтобы не прокралось в неё преступное наклонение.
Наполнение головы сына знаниями в разных областях - самое приятное занятие для обеих сторон. Старший - прекрасный рассказчик и хороший эрудированный педагог , младший - табличка, на которой рассказанное высекается навсегда. До сих пор всё написанное на ней не потускнело и не стёрлось. Уже в детстве он мог рассказать пасхальную историю, начиная с упоминания об Иосифе и его братьях.
Отец радовался: сын оправдывает надежды. Он любил бывать с ним на людях. Аккуратно одетый, стройный мальчик с обязательным беретом на голове, с яркими васильковыми глазами, золотыми кудрями до плеч и нежным, но чётко очерченным маленьким ртом, он походил на Маленького принца и вызывал восхищение и ласковые улыбки окружающих. Отец, как ни старался, не мог скрыть своей гордости и радости.
Сын же, взрослея, всё больше и больше ощущал гнёт возложенного на него груза.
О нём поговорим в следующий раз.