Вождь, война и государство: подборка материалов.
Так как мои рассуждения о становлении государства кому-то показались надуманными и необоснованными, я дополнительно полистал историческую и смежную литературу, и нашел несколько мест, приходящих с моим текстом в интересную параллель. Привожу для сравнения большие куски из сочинений трех разных исследователей. Эти фрагменты, кроме того, дают повод перейти ко второй части моего экскурса, теме столкновении вождей с жречеством и городской верхушкой, так как эта тема в первой статье только затронута. Становление государства - обширная проблематика, и её следует изучать со всех сторон. В особенности важен вопрос утраты свободы, или, формулируя иначе - покорения населения горударством. Сошлюсь на Кропоткина (взгляды которого будут рассмотрены во второй статье): "Не одну главу, а целый ряд книг нужно было бы написать, чтобы изложить подробно этот в высшей степени важный предмет и рассказать обстоятельно, как свободные люди превратились постепенно в крепостных рабов, обязанных работать на своих светских и духовных господ, живущих в замках; как понемногу и как бы ощупью создавалась власть над деревнями и городами" (Кропоткин "Государство, его роль в истории"). Десятки книг появились, но они не связаны между собой и не ставят задачу осмысления феномена государства . По-прежнему нет единой картины становления и развития государства, надежно подтвержденной фактами. И всё же, стоит отталкиваться от уже написанного.
Примечания в цитатах опущены. Курсив мой.
Людвиг Кшивицкий /=Крживицкий/ (1859-1941) Фрагмент из книги "Хозяйственный и общественный быт первобытных народов" (1914., рус. пер. 1925.)
На личных достоинствах вождей мы останавливаться не будем, так как этот фактор вообще трудно поддается учету. Но нам необходимо остановиться на других, более объективных причинах, которые способствовали увеличению силы вождей и одновременно расширяли их привилегии хозяйственного порядка. На первом месте среди этих причин нужно поставить организацию военной силы племени.
В период дикости военную силу племени составляет всеобщее ополчение; тогда каждый мужчина вооружен и всегда готов к бою. Это же мы наблюдаем и в период мотыжного земледелия: вся тяжесть работы в поле лежит на женщине, а мужчина занят охотой и войной. Но по мере порабощения человека землей, когда и мужчина обращается к обработке земли, всеобщее ополчение становится несовместимым с требованиями хозяйственного благополучия общества. Тогда возникает новое разделение труда: одни начинают заниматься преимущественно земледелием, другие - войной. Такое разделение населения на земледельцев и воинов на известной ступени культуры является исторической необходимостью, но приобретает не всюду одинаковые формы. Вследствие этого появляются самые разнообразные виды вооруженной силы, но все они в одинаковой степени направлены против интересов единственного кормильца общества, свободного пока земледельца.
Одним из видов вооруженной силы является всеобщее ополчение земледельцев: воины сидят на своей земле и живут, повидимому, земледелием, а на самом деле - войной.
У свевов из определенного района ежегодно выступало в поход по тысяче человек, остальные работали дома на себя и воинов; на следующий год они менялись ролями. Таким образом, разделение труда существовало, но оно ещё не успело резделить население на сословия. Во времена же Тацита в Германии существовали уже воины, специально посвятившие себя военному делу. Эти воины "не имели домов и ничем, кроме войны, не занимались". То же мы находим у современных варварских народов. Так, у криков существовали селения "белые", занимавшиеся мирным трудом, и "красные", посвятившие себя исключительно военному делу.
Воины, выделившись в особый общественный слой, постепенно начинают верховодить в племени и требовать от мирных жителей не только уважения, но и повиновения. Седибы, то есть воины племени круа, обнаруживают непомерную жадность и ложатся на народ тяжелым бременем. Воины племени Фиджи ведут даже собственную политику, не считаясь совершенно с интересами населения. Бывает даже так, что воины заключают союзы с соседними племенами против своих же единоплеменников и обращаются в их угнетателей; вожди же считают воинов "своими людьми", на которых они могут вполне рассчитывать в борьбе со своим народом. И действительно, воины всегда с вождями против народа, так как честолюбивый и воинственный вождь вполне отвечает их вкусам и привычкам. Но воины поддерживают вождя лишь до тех пор, пока он не ограничивает их привилегий: по самой своей сущности они являются сторонниками аристократической республики. Поэтому князья стараются заменить этих воинов другими, более покорными и живущими щедростью. Так появляется дружина.
Успешные и частые походы благоприятствуют возникновению княжеской дружины. Богатство вообще являтся могучим рычагом власти: воины, увеличивая богатство князя, увеличивают его силу и власть. /.../ Кроме того, богатство вождей привлекает к себе мужскую молодежь, жаждущую приключений и добычи.
Вышепреведенные факты свидетельствуют о том, что богатство играет большую роль в развитии княжеской власти: оно дает возможность окружить себя всецело преданными ему людьми, т.е. дружиной. Последняя гораздо более дисциплинирована, чем всеобщее ополчение, и обыкновенно беспрекословно повинуется князю. /.../
Дифференциация общества усиливает положение князя, так как к нему стекаются менее состоятельные члены племени, рассчитывая найти у него приют и заработок. Часто дружина состоит из всякого сброда и преступников, находящих себе безопасность под защитой княжеской власти: это самые подходящие люди для князя и не менее опасные для народа. В Кибунде в число дружинников вождя поступают самые подозрительные люди: они без всякого вознаграждения служат вождю, рассчитывая обогатиться путем грабежей во время войны.
Иногда дружина, доходящая до размеров армии, состоит из рабов. В Адамауа, например, рабы вождя составляют многочисленное войско, защищающее его от собственных подданных. Формула средневековой присяги, которую приносили дружинники, очень характерна для состава дружины: "Так как всем известно, что мне нечем жить и не во что одеться, то я изъявляю свою согласие отдаться под твою защиту. Ты за это будешь кормить и одевать меня. Я, со своей стороны, обязуюсь до конца моих дней служить тебе, как свободный человек, повиноваться тебе и не уклоняться от исполнения своего долга".
Князья прекрасно сознавали, что их дружина является основным источником их могущества и силы. Неограниченная ничем власть первобытных вождей считается только с дружиной. Дружина всегда и всюду занимается грабежом. На островах Таити, в случае недостатка у дружины продовольствия, она ходит по деревням, грабит и убивает, оставляя после себя полное разорение. Но так как князь обыкновенно в своих собственных интересах избегает грабить собственных подданных, то дружина заставляет его воевать с соседями.
/.../
Развитие княжеского могущества происходит в обстановке войн и грабежей. Войны в период бродячего образа жизни являются или жестом оскорбленного самолюбия или актом мести. Войны тогда бывают редко и не сопровождаются большим кровопролитием. Совсем иная картина получается с развитием оседлого, земледельческого образа жизни, когда война делается источником обогащения. Сколион Гибриаса прекрасно подчеркивает это обстоятельство: "Всё моё богатство заключается в копье, в мече и в щите. При помощи их я пашу, жну и выжимаю сладкий сок винограда, при помощи их я приказываю рабам. Те, у кого нет щита и копья, должны преклоняться предо мной, как перед своим владыкой, и называть меня королем". /.../
Неудивительно, что князь-победитель всё богател и усиливал свою власть и влияние, о чем мы уже говорили выше. Для поддержания своей власти князь начинает создавать новые основания управления, отличные от родового строя, при существовании которого племенем управляют по старинным обычаям старейшины. Понятно, что князь не станет обращаться за содействием к этим старейшинам хотя бы потому, что их освященный веками авторитет может умалить его собственный. Кроме того, а это главное, весь этот старинный строй уже не может справиться с выдвигаемыми жизнью новыми задачами. У князя возникает потребность в новых людях, свободных от племенных и родовых традиций. Сначала он находит их среди своих родственников, которых и назначает правителями в области и в отдаленные деревни. Но раздача должностей членам княжеского дома представляет для князя некоторую опасность: солидарные в своих стремлениях, эти родственники могут поднять бунт против династии: история африканских и восточных народов дает много примеров этого. Неудивительно, что князья, наученные горьким опытом, начинают назначать на различные должности свою свободную челядь, а то и просто рабов. Адамауаские князья раздают все государственные должности рабам, не допуская совсем свободных людей к управлению государством.
Такие отношения свойственны не только Африке, они встречаются и на заре средневековой Европы. Слово vassus сначала означало раба, затем слугу и, наконец, феодала. /Ср. "дворяне" в России - д.д./ Старая родовая аристократия исчезает и в Европе, уступая место новой, вышедшей из рядов княжеских слуг и щедро наделенной князьями землей. Прежние родовые старейшины продолжали сидеть на земле и пользоваться по родовой традиции авторитетом в деревенской общине. Вельможи нового типа были по существу холопами князя, представлявшими его в общинах. Иногда он давал им населенные своими людьми земли, обязывая их военной службой. Это способствовало до некоторой степени систематическому распределению во вновь нарождающемся государстве военной силы. Эти вельможи, в свою очередь, окружали себя своими слугами, и, таким образом, над объединенными племенами, не утратившими ещё чувства своей независимости, возникла организация, объединявшая всех, от князя до простого поселянина.
Крживицкий Л. Хозяйственный и общественный строй первобытных народов (в сокращенном изложении В.П. Друнина). М.-Л.:ГИЗ,1925. с.202-205, 213-215.
---------------
Льюис Мамфорд (1895-1990) Фрагмент из книги "Миф машины. Техника и развитие человечества" (1967, рус. пер. 2001)
Могущество, которое таким образом сосредоточивалось в руках царской особы, в свою очередь, порождало источник новых тревог благодаря постоянному ведению войн. Повсюду война в качестве главной прерогативы и основного занятия царя преобладала даже над охотой. Ибо, устанавливая закон и порядок в пределах священной территории своих богов, цари вступали в столкновение с соперниками - другими царями и иноземными богами, - которые отличались не меньшей дерзостью в силу приписывавшегося им божественного могущества и требовали к себе той же слепой верности и благоговейного повиновения. Слишком часто у них возникал соблазн утверждать верховенство своей власти, нападая на соседние государства и грабя их жителей.
Даже когда природа благоволила общине, всегда где-то рядом таилась создаваемая самим человеком катастрофа войны, сеявшая беспорядок и поддерживавшая абсолютную власть царей. В летописях Шумера и Аккада то и дели говорится о столкновениях между разными городами из-за водных и земных границ; но помимо таких споров, улаживание которых могло служить предметом разумного компромисса, существовали еще и иррациональные стремления тщеславных и тираничных «богов» добиться рабского повиновения. /.../
Стоит ли удивляться, что перед лицом столь тревожных обстоятельств и столь яростных средств подавления подобных тревог деревня отказалась и от своей автономии, и от своей относительной самодостаточности, в пользу высшей власти - царя и государственных войск, правительственных чиновников и сборщиков податей, которые строго выполняли царские приказания. Разбросанные по разным краям села отныне слушались повелений, исходивших из центров власти.
На земле такого безусловного повиновения мог требовать лишь один единственный человек, назначенный богами царем, - человек, который, обороняясь от скептиков или явных противников, опирался бы в своих притязаниях на вооруженную силу, который сломил бы устои самоуправления, сложившиеся в маленьких общинах на основе обычаев предков и собственных ограниченных способностей держать совет и выносить трезвые решения.
Трезвомыслия - почти по определению - всегда как раз и недоставало царской власти: когда выполнялись приказы царя, никто никогда не отваживался сказать ему, чем они впоследствии оборачивались. Абсолютной власти, присущей царям, сопутствовали тщеславие, беспощадность, жесткость, привычка к принуждению, нежелание прислушиваться к голосу разума, - чего никакая маленькая община не потерпела бы ни от одного из своих членов.
/.../
Такое подобострастие, такое добровольное самоуничижение никогда не имели аналогий среди скромных членов любой деревенской общины, до тех пор пока и в эти общины не просочились «цивилизованные» нравы и порядки. Однако муштра в послушании постепенно превратила людей в «вещи», которых одним царским приказом можно было использовать, как покорное стадо для выполнения особых поручений, сколь бы они ни нарушали ход их семейной жизни и не противоречили нормальной рутине деревенского быта.
Не последним из зол этой системы было ощущение человеческого унижения, возникавшее из обязанности чиновников рабски подчиняться приказам вышестоящих властей. Как указывает М.И. Финли, свободные граждане Древней Греции и Древнего Рима крайне неохотно принимали административные должности именно по вышеназванной причине; поэтому даже очень важные правительственные и военные посты часто доставались рабам, которые, уже в силу самого своего положения обязанные подчиняться, не ощущали подобного унижения. В мегамашине не было места личной инициативе или ответственности: ведь такая свобода могла бы привести к отмене ошибочных приказов или к неповиновению безнравственным приказам. Преданные человеческие винтики мегамашины во все времена оставались эйхманами - вдвойне униженными, так как они не сознавали собственного унижения.
Впрочем, вместе с понятиями о подчинении и абсолютном повиновении, послужившими фундаментом для сооружения огромной человеческой машины, появились и возможности ослушания, измены и бунта. И для того, чтобы божественные полномочия царя должным образом почитались, царской власти приходилось опираться на силу: и не просто на голую силу, а на силу в самой свирепой и садистской ее форме, в какую отливались кошмарные и бесчеловечные прихоти жестокости. /.../
В метафорах, использованных в самом древнем из «Текстов пирамид», где описывается обожествленный фараон, мы встречаемся со своеобразной нескрываемой каннибальской страстью во всем, что относится к размаху власти божественного царя. Царская власть - как она там изображена - являлась поистине людоедской прожорливостью. /.../
Чтобы не быть голословным, я приведу здесь выдержки из этого текста в переводе Эрмана: «Он - тот, кто поедает людей; кто питается Богами, кто распоряжается посыльными и рассылает приказы... Бегун-со-всеми-Ножами... душит их для него, извлекая их внутренности, он - вестник, с которым рассылается смерть... Он - тот, кто поедает их волшебство и проглатывает их великодушие. Большие идут ему на завтрак, средние - на обед, а малые - на ужин... Он переломил хребет со спинным мозгом, он вынул сердца Богов, он пожрал Красную Корону, он проглотил Зеленую Корону. Они кормится легкими Мудрецов, наслаждаясь тем, что питается сердцами и их магией».
Видеть в подобном описании лишь изысканный риторический прием - значит, намеренно закрывать глаза на социальный контекст данных слов. Грубое принуждение являлось необходимым сопровождением массовой организации общества и особых порядков, насаждавшихся царем. Повествование Геродота полно отталкивающих описаний безумной жестокости правителей - например, история, которую он рассказал о Камбисе. Один из ближайших друзей царя намекает ему, что он пьет слишком много вина, а это вредно для ума и тела. Вознамерившись доказать, что вино не оказывает на него никакого действия, Камбис принимается пить безрассуднее прежнего, а затем берет лук и, велев поставить на другом конце зала сына этого неосторожного друга, прицелившись, убивает юношу, после чего вырывает у него из груди пронзенное сердце, чтобы показать, сколь безупречно достигла цели его стрела.
/.../
Вулли приводит слова одного хеттского закона: «И если рабу случится разгневать своего хозяина, пусть его либо убьют, либо изуродуют ему нос, глаза или уши.» Подобные увечья были излюбленной формой наказания. Сравнив эти законы с благопристойными и человечными обычаями современных примитивных народов, мы поймем, как угнетающий культ власти привносил в людские нравы ту степень свирепости и низости, которые были неведомы более ранним племенным группам, где если кто-то и наносил телесные увечья, то только себе - и, главным образом, из магических соображений.
Даже в сравнительно мягком кодексе Хаммурапи дозволялось систематически наказывать пытками или постоянно калечить тела людей, хотя подобная практика была совершенно чужда архаическим малым общинам до наступления железного века. Эти садистские методы, применявшиеся в равной степени и в воспитании, оставили след, который лишь недавно удалось изгладить. В шумерских школах, как рассказывает Крамер, привычной фигурой был чиновник с кнутом для поддержания порядка; а древнеегипетский глагол «учить» означал также «наказывать». Собственно, последнее словоупотребление сохранилось и до наших дней: так, родители, наказывая ребенка, нередко приговаривали: «Я тебя научу, как надо себя вести!» /.../
Помимо убийства и изнасилования, самые страшные преступления, наказываемые цивилизованными властями, восходят вспять к «непростительному греху» - неподчинению суверену. Принуждение - вплоть до убийства - было царской формулой, позволявшей утверждать власть, обеспечивать послушание и взимать добычу, дань и налоги. По существу, всякое царское правление было правлением террора. С расширением царской власти этот подспудный террор сделался неотъемлемой частью новой техники и новой экономики изобилия. Иными словами, скрытая сторона прекрасного сна представляла собой кошмар, который цивилизация до сих пор так и не сумела окончательно стряхнуть с себя.
Мамфорд Л. Миф машины. Техника и развитие человечества. Пер. с англ. М.:Логос,2001. с.237-239, 243-246.
----------------
Вадим Михайлович Массон (1929-2010) Фрагмент книги "Первые цивилизации" (1989)
Обостряющаяся в эпоху формирования первых государств военная ситуация создавала дополнительные стимулы для возвышения вождя-лидера над прочими общественными структурами. Содержание этого фактора было многообразно. Как отмечал К. Маркс, война «есть один из самых первобытных видов труда каждой из ... естественно сложившихся общин как для удержания собственности, так и для приобретения ее». Таким образом, вооруженное насилие выполняло определенные экономические функции и само становилось непосредственным экономическим фактором. Вооруженные экспедиции приводили не только к насильственному перераспределению прибавочного продукта. Под прикрытием вооруженных отрядов осуществлялся доступ к ценным источникам сырья - залежам металлов, строительному лесу, поделочным и драгоценным камням. Особое значение придавалось захвату военнопленных, о чем прямо повествуют как изобразительные сцены, так и письменные документы. Военнопленные со связанными за спиной руками, картины триумфа на поле боя, сцены кровавых жертвоприношений - излюбленные сюжеты рельефов и росписей во всех первых цивилизациях. В походах иньских воинов захватывалось единовременно свыше полутора тысяч пленных. Войны, таким образом, превратились в регулярный промысел. Преданная вождю дружина способствовала его возвышению и вместе с тем потенциально являлась одной из составляющих формирующегося государственного аппарата подавления. Довольно живуче представление о теократическом характере власти, существовавшей во многих ранних цивилизациях. Этот вопрос в советской литературе хорошо рассмотрен В. И. Гуляевым, который убедительно показал, что в обществах Мезоамерики царская власть приобрела первенствующее положение в первых веках нашей эры, т. е. по существу с завершением формативного периода цивилизации. В мезоамериканских материалах широко представлены и атрибуты власти светских правителей, и изображения царя на поле брани, и архитектурные комплексы, которые можно рассматривать как царские резиденции. Широкие военные полномочия имел иньский ван, и, судя по всему, он осуществлял функции военного вождя, верховного жреца и организатора производства. Социологический анализ сюжетов мочикской живописи показывает, что верховный правитель был в значительной мере военным предводителем: он неизменно фигурирует в сценах вооруженных столкновений, триумфа и человеческих жертвоприношений. Насильственное умерщвление людей в «царских» гробницах, представленное в большинстве первых цивилизаций, демонстрирует безжалостные формы идеологического закрепления авторитета военного и политического лидера. Потоки крови обагряли тернистый путь, ведущий к вершинам цивилизации.
Несомненно, военные функции в немалой степени способствовали победе светской власти над теократическими поползновениями жречества в тех случаях, когда существовало подобное противоборство. Для рассмотрения истоков этого явления весьма важны шумерские материалы. И. М. Дьяконов подчеркивает сложную внутреннюю связь различных аспектов деятельности общественного лидера. Поскольку организация оросительных работ входила в ведение жреца-правителя, тем более важными оказывались и жреческие функции вождя. Фигура вождя-жреца (эн), получавшего упоминавшийся выше максимальный земельный надел, видимо, предшествует утверждению примата светской власти. Вскоре «большие люди» - военачальники с титулом «лугаль» становятся выше верховных жрецов. Такова, видимо, тенденция установления политических форм, наследующих «храмовым городкам», вырастающим из первобытнообщинных структур. В первых цивилизациях при всех локальных, вполне естественных особенностях наблюдается утверждение власти правителя, опирающегося на воинскую силу и узурпирующего с течением времени жреческие функции, если он не обладал ими изначально в качестве жреца-правителя. Новоявленный лидер также начинает претендовать на божественное происхождение и стремится наложить руку на реальные материальные блага - храмовые хозяйства - там, где они получали развитие.
Огромную роль в этих социально-политических процессах играли и идеологические факторы. Вместе с утверждением в обществе роли вождя-лидера идет сакрализация его должности и функций. Личность вождя высокого ранга объявляется священной, он носит особую одежду, появляются специфические атрибуты его власти, формируется прижизненный и заупокойный культ. Изобразительные искусства художественными средствами закрепляют эту тенденцию. С использованием традиционного для общин мифологического мышления начинается идеологическое обоснование классового деления общества и власти вождя-царя. Соответственно вносятся изменения в мифологическую схему устройства мира, где на первое место выступает культ верховного божества. Шумерские города-государства и египетские номы в междоусобной борьбе стремятся закрепить военно-политические успехи утверждением в этой главенствующей функции именно своих локальных богов-покровителей. Происходит определенная трансформация популярных аграрных культов и связанных с ними церемоний - в священный брак с богиней плодородия теперь вступает земной владыка. Особое развитие получает культ правителей, генетически связанный с древним и традиционным культом предков. Эти культы идеологически подкрепляли утверждавшееся в обществе социальное неравенство, а гигантские погребальные сооружения становились своего рода монументальной пропагандой.
Массон В.М. Первые цивилизации. Л.:Наука,1989. с.63-66.