КРАДЕНЫЙ ГОРОД
Признаюсь, рассказ Г.Черкашина «Кукла» до сих пор не читала, хотя книгу не раз листала. Но коллеги подготовили онлайн-чтение, послушала, и затронул совсем не детский смысл, заключенный в рассказе. Темп, строение фраз - как раз для детей, а в целом получилась пронзительная двухадресная проза. О тех, кто жил достойно и погибал, и тех, кто наживался на чужих страданиях. Замечательны иллюстрации братьев Траугот: пусть драгоценная для девочки кукла навсегда потеряна, но есть круг памяти, невесомый, парящий, круг ушедших близких, что будут всегда рядом с ней.
И вспомнилось впечатление от недавно прочитанного «Краденого города» Юлии Яковлевой, с которым три недели не могу примириться, как когда-то с «Детьми ворона». Да, есть параллели с рассказом Черкашина, но насколько разные эти книги.
Во взрослой прозе очень люблю аллюзии, игру смыслов. И «Краденый город» полон таких аллюзий. Нашли ли вы сходство со сказками Корнея Чуковского? У Яковлевой вещный мир ополчается на новых владельцев квартир и комнат. А ведь в этом она следует за Чуковским, это в его сказках вещный мир возмущается, сходит со своих мест, пускается в движение (как в «Мойдодыре» и «Федорином горе»).
Игрушки - часть вещного мира. Кукла - у Черкашина, медвежонок - у Яковлевой. Обычно игрушки - воплощение самого теплого и доброго. Но мы помним, что в начале ХХ века и в дореволюционной, и в советской литературе игрушки зачастую бунтовали и даже становились участниками кукольных войн (например, в «Войне игрушек» Николая Агнивцева). В «краденом городе» игрушки могут не любить детей...
Сколько книг написано об уютных плюшевых мишках! Но почему с самого начала так тревожит образ медвежонка у Яковлевой, становится каким-то зловещим? А потом вырастает до Судии и Спасителя (прыжок в печь - параллель со «Стойким оловянным солдатиком» Андерсена).
Если бы это был взрослый роман, наверно, увлеклась бы подобными аллюзиями, и даже образ «краденого», экспроприированного города показался бы правомерным. Но мысль, что блокада оказалась возмездием всем горожанам, от мала до велика, за годы революции, экспроприаций и репрессий, - воистину кощунственна. И абсолютно невместима в детскую книгу.
Подлинная история стала у Яковлевой фантасмагоричной. И что предлагает автор? Идея возмездия недалеко отстоит от идеи насилия, что расцвела в революцию. Спустя 100 лет снова возвращаться к старому, не сойдя ни на йоту с той точки?..
Но все же оставлю на память две цитаты.
Одна - высказывание самой Яковлевой: «Мне... хотелось написать в Ленинградских сказках, как ад, зло постоянно пытается человека схватить и погубить. Кого-то хватает и губит. А кто-то - не даётся, сопротивляется, не сдается. И выходит из зла».
Другая - от Дмитрия Быкова: «Яковлева делает великое дело - переводит страшную жизнь в страшную сказку».
Может быть, кто-то видит в «Ленинградских сказках» и другие, недоступные мне смыслы. Сама еще не прочла цикл до конца, только три книги. Но приложу усилия, прочту.
И вспомнилось впечатление от недавно прочитанного «Краденого города» Юлии Яковлевой, с которым три недели не могу примириться, как когда-то с «Детьми ворона». Да, есть параллели с рассказом Черкашина, но насколько разные эти книги.
Во взрослой прозе очень люблю аллюзии, игру смыслов. И «Краденый город» полон таких аллюзий. Нашли ли вы сходство со сказками Корнея Чуковского? У Яковлевой вещный мир ополчается на новых владельцев квартир и комнат. А ведь в этом она следует за Чуковским, это в его сказках вещный мир возмущается, сходит со своих мест, пускается в движение (как в «Мойдодыре» и «Федорином горе»).
Игрушки - часть вещного мира. Кукла - у Черкашина, медвежонок - у Яковлевой. Обычно игрушки - воплощение самого теплого и доброго. Но мы помним, что в начале ХХ века и в дореволюционной, и в советской литературе игрушки зачастую бунтовали и даже становились участниками кукольных войн (например, в «Войне игрушек» Николая Агнивцева). В «краденом городе» игрушки могут не любить детей...
Сколько книг написано об уютных плюшевых мишках! Но почему с самого начала так тревожит образ медвежонка у Яковлевой, становится каким-то зловещим? А потом вырастает до Судии и Спасителя (прыжок в печь - параллель со «Стойким оловянным солдатиком» Андерсена).
Если бы это был взрослый роман, наверно, увлеклась бы подобными аллюзиями, и даже образ «краденого», экспроприированного города показался бы правомерным. Но мысль, что блокада оказалась возмездием всем горожанам, от мала до велика, за годы революции, экспроприаций и репрессий, - воистину кощунственна. И абсолютно невместима в детскую книгу.
Подлинная история стала у Яковлевой фантасмагоричной. И что предлагает автор? Идея возмездия недалеко отстоит от идеи насилия, что расцвела в революцию. Спустя 100 лет снова возвращаться к старому, не сойдя ни на йоту с той точки?..
Но все же оставлю на память две цитаты.
Одна - высказывание самой Яковлевой: «Мне... хотелось написать в Ленинградских сказках, как ад, зло постоянно пытается человека схватить и погубить. Кого-то хватает и губит. А кто-то - не даётся, сопротивляется, не сдается. И выходит из зла».
Другая - от Дмитрия Быкова: «Яковлева делает великое дело - переводит страшную жизнь в страшную сказку».
Может быть, кто-то видит в «Ленинградских сказках» и другие, недоступные мне смыслы. Сама еще не прочла цикл до конца, только три книги. Но приложу усилия, прочту.