Сергей Григорьянц. "Четыре маски Андрея Синявского". Часть 4
Году в девяностом случайно встретившись с Наташей Геворкян в «Московских новостях» я услышал от нее обиженный рассказ о Володе Максимове и Володе Буковском, которые после ее публикации интервью с Марией Розановой (как раз о том что с КГБ можно и нужно «играть и выигрывать») получила сама и в редакцию жесткие отповеди о том, что Геворкян рекламируя Розанову и Синявского рекламирует КГБ.
- Я их так уважаю, а они обо мне так пишут, - почти в слезах («КГБ и гестапо тогда мало отличались в сознании общества - оба были преступными организациями) говорила мне Наташа.
- Вы пишите из Москвы не понимая того, что каждому понятно в Париже, - ответил я.
Синявский не был шпионом, он был агентом влияния вполне откровенным и поэтому несколько жалким, и в этой роли нет возможности что-то скрыть.
На-днях московская моя знакомая - искусствовед, рассказала о том, как была поражена приехав в Париж, и услышала ту же уничтожающую характеристику Синявского от Наташи Горбаневской.
В Париже Синявские оказались в полной изоляции, никто не хотел с ними видеться, общаться, иногда даже здороваться.
Синявские предприняли издание собственного журнала «Синтаксис», который Розанова в фильме деликатно называет «полемическим». На самом деле он был просто просоветским. Никакого интереса не вызывал, никто покупать его не хотел, ничего кроме убытков не приносил. Тогда Синявские (в компании с Кронидом Любарским и Ефимом Эткиндом) написали в Госдепартамент США, откуда поступала помощь «Русской мысли», заявление о том, что «Русская мысль» слишком много внимания уделяет православию, а всем известно, что московская патриархия контролируется КГБ и о том, что там и другие материалы вызывают сомнения, а потому было бы правильно американские деньги забрать у газеты и передать их авторам письма. Из США письмо вернулось в Париж, но теперь уже в «Русскую мысль», которая его и опубликовала. Впрочем, доброй репутации профессора Сорбонны это уже повредить не могло - ее в Париже давно не было.
Я впервые попал в Париж летом восемьдесят девятого года и тут же наткнулся на очередную статью Синявского в газете «Либерасьон». Время было горбачевское, и профессор Сорбонны вместе с известным спецкором «Правды» и сотрудником Управления «Д» КГБ СССР Юрием Жуковым усиленно рекламировал нового Генерального секретаря. Статья называлась «Горбачев - диссидент №1 в Советском Союзе». Я написал в статье в «Русской мысли», что за многие годы на воле и в тюрьме в среде демократического движения имени Горбачева не встречал: у него своя компания - Чебриков, Крючков и другие, у нас - своя.
Алик Гинзбург мне рассказал тогда, что Марья Васильевна в 1974 году (через год после отъезда в эмиграцию «главных диссидентов») приезжала к нему в Тарусу - после его освобождения из лагеря - и уговаривала прекратить правозащитную деятельность. Нина Воронель в книге воспоминаний («Содом тех лет») полагает, что главной задачей Розановой было тогда устроить совместный обед ее мужа Александра с генералом КГБ, который его уговаривал отказаться от проведения в Москве еврейской научной конференции с участием ученых-отказников из СССР и виднейших ученых из стран Запада. По-видимому, у Марии Васильевны было несколько поручений. В опубликованных Буковским докладных записках председателей КГБ Семичастного и Андропова в ЦК КПСС находим (а ведь надо помнить, что это «документы прикрытия», а не внутренние отчеты об агентурной работе) в высшей степени благожелательные отзывы о Синявском и Розановой:
«О помиловании Синявского А.Д.
Одобрить проект Указа Президиума Верховного Совета РСФСР по этому вопросу (прилагается).
СЕКРЕТАРЬ ЦК
Комитетом госбезопасности проводится работа по оказанию положительного влияния на досрочно освобожденного из мест лишения свободы СИНЯВСКОГО Андрея Донатовича, созданию обстановки, способствующей его отходу от антиобщественных элементов.
Принятыми мерами имя СИНЯВСКОГО в настоящее время в определенной степени скомпрометировано в глазах ранее сочувствующей ему части творческой интеллигенции. Некоторые из них, по имеющимся данным, считают, что он связан с органами КГБ. СИНЯВСКИЙ следует совместно выработанной по возвращении его в Москву линии поведения, ведет уединенный образ жизни, занимается творческой работой, связанной с вопросами русской литературы XIX века и историей древнерусского искусства.
Используя «авторитет» СИНЯВСКОГО, через его жену РОЗАНОВУ-КРУГЛИКОВУ удалось в выгодном нам плане воздействовать на позиции отбывших наказание ДАНИЭЛЯ и ГИНЗБУРГА, в результате чего они не предпринимают попыток активно участвовать в так называемом «демократическом движении», уклоняются от контактов с группой ЯКИРА.
Вместе с тем, известно, что СИНЯВСКИЙ, в целом следуя нашим рекомендациям, по существу остается на прежних идеалистических творческих позициях, не принимая марксистско-ленинские принципы в вопросах литературы и искусства, вследствие чего его новые произведения не могут быть изданы в Советском Союзе.
Различные буржуазные издательства стремятся использовать это обстоятельство, предлагая свои услуги для публикации работ СИНЯВСКОГО, что вновь может привести к созданию нездоровой атмосферы вокруг его имени.
5 января 1973 года СИНЯВСКИЙ обратился с ходатайством в ОВИР УВД Мосгорисполкома о разрешении ему выезда вместе с женой и сыном, 1965 года рождения, во Францию сроком на 3 года по частному приглашению профессора парижского университета КЛОДА ФРИЮ.
Учитывая изложенное и принимая во внимание желание СИНЯВСКОГО сохранить советское гражданство, считали бы возможным не препятствовать выезду семьи СИНЯВСКОГО из СССР.
Положительное решение этого вопроса снизило бы вероятность вовлечения СИНЯВСКОГО в новую антисоветскую кампанию, так как лишило бы его положения «внутреннего эмигранта», оторвало бы от творческой среды и поставило бы в конечном счете СИНЯВСКОГО в ряд писателей «зарубежья», потерявших общественное звучание.
В последующем можно решить, целесообразно ли возвращение СИНЯВСКОГО в Советский Союз после истечения срока пребывания во Франции.
Просим согласия.
Председатель Комитета госбезопасности АНДРОПОВ».
Конечно, это некоторое преувеличенное, но вполне достаточное доказательство полного взаимопонимания, к тому же удивительное по своей откровенности для документов КГБ, предназначенных для «внешнего использования».
Синявский (в отличие от жены) в Москву из эмиграции приехал лишь в январе 1990 года. Предлог - похороны Юлия Даниэля. Вдове Даниэля Ирине Уваровой не разрешили нигде в печати поместить хотя бы двух строк о его смерти. Сахарову после возвращения из ссылки было обещано дать статью в «Литературной газете», но обещание осталось невыполненным. Синявскому тут же отдали целый подвал в «Литературной газете», где он опять повторял, что с советской властью у него «стилистические расхождения» и лучшие годы своей жизни он провел в лагере. Еще жива была память о недавней гибели в Чистопольской тюрьме Толи Марченко и Марка Морозова, еще оставались в лагерях и тюрьмах большинство политзаключенных, и статья Синявского звучала в этих условиях не всеми сразу понятой подлостью.
Вообще в Москве всего, что говорил и делал в Париже профессор Сорбонны, не слышали и не знали, статей его и журнала «Синтаксис» - не читали, для бывших советских граждан существовал, да и поныне зачастую сохраняется, в том числе благодаря неустанному вранью Марии Васильевны, только прежний, любимый, благородный и самоотверженный Андрей Донатович. Впрочем, Синявскому уже было все равно - в Москву возвращаться надолго он не собирался. Только печатался иногда - то в газете «Правда», то у Проханова.
В Париже в последние годы вместо совсем уж несоответствующей маски борца за демократию и свободу слова Синявский все чаще пытался примерить новую, четвертую и уже последнюю свою маску - беса, едва ли не дьявола, врага всего живого. Сперва, как всегда, она была опробована и запущена на Марье Васильевне (помню ее объяснения еще году в шестьдесят третьем - «Зачем человек заводит собаку? - Чтобы самому не лаять. Вот я такая собака у Андрея»).
По Парижу была пущена байка о том, как Марья Васильевна приходит в хозяйственный магазин, выбирает себе метлу, платит за нее, и продавщица спрашивает:
- Вам завернуть или сразу на ней полетите?
Не знаю, кто из них это сочинил, но Андрей Донатович все чаще стал публично говорить, что жена его ведьма и что она - единственная его опора, у человека и нет ничего кроме жены. Синявский опять уверенно, но и осторожно переводил стрелки на Марью Васильевну. Но в как бы посмертном фильме «Абрам да Марья» есть немало кадров и достаточно длинных сцен с еще живым Андреем Донатовичем. Одна из них особенно примечательна - мне говорили, что снята для фильма баварского телевидения. Синявский, стоя на крыше Собора Парижской Богоматери, среди химер и сатанинских масок, говорит о том, что друзей у него нет и никогда не было. И дальше почти из «Демона» Лермонтова:
- Я никому не друг.
Мария Васильевна послушно и примитивно в фильме «Абрам да Марья» раскрашивает эту аляповатую маску рассказом о том, как Синявский встает из гроба и приходит к ней, потому что крышка у гроба была некачественной. Просто загробная жалоба в домоуправление.
Но особенно саморазоблачительной оказывается статья Синявского «Диссидентство, как личный опыт» размещенная в интернете одним из многочисленных наивных друзей Андрея Донатовича профессором ИМЛИ Галиной Белой с предисловием об исключительной значительности и «исповедальности» этого материала.
В статье (первоначально - докладе, прочитанном в 1992 году, за год до автобиографической книги «Спокойной ночи») есть все основное, что постоянно повторяли и Синявский и Розанова. Сперва много мелкой, но вполне изощренной лжи.
О том, что русская эмиграция хорошо устроилась на Западе, но стала практически единообразной и тоталитарной, как те идеологи с которыми боролись будучи в СССР, что слегка противоречит его его же размышлениям о расколе в ней. Но русская эмиграция была фантастически разнообразной: от Агурского, который со своими единомышленниками пытался привести к православию, крестить всех евреев в Израиле, до социалиста Белоцерковского. Были группы более влиятельные: либерально-демократические, авторитарно-монархические, но так бывает в любой политической жизни. К тому же были три поколения эмиграции: послереволюционное (к тому же очень разное), послевоенное и нынешнее - диссидентское 60-80-х годов. Объединяло их всех только одно: полное неприятие систематических совпадений публицистических выступлений Синявского с менявшимся курсом КГБ за границей.
Впрочем, и для КГБ Синявский в Париже оказался малоэффективен, он не оправдал гигантской рекламной компании вокруг «Дела Синявского и Даниэля» и не потому, что была так бесспорна и откровенна его роль в Европе, но, главное, потому что он остался реликтом планировавшегося Кремлем в начале 60-х годов гигантского проекта по бескровному захвату всей Европы. После свержения Хрущева и тихого поедания Шелепина этот стратегический план был отвергнут. Синявский не был поддержан, как планировалось, массированной идеологической компанией по коммунизации западного мира и беспомощно повис в Париже, выполняя гораздо более мелкие задачи и бесконечно оправдываясь.
Оправдания продолжаются и поныне. Три показанные в последние годы по-русскому телевидению фильма Розановой (два из них двухсерийные, любопытно было бы понять кто ей так настойчиво помогает в этой неистовой хотя и мало профессиональной саморекламе) замечательны полным несовпадением друг с другом или уж в крайнем случае игнорированием всего того, что раньше ей казалось важным и убедительным. Правда, в последнем из этих фильмов, совсем недавнем, «Мария Розанова. Синтаксис» появляется упоминание о двух новых для нее, но прямо или косвенно описанных Синявским персонажах - Сергее Хмельницком и Светлане Аллилуевой. Что касается Хмельницкого, то он и впрямь выглядит, да и на показанной ею фотографии он такой же, как это явствует и из его собственных воспоминаний, вполне обыкновенным человеком попавшим в сети КГБ и в результате сделавшим немало дурного. Но у Синявского это какой-то фантастический красавец, природное и органическое исчадие зла, а потому и неподсудное земным критериям, которое соседствует тогда с ангелоподобным Андреем Донатовичем. О романе Синявского со Светланой Иосифовной, работавшей в том же Институте мировой литературы, мне когда-то рассказывала сама Мария Васильевна - а теперь упоминает о нем в фильме, но женские образы в книге самого Синявского столь отвратительны, до полнейшего омерзения, что уже одно это выводит его за рамки русской литературы.
Возвращаясь же к эссе Синявского «Диссидентство, как личный опыт» заметим, что особенно противно звучит обвинение в том, что эмиграция жиреет за счет тех, кто в СССР сидит в тюрьмах, и ничем им не помогает. Но фонд Солженицына - гигантское опровержение слов Синявского. Не только моей семье, но семьям тысяч заключенных шла помощь из этого фонда. Я хорошо помню, как во всем помогали мне, как и многим другим, начиная с 1989 года, когда я впервые приехал в Париж, в «Русской мысли», эмигранты в Нью-Йорке, в Лондоне. Зато Синявский всегда отказывался помочь заключенным даже в такой малости, как подпись под письмом с выражением защиты, отказывался помочь даже тем, кто самоотверженно помогал ему самому.
Но главное, конечно, не в этом. Синявский повторяет, что он не политик, он - писатель, а потому его якобы не интересуют политические проблемы, его расхождения с советской властью - «эстетические», в других местах он называет их «стилистическими». Все дело, однако, в том, что можно не быть политиком, но расхождения с людьми, режимом, который уничтожил, замучил в лагерях и застенках десятки миллионов людей, лучшую часть твоего народа, твоей культуры, унаследованной тобой духовной жизни не могут быть названы и быть «стилистическими». Это, по меньшей мере, расхождения нравственные и их нельзя сводить к «эстетическим» играм. Именно в этом главная ложь и искушение идущее от Синявского.
Впрочем, основной и особенно болезненный ущерб для русской интеллигенции, произошедший от самого Синявского, от «Дела Синявского и Даниэля» был не в его писаниях и не в его роли провокатора - его статьи мало кто в России читал, его роль не вызывала сочувствия. Главное было в том, что с «Дела Синявского и Даниэля» началась «организационно-созидательная» роль КГБ в среде русской интеллигенции, что сначала не очень было заметно, поскольку с изменением внутри- и внешнеполитического курса страны, КГБ начало уничтожать все, что до этого создало. Впрочем, это бывало и во многих других областях советского хозяйства. Сменившему Семичастного Андропову почти удалось не только подавить демократическое движение, но и заставить забыть всю русскую интеллигенцию о годах оттепели. Но приход Горбачева и частичное возвращение «плана Шелепина», теперь уже Чебриковым и Крючковым в 1988-91 годах вызвал восторженное возрождение памяти о «Деле Синявского и Даниэля» и помог, даже как образец, фантастическому успеху спецслужб в создании демократических организаций всех оттенков и разновидностей и многочисленных публицистических компаний. Естественно, это же привело и к уничтожению или самоликвидации практически всех демократических структур, когда они не понадобились, в 1992-95 году, а потом и в разрушении никем не защищенных государственных демократических институтов и свобод в последующие годы. Но это уже совсем другая тема, которая требует гораздо более внимательного и тщательного анализа.
Синявский же в завершение своего «исповедального» эссе пишет:
Я, при всех недостатках, с Христом.
А дальше очень долго и взахлеб жалуется, что вот можно видеть его и иначе:
- Я враг всему прекрасному на свете. И более того, всему доброму, всему человеческому…
Что у него от Христа, а что от другого - не нам судить. Но уж точно он сам - не бес в православном смысле, разве что «мелкий бес», Пошехонов нового времени. Синявский - бесспорно талантливый, слабый, в конце концов спившийся в одиночестве, по сути дела, глубоко несчастный и довольно плохой человек, а эта последняя его маска - свидетельство лишь отчаяния и очень дурного вкуса, непростительного с эстетической точки зрения.
Сергей Григорьянц, 2011 год.
Часть 1 - http://dmitrij-sergeev.livejournal.com/395014.html
Часть 2 - http://dmitrij-sergeev.livejournal.com/395465.html
Часть 3 - http://dmitrij-sergeev.livejournal.com/395603.html
Часть 4 - http://dmitrij-sergeev.livejournal.com/395817.html