«МИЛЕЕ МОРЕ С БЕРЕГА…»
(из книги «Восточный Крым»)
Что до природы мне, до древности,
Когда я полон жгучей ревности,
Ведь ты во всем ее убранстве
Увидел Музу Дальних Странствий…
Николай Гумилев
Да она и впрямь изменница, эта своенравная, всеми любимая Муза! Ради нее мы забываем о делах, разоряемся, рискуем жизнью. Но до последних дней вспоминается Она с ее «хрустальным кубком»!
За неделю июньского плаванья пассажиры познали восторги и тяготы морских путешествий: рассветы и закаты, солнечные и лунные дорожки, шторм, холод, туман, купания в открытом море, единственный теплый вечер и ночлег на палубе перед Скалами-Кораблями… Только с воды можно по-настоящему разглядеть побережье. Они не просто по-другому смотрятся, эти родные знакомые берега, о них даже думаешь иначе, когда глядишь издали! Полжизни проведя в океане, известный бард обмолвился в песне, что "милее море с берега, милее берег с моря", и в очередной раз выпал случай в этом убедиться.
Прошли сквозь Керченский пролив, обогнули "киммерийские" берега, повидав гору Опук, ступили, как на необитаемые острова, на скалы Корабли. На другой день остановились у берегов Феодосии, вошли в бухту Двуякорную - а тут как раз и ветер восточный, и шторм, так что на стоянке, пожалуй, не обошлись бы без того второго якоря, от которого повелось это занятное название. Но ушли на запад, спрятались за мыс Киик-Атлама.
После шторма, точно по крымской легенде "Как возникла Ялта", опустился густой туман. У самого бушприта стоял на вахте "впередсмотрящий", будто финикиец на заре мореплавания. Строго по приборам, без единой ошибки, пришвартовались к причалу в Коктебеле. И специально дождались солнца, чтобы разглядеть Кара-Даг, чтобы отснять камерой, сфотографировать и зарисовать высвеченные солнцем Золотые Ворота, скалу Лев, башню Иван-Разбойник…
На рассвете миновали Гурзуф и, конечно, вспомнили Пушкина. Художники спешно набрасывали на холсты да на картонки силуэты Аюдага, небрежными штрихами, с неким сюрреалистическим искажением (они так видят!) изображали Адаллары, скалу Шаляпина, Пушкинский грот и даже дельфинов, которые сопровождали яхту, с любопытством приглядываясь к ее непонятным, перепачканным красками пассажирам…
Вечером прогулялись по ялтинской Набережной - и вернулись на яхту, ушли, заночевали в открытом море у причальной бочки.
Когда огибали Сарыч, опять заштормило, да так, что капитан с трудом держал курс. Душно, тошно было в каюте, сыро и опасно на палубе... На подходе к Балаклаве вдруг припомнились события Крымской войны, затонувшая эскадра с печально памятным "Принцем". Перед скалами, которые вполне могли поглотить яхту, пассажиры вдруг перестали укачиваться. Мысли путались, продираясь между мифическими образами листригонов и остатками реально затонувших кораблей. И не было ни веры в милость богов, ни надежды на древнего слепого поэта, который всегда выручал своего любимца Одиссея. Под ритмичный, редкий накат Средиземного моря слагались эти строгие гекзаметры, и если повторять их теперь, придется немного ускорить ритм, потому что в Черном море волна короче…
Боже, какая чепуха лезла в голову! Да, Гомер смог бы двумя строфами своевольно вызволить загулявшую в море компанию, спасти от каменных великанов, избавить от мести Посейдона! Но нет избавителя. Остынь. Держись крепче за леер. Все зависит теперь от команды - от толстого бородатого капитана да от худенького матроса, к счастью, резвого и сообразительного. И, конечно, от прихоти морского бога с его Нереидами…
О, наконец-то! Наконец-то нырнули в "Бухту Символов" - отдохнуть, отогреться, прийти в себя после свиста ветра, дизельного грохота и качки, от которой уже хотелось броситься в волны и добираться до берега вплавь… Но все, все. Теперь покачивается не палуба, а сама земля - причал, бетонная Набережная, столик в прибрежном кафе...
Какое чувство первым захватывает недавних путешественников при воспоминании о яхте? Для москвичей то был "пушкинский" восторг рассвета у берегов Гурзуфа, для крымчанина - царство кораблей в Керченском проливе и шторм, от которого мутило даже моряков, а сам полдня провалялся, да слава богу, отпустило, вот и придумывал, куда бы еще приладить видеокамеру...
И для всех - непонятный, неосознанный страх. Нет, не страх в очередной раз укачаться, не опасность налететь на скалы или столкнуться с теплоходом в тумане. То была странная, не объяснимая логикой тревога людей искусства с их обостренным воображением - боязнь потерять берег, когда беспечно уходишь от него, вдруг заблудиться и никогда больше не найти свой Крым. Ведь стоит удалиться в море на десяток миль, и твою причастность к земле безнадежно перечеркивает синяя линия горизонта. Еще не поздно повернуть, еще все узнаваемо, но полоса эта с каждой минутой становится контрастнее, а вечером - еще и темнее. И вот уже нет сомнения - ты теряешь свой надежный солнечный берег! Дальние мысы пропадают в дымке, со всех сторон окружает тебя морская и небесная синева с белой пеной, празднично-яркая, но безликая, общеничейная. Ты не радуешься этой синеве и свежести, потому что сам себе кажешься брошенным в океане, ты глядишь на сушу с надеждой, с тайным желанием вернуться туда немедленно!
Не только твой берег, но уже и весь Крым предстает не прежним, знакомым и обжитым полуостровом с его городами, пляжами, каньонами, с надежным комфортом отелей и туристических фирм. Нет, о своем Крыме начинаешь думать как о маленьком, случайно найденном в океане островке, на котором впору встретить Робинзона. И чувствуешь, насколько дорог тебе этот единственный в мире островок.