НОС ´73
Присуждение премии «НОС» за 1973 год прошло вчера в Политехническом музее при умеренно (впрочем, примерно настолько же, насколько при её же присуждении за 2010 год) заполненном зале. Писательская общественность, в целом, продемонстрировала равнодушие к сюжету: действующих литераторов в зале можно было пересчитать по пальцам (Андрей Левкин - и то непонятно, не в ипостаси ли публициста, - Марина Бородицкая и едва ли не всё) - правда, был изрядно представлен кураторский цех (Юрий Цветков, Елена Пахомова, Татьяна Тихонова, Андрей Коровин). Марк Липовецкий не стал ради этого случая лететь с другого континента и присутствовал через скайп на большом экране, что создавало слегка сюрреалистический эффект (коллега-эксперт Константин Мильчин milkost назвал это «прямой связью с орбитальной станцией “Мир”»), особенно благодаря несколько искажающей пропорции слишком близкой постановке видеокамеры.
Члены жюри коротко высказывали profession de foi и называли каждый по два текста для внесения в шорт-лист. Наиболее выразительную речь произнёс Липовецкий - о том, что в прозе советского времени ему наиболее симпатична трикстерская линия (идущая от «Хулио Хуренито» Эренбурга), в ней есть энергия сопротивления, и хотя сейчас эта линия угасла (потому, что те социально-психологические типы, из которых мог рекрутироваться такой персонаж, в новейшее время вошли в состав новых политических и экономических элит), но какой-то дремлющий потенциал для будущего возрождения у неё есть; в качестве трикстерских текстов Липовецкий выдвинул в финал «Москву-Петушки» и «Прогулки с Пушкиным» (в некотором, на мой взгляд, противоречии с вышесказанным, п.что Пушкин с Веничкой в качестве участников новейшей политической и экономической элиты выглядели бы странно); с учётом присутствия в списке «Пикника на обочине» я особо спросил у Липовецкого, чем трикстер отличается от сталкера, на что тот ответил, что сталкер, в отличие от трикстера, знает истину (думаю, что это не так). И размышления Елены Фанайловой о том, что она выбирает в этом списке авторов, чей личный опыт как бы отменяет предыдущие писательские умения, и соображения Кирилла Кобрина о том, что длинный список распадается на литературу мэйнстрима и литературу андеграунда, причём вовсе не по факту печатности-непечатности в советское время, были совершенно справедливыми, но не могли вести к выделению лишь двух имён, так что итоговый выбор оказывался очевидно субъективным (в чём пятый член жюри, Владислав Толстов, явным образом и сознался, отказавшись от общих деклараций вовсе). Более всех моё воображение поразил председатель жюри социолог Алексей Левинсон, заявивший, что обсуждаемые книги отказывались описывать окружающую эпоху застоя и потому создавали для читателей альтернативное пространство, в котором можно было жить и дышать, - такая эскапистская интерпретация, прямо скажем, мало к чему из представленных произведений подходит (впрочем, из того, что в онлайн-голосовании однозначным лидером была развесёлая книжка Искандера «Сандро из Чегема», можно сделать вывод, что желающих понимать литературу в этом эскапистском ключе достаточно много). В итоге поданные членами жюри голосы несколько размазались по списку, и шорт-лист по версии жюри (тексты, набравшие больше одного голоса) составился всего из трёх названий: «Москва-Петушки», «Прогулки с Пушкиным» и «Колымские рассказы» Варлама Шаламова.
В отличие от обычного регламента премии «НОС», в этом полуигровом варианте трое экспертов определяли свой отдельный шорт-лист. Мера совпадения взглядов у нас с Константином Мильчиным и Николаем Александровым оказалась на этой стадии достаточно велика, и из названных больше одного раза текстов составилась пятёрка: «Москва-Петушки», «Колымские рассказы», «Школа для дураков», «Пикник на обочине» и проза Евгения Харитонова. Я при этом произнёс самый длинный спич о том, что вот эта литература - она несоветская по своему менталитету, потому что у автора нет готовых ответов на вопросы бытия, в его распоряжении только опыт самопознания и язык, осознанный как инструмент самопознания.
Дальше были реплики из зала (наиболее занятная - историка Николая Копосова о том, что 1973 год - рубеж очень даже не случайный, потому что в этом году мировой бензиновый кризис, посадивший в итоге СССР на нефтяную «иглу», и начавшаяся мировая известность «Архипелага ГУЛаг» положили конец проектам будущего) и голосование собравшейся публики. С голосованием этим вышла техническая проблема, потому что имеющиеся в Политехническом приборы электронного голосования рассчитаны на выбор из десяти позиций максимум - так что длинный список пришлось разбить на две половины, по каждой из которых публика голосовала отдельно, то есть у зрителей было по два голоса, но отдать их можно было не в любой комбинации (по одному за текст из первой половины списка и из второй). По-хорошему надо было бы сделать второй тур. Однако и без того результаты оказались вполне убедительные: «Колымские рассказы» - 43 голоса, «Москва-Петушки» - 37, «Пикник на обочине» - 32 и дальше отрыв в 12 голосов от следующей позиции (на взгляд в зале было человек 120-130, мне кажется).
Финальное голосование экспертов и жюри было несколько скомканным, все уже устали, шёл третий час акции. Сперва объявили результат эксперты - тут всё было предсказуемо: двумя голосами против моего одного первое место получил Венедикт Ерофеев (при всей любви к которому я считаю «Школу для дураков» произведением и более важным, и более совершенным). Жюри, как уже сообщалось, должно было голосовать тайно, бросая карточки с названием произведения в шляпу, снятую с бродившего по Политехническому костюмированного Носа. Проблема была в том, что Марк Липовецкий не мог бросить карточку через скайп - поэтому для соблюдения тайны голосования ему отключили трансляцию звука в зал и вывели его голос в барахлящий наушник, переданный председателю жюри, неоднократно повторившему: «Марк, ты меня слышишь? Это Левинсон» (коллега-эксперт Константин Мильчин milkost назвал это одномоментным перемещением в пространство романа писателя Фадеева «Разгром»). В итоге Ерофеев получил у жюри один голос, Синявский и Шаламов по два. По регламенту при равенстве голосов председатель жюри имеет право дополнительного голоса, которым Левинсон и воспользовался, произнеся загадочную формулу: «Хочу Шаламова, голосую за Синявского». Последовал фуршет.
При всей условности подобных выборов (смешно полагать, что преимущество Синявского перед Шаламовым или Ерофеева перед Соколовым можно выявить таким способом) и при некоторой произвольности состава участников голосования (хотя это, может быть, в определённом смысле и плюс) акция дала, на мой взгляд, два важных результата. Во-первых, при длинном списке, составленном на паритетных началах из текстов печатавшихся и не печатавшихся в СССР, ни в одном из двух коротких списков ни одного советского подцензурного произведения не оказалось (за единственным исключением «Пикника на обочине» Стругацких, который в некотором специфическом смысле к советской художественной прозе также не относится). Во-вторых, во всех без исключения голосованиях - и у жюри, и у экспертов, и у зрителей, и даже в Интернете - Варлам Шаламов занимает радикально более высокие позиции, чем Солженицын, что, по моим понятиям, полностью соответствует и литературной, и человеческой справедливости.
Члены жюри коротко высказывали profession de foi и называли каждый по два текста для внесения в шорт-лист. Наиболее выразительную речь произнёс Липовецкий - о том, что в прозе советского времени ему наиболее симпатична трикстерская линия (идущая от «Хулио Хуренито» Эренбурга), в ней есть энергия сопротивления, и хотя сейчас эта линия угасла (потому, что те социально-психологические типы, из которых мог рекрутироваться такой персонаж, в новейшее время вошли в состав новых политических и экономических элит), но какой-то дремлющий потенциал для будущего возрождения у неё есть; в качестве трикстерских текстов Липовецкий выдвинул в финал «Москву-Петушки» и «Прогулки с Пушкиным» (в некотором, на мой взгляд, противоречии с вышесказанным, п.что Пушкин с Веничкой в качестве участников новейшей политической и экономической элиты выглядели бы странно); с учётом присутствия в списке «Пикника на обочине» я особо спросил у Липовецкого, чем трикстер отличается от сталкера, на что тот ответил, что сталкер, в отличие от трикстера, знает истину (думаю, что это не так). И размышления Елены Фанайловой о том, что она выбирает в этом списке авторов, чей личный опыт как бы отменяет предыдущие писательские умения, и соображения Кирилла Кобрина о том, что длинный список распадается на литературу мэйнстрима и литературу андеграунда, причём вовсе не по факту печатности-непечатности в советское время, были совершенно справедливыми, но не могли вести к выделению лишь двух имён, так что итоговый выбор оказывался очевидно субъективным (в чём пятый член жюри, Владислав Толстов, явным образом и сознался, отказавшись от общих деклараций вовсе). Более всех моё воображение поразил председатель жюри социолог Алексей Левинсон, заявивший, что обсуждаемые книги отказывались описывать окружающую эпоху застоя и потому создавали для читателей альтернативное пространство, в котором можно было жить и дышать, - такая эскапистская интерпретация, прямо скажем, мало к чему из представленных произведений подходит (впрочем, из того, что в онлайн-голосовании однозначным лидером была развесёлая книжка Искандера «Сандро из Чегема», можно сделать вывод, что желающих понимать литературу в этом эскапистском ключе достаточно много). В итоге поданные членами жюри голосы несколько размазались по списку, и шорт-лист по версии жюри (тексты, набравшие больше одного голоса) составился всего из трёх названий: «Москва-Петушки», «Прогулки с Пушкиным» и «Колымские рассказы» Варлама Шаламова.
В отличие от обычного регламента премии «НОС», в этом полуигровом варианте трое экспертов определяли свой отдельный шорт-лист. Мера совпадения взглядов у нас с Константином Мильчиным и Николаем Александровым оказалась на этой стадии достаточно велика, и из названных больше одного раза текстов составилась пятёрка: «Москва-Петушки», «Колымские рассказы», «Школа для дураков», «Пикник на обочине» и проза Евгения Харитонова. Я при этом произнёс самый длинный спич о том, что вот эта литература - она несоветская по своему менталитету, потому что у автора нет готовых ответов на вопросы бытия, в его распоряжении только опыт самопознания и язык, осознанный как инструмент самопознания.
Дальше были реплики из зала (наиболее занятная - историка Николая Копосова о том, что 1973 год - рубеж очень даже не случайный, потому что в этом году мировой бензиновый кризис, посадивший в итоге СССР на нефтяную «иглу», и начавшаяся мировая известность «Архипелага ГУЛаг» положили конец проектам будущего) и голосование собравшейся публики. С голосованием этим вышла техническая проблема, потому что имеющиеся в Политехническом приборы электронного голосования рассчитаны на выбор из десяти позиций максимум - так что длинный список пришлось разбить на две половины, по каждой из которых публика голосовала отдельно, то есть у зрителей было по два голоса, но отдать их можно было не в любой комбинации (по одному за текст из первой половины списка и из второй). По-хорошему надо было бы сделать второй тур. Однако и без того результаты оказались вполне убедительные: «Колымские рассказы» - 43 голоса, «Москва-Петушки» - 37, «Пикник на обочине» - 32 и дальше отрыв в 12 голосов от следующей позиции (на взгляд в зале было человек 120-130, мне кажется).
Финальное голосование экспертов и жюри было несколько скомканным, все уже устали, шёл третий час акции. Сперва объявили результат эксперты - тут всё было предсказуемо: двумя голосами против моего одного первое место получил Венедикт Ерофеев (при всей любви к которому я считаю «Школу для дураков» произведением и более важным, и более совершенным). Жюри, как уже сообщалось, должно было голосовать тайно, бросая карточки с названием произведения в шляпу, снятую с бродившего по Политехническому костюмированного Носа. Проблема была в том, что Марк Липовецкий не мог бросить карточку через скайп - поэтому для соблюдения тайны голосования ему отключили трансляцию звука в зал и вывели его голос в барахлящий наушник, переданный председателю жюри, неоднократно повторившему: «Марк, ты меня слышишь? Это Левинсон» (коллега-эксперт Константин Мильчин milkost назвал это одномоментным перемещением в пространство романа писателя Фадеева «Разгром»). В итоге Ерофеев получил у жюри один голос, Синявский и Шаламов по два. По регламенту при равенстве голосов председатель жюри имеет право дополнительного голоса, которым Левинсон и воспользовался, произнеся загадочную формулу: «Хочу Шаламова, голосую за Синявского». Последовал фуршет.
При всей условности подобных выборов (смешно полагать, что преимущество Синявского перед Шаламовым или Ерофеева перед Соколовым можно выявить таким способом) и при некоторой произвольности состава участников голосования (хотя это, может быть, в определённом смысле и плюс) акция дала, на мой взгляд, два важных результата. Во-первых, при длинном списке, составленном на паритетных началах из текстов печатавшихся и не печатавшихся в СССР, ни в одном из двух коротких списков ни одного советского подцензурного произведения не оказалось (за единственным исключением «Пикника на обочине» Стругацких, который в некотором специфическом смысле к советской художественной прозе также не относится). Во-вторых, во всех без исключения голосованиях - и у жюри, и у экспертов, и у зрителей, и даже в Интернете - Варлам Шаламов занимает радикально более высокие позиции, чем Солженицын, что, по моим понятиям, полностью соответствует и литературной, и человеческой справедливости.