В. И. Срыбник. Воспоминания. На хуторе имени Шевченко
Когда мы приблизились к Днепродзержинску (прежнее название - Каменское), то поняли, что дальше идти с пленными опасно. Во время нашего передвижения стало известно, что в Божедаровском районе действует партизанский отряд, но впоследствии мы узнали, что это была диверсионная группа, заброшенная для развёртывания партизанского движения. Эта группа потерпела неудачу, с помощью божедаровской полиции её участники были пойманы и переданы в гестапо, а затем расстреляны. Были разговоры, что в районе Днепропетровска действует партизанский отряд во главе с первым секретарём обкома КП Украины, и мы решили податься туда. К этому времени мы достигли хутора им. Шевченко Катеринопольского сельсовета Божедаровского района. На хуторе нам всё прояснилось: никто о действиях партизан в этих местах не знает. Хутор был в глуши, здесь были только староста и назначенный немцами полицай без оружия, а жители были настроены против немецких оккупантов. Как мы впоследствии убедились, староста с полицаем оказались порядочными людьми. Так как дальнейшее продвижение могло закончиться смертью (немцы начали проводить частые облавы и расстреливать лиц без документов), мы решили обосноваться на этом хуторе. Мы обратились к бывшему бригадиру колхоза Григорию Овчаренко, предложившему нам работу конюхов (на хуторе было около десяти лошадей, бывших до нашего прихода без присмотра). Мы с Николаем Сырцовым приняли это предложение и начали ухаживать за лошадьми. Нас определили на квартиру к колхознице Колесниковой, проживавшей совместно со своим сыном. Муж её был в действующей армии. Жители хутора до войны были зажиточными, но с приходом немцев у них забрали коров и разграбили продовольственные запасы. За месяц нашего пребывания на хуторе мы завели много знакомств. Это давало нам больше возможностей вести дальнейшую разведку не только в Божедаровском районе, но и за его пределами и пригодилось мне в дальнейшем при большом переходе к крупным лесным массивам. Примерно через месяц после прихода на хутор я решил заняться сапожным ремеслом. Местные жители были рады этому. Колесникова согласилась предоставить для этой цели свою квартиру, и я начал сапожничать, а Сырцов стал моим помощником. Григорий Овчаренко и Иван Быченко помогли нам с инструментом. За ремонт нам денег не платили, а давали продукты. Этим вопросом занималась хозяйка дома Колесникова, она же готовила нам еду. Николай Сырцов обучался у меня сапожному ремеслу. Так мы сумели продержаться некоторое время, а, главное - разведать, куда следует продвигаться в поисках партизан. Сапожное ремесло дало возможность не только прокормиться самим, но и помочь нашей хозяйке, взявшей на себя большой риск - за наше пребывание без документов ей грозила смертная казнь. Но, благодаря тому что староста и полицай были хорошими людьми и спасли нас от верной гибели, всё обошлось благополучно. В период нашего пребывания на хуторе мы имели возможность регулярно получать информацию о положении в соседних сёлах. Нам стало известно, что немцы стали подбирать всех людей, которые осели в деревнях, и, после соответствующей проверки, направлять их в лагеря для военнопленных, а в лучшем случае - на работу. Через хороших и доверенных жителей хутора, имевших родственников в Божедаровке, стало известно, что немцы наметили облаву на хуторе во второй половине февраля 1942 г. Местный полицай (фамилию его не запомнил) предупредил, что 23 февраля гестапо Божедаровского района будет проводить облаву с целью ареста всех неместных. После получения такой информации я предложил Николаю Сырцову срочно уйти из хутора. Николай наотрез отказался от моего предложения, так как уходить в такой лютый мороз было равносильно смертному приговору. Когда я сказал, что вечером собираюсь в поход, он предложил мне свою фуфайку. Я принял её, как величайший дар. Николай прекрасно знал, что для меня эта облава закончится смертью, а для него - только лагерем для военнопленных. Вечером я собрал сапожный инструмент, попрощался с Николаем Сырцовым, стараясь, чтобы никто, даже Колесникова, не узнал о моём намерении, и двинулся в поход. Мороз был тридцать-тридцать пять градусов, одежда была явно непригодна для такой погоды, но другого выхода у меня не было.