А в это время за границей... (окончание)
Пост оказался слишком длинным и пришлось его разбить на 2 части.
Итак,
Моя гипотеза, объясняющая «комплекс полноценности» азиатского мужчины, строится на четырех посылках: первая из них - отсутствие на территории дальне- и юго-восточного региона следов сколько-нибудь ярко выраженного культа Богини-Матери и ее умирающих и воскресающих спутников; вторая - отсутствие у мужчин этих регионов иррационального страха перед женщиной, преодолеваемого только вспышками насилия или отчуждением; третья - особый характер азиатского брака, и, последняя -
ровное, рациональное и, в целом, позитивное отношение к сексуальной стороне человеческой жизни.
Первая посылка может показаться немного искусственной - поскольку известно, что в Азии вообще не существовало почитания богов и, тем более, богинь, в более привычном для нас смысле. На дальнем востоке с древнейших времен и до распространения буддизма безраздельно царствовал анимизм, то есть одухотворение всего сущего, в сочетании с почитанием Неба как абстрактного принципа высшей справедливости и мудрости и уже упоминавшегося выше культа предков. Среди почитаемых предков нередко встречаются персонажи-женщины, вроде матери-прародительницы Нюйвы или Бессмертной Девы Хэ, но никто из них не обладает комплексом качеств, присущих всем без исключения женским персонажам ближневосточно-средиземноморских пантеонов: сочетанием разрушительной красоты, коварства, жестокости и соблазна. И уж тем более непредставимо, чтобы такой персонаж мог бы удостоиться публичного почитания на государственном уровне, как это имело быть, к примеру, с культом Кибелы в имперском Риме. Что тут причина, а что следствие - невозможно окончательно решить: то ли отсутствие почитания богини-матери наложило отпечаток на всю последующую религиозную жизнь Дальнего востока; то ли, наоборот, характер традиционной религиозности Дальнего востока был несовместим с подобным культом - однако, чем бы эта фигура умолчания не была вызвана, для дальнейшего развития дальневосточной культуры это было явным позитивным моментом.
Вторая посылка имеет не одно, а несколько обоснований. Первая из них может быть с некоторой натяжкой названа научной (вернее, для европейца она по-любому будет псевдо-научной), а вторая, тоже с натяжкой - мифологической. Для того, чтоб пояснить, что я имею ввиду под первой посылкой, нам необходимо будет снова вернуться к тому, что можно назвать древнекитайской наукой - а точнее, традиционным китайским знанием. Древнекитайскую науку, как и государственность, отличает от привычных нам форм, ее не-абстрактный характер. Так же как государство не существует для азиатов само по себе, в отрыве от человеческих отношений, точно так же не существовало и отдельной от человека и его личностных качеств и связей науки. Для Древнего Китая невозможна наука, построенная на отвлеченных от непосредственных нужд и интересов человека абстрактных спекуляциях, как это было свойственно, к примеру, для развития математики и механики в Древней Греции. В Древнем Китае все науки были выстроены вокруг человека, и не только его практических нужд - но в первую очередь, вокруг его социальных связей и духовных потребностей. Одной из ведущих отраслей этого древнего знания, освященного даосской традицией, было космологическое (хотя я бы безо всякой натяжки назвала его прото-физическим) учение о возникновении всего мироздания из единой материально-духовной субстанции ци , часть которой имеет «положительный заряд» и зовется Ян, а другая часть - «отрицательный» и называется Инь. Все существующее есть не что иное как ци в «разных агрегатных состояниях», недаром эта субстанция - одновременно и материальна, и духовна. С точки зрения древних китайцев, камень - это просто очень плотная ци, а, к примеру, фея или призрак - очень тонкая ци. Одни предметы и явления состоят в большей мере, чем другие, из положительно заряженной Ян-ци, и потому более активны, стремятся вверх, распространяют свет и тепло. Другие в большей мере содержат в себе отрицательно заряженную Инь-ци, которая влечет их вниз, в темноту, холод и покой. Разницу между темпераментами, психологией и общественным положением мужчин и женщин в семье и обществе китайцы были склонны объяснять посредством этой же теории: женская ци, по их мнению, состоит из двух третей Инь и одной - Ян, и наоборот, мужская - их двух третей Ян и одной - Инь. Именно так - предельно рационально - китайцы объясняли традиционно низшее и подчиненное положение женщин в социальном устройстве общества.
Пожалуй, не будет преувеличением заявить, что эта дальневосточная концепция является единственной научной (или квазинаучной, с европейской т.з. ) теорией, которая пытается действительно что-то объяснить в женской и мужской природах вместо того, чтобы морализировать или обличать. Если все сущее представляет собой разные сочетания Ян и Инь-ци в «разных агрегатных состояниях», о которых мы сейчас говорить не будем, потому что придется развить еще теории о 5 первоэлементах пяти сезонах, тогда выходит, что женщина не виновата в том, что она такова, а мужчина - в том, что он - таков, и у них нет никаких причин для разлада или взаимных претензий. В «отрицательной» Инь-ци нет ничего дурного или злого в моральном смысле слова - просто это субстанция косности и потому подчинения, равно как и в «положительной» Ян-ци нет ничего собственно-доброго: это просто энергия движения и активного преобразования, которая исключительно потому и претендует на главенство и доминирование. Разрушительной и влекущей за собой негативные последствия могут быть как Инь, так и Ян; и наоборот, обе энергии могут быть благими и нести в себе исцеление.
Если как следует поразмыслить над установленной древними китайцами связью между женщиной и Инь, и мужчиной и Ян (которое не может не вызвать у любой европейской женщины условно-рефлекторный протест), спустя какое-то время разум может подобрать не одно основание для таких параллелей. В самом деле, разве свойственна женщинам обычная для мужчин стихийная, немотивированная авантюрность, бескорыстная тяга к приключениям, знанию и славе (как это не парадоксально звучит)? Можно с легкостью признать, что и женщинам не чужд авантюризм и известная любознательность - однако в массе своей женщины пускаются в приключения или стремятся к знаниям отнюдь не от любви к ним как к таковым. Для них всегда важен стимул - как правило, это всегда любовь, часто - деньги и иногда - власть. Именно этот прагматизм, приземленность потребностей, ограниченность интересов и придает всему женскому роду ту самую косность и пассивность, который в Китае называется Инь. В то же время, собственно-мужская стихийная тяга к опасным приключениям и масштабным проектам бесконечного числа наименований и есть, по-видимому, тот самый активный, светоносный, возвышенный и самоотверженный принцип, который именуется Ян. Как известно, Дао-Путь, по которому должен двигаться человек (и вся Вселенная), образуется сочетанием Инь и Ян. «Один раз Инь, один раз Ян - это и есть Дао-Путь» - гласит «Дао-Дэ- Цзин». Это значит буквально то, что без Ян Инь погрязнет в собственной косности и прагматизме, не в силах сделать хотя бы шаг в сторону от своего полуживотного здравого смысла и сиюминутной пользы. В то же время, без Инь Ян обречен на бесплодность и бессмысленность порывов, исчерпыващих и растрачивающих свою энергию в самом себе.
Такая вот личностно-ориентированная «физика» и являлась основой удивительно прочных отношений между мужчинами и женщинами в дальневосточном обществе, несмотря на тяжкий труд, подчиненное положение и «жестокую эксплуатацию» последних, в том числе и в сексуальной сфере, о чем речь пойдет позже. Рациональный подход к такой, казалось бы, эфемерной и неподвластной рационализации области, как отношения мужчин и женщин, сыграл свою позитивную роль - ни страха друг перед другом, ни вражды друг с другом в дальневосточном регионе не наблюдалось - по крайней мере, в большинстве случаев.
Что касается «мифологической» посылки моей гипотезы, то она диаметрально противоположна описанному выше «научному подходу», но зато свойственна культурам всего дальне-и юго-восточного региона, а не только одного Китая.
Я имею ввиду общий для всего этого региона исходный миф о Женщине-Солнце и ее Родителях.
Маленькое пояснение: для ближневосточно-средиземноморского региона появление женского персонажа в солярном культе - редкость. Для нашей культуры куда более традиционным является сближение женщины с Луной, что касается культа Солнца, то он, как правило, всегда представлен мужскими персонажами. Именно сопоставлением женской природы с Луной, неверной и изменчивой, быль свойственно объяснять женское непостоянство и коварство в древнем ближневосточно-средиземноморском обществе.
Между тем на дальнем востоке такого сопоставления практически не существовало - и женского коварства, в итоге, существовало значительно меньше, и направлено оно было не туда, если ужпроявлялось.
Так что собой представлял миф о женщине-Солнце и ее родителях?
В наибольшей сохранности этот миф представлен в древне-корейских ритуалах, текстах древнекитайских и древневьетнамских легенд и сказок, а так же в государственном культе Синто в Японии.
Этот миф гласит, что Женщина-Солнце и ее брат-близнец рождаются от божественной пары: отца-Дракона и матери-Черепахи, плавающих по бескрайнему океану. Крайне интересно, что она рождается из головы Черепахи, через рот, сперва в виде предмета - цветка, жемчужины или драгоценного камня. Отец-Дракон забирает рожденный, но еще неполноценный, как бы недоношенный предмет изо рта Черепахи и через некоторое время, приняв то или иное обличие, передает его некоему юноше на берегу моря - в одних вариантах мифа бедному рыбаку, в других - царевичу. Юноша приносит предмет домой и кладет его на постель, где тот чудесным образом превращается в молодую красавицу, брак с которой приносит ему благоденствие, процветание и статус государя. Далее молодой муж обижает свою красавицу и умницу-жену, которая в горе и слезах возвращается на море, к своему отцу-Дракону, и только многократные призывы мужа и его разнообразные подвиги возвращают жену на место, а солнце - на небосвод.
Таков, в общих чертах, общий для всей дальне- и юго-восточной культуры миф о Женщине-Солнце, который существует в тысячах вариантах. Все они, как любой солярный миф, созданы как будто бы с целью объяснить такое простое явление, как восход и закат солнца - однако так ли это? Куда с большим основанием можно предположить, что миф это кодирует особый тип отношений между мужчиной и женщиной, где им свойственна гармоничность и надежность, нарушаемая только неосторожностью или грубостью супруга (а не наоборот).
Крайне интересна в этом мифе судьба брата-близнеца Женщины-Солнца: он, также рожденный изо рта Матери-Черепахи в виде предмета, становится человеком и государем только после встречи с Учителем и обучением у него. Таким образом, в мифологических представлениях интересующего нас региона отчетливо прослеживается как бы двухстадийность человеческого развития: и мужчина, и женщина становятся самими собой не сразу, а в 2 этапа, первый из которых - стадия неодушевленного предмета - продолжается до встречи с будущим мужем (для Женщины-Солнце) или с Учителем (для ее Брата). Таким образом, муж для Женщины-Солнце играет ту же роль, что Учитель-для ее Брата: он дает ей подлинную, живую жизнь.
Я называю этот миф псевдо-мифом потому, что в своем изначальном виде он до нашего времени не дошел: все изложенное выше является результатом специальной реконструкции, проведенной учеными-востоковедами. Подлинное свое воплощение культ Женщины-Солнце пережил в дальне- и юго-восточном регионах только после укрепления буддийской традиции, вместе с почитанием бодхисаттв, в частности - Бодхисаттвы милосердия Авалокитешвары. Видимо, стихийный народный культ женщины-Солнце прорезонировал с почитанием буддийского святого, породив мощный культ богини милосердия и сострадания Гуань-Инь в Китае, Кваннон - в Корее, Каннон - в Японии. Имя Гуань Ши Инь, как её часто называют, означает "та, что внимательно смотрит, наблюдает или слушает звуки мира". По легенде, Гуань Инь готова была взойти на небеса, но остановилась на пороге, так как мольбы мира донестись до её ушей. Гуцан-Инь изображается либо юной девой в белоснежном одеянии (и в этом своем обличие она практически неотличима от Девы Марии в католическом культе), либо тысячерукой и тысячеглазой - чтобы видеть все грехи и беды мира и помогать уврачевывать их.
Таким образом, можно констатировать, что для архаичного дальневосточного типа женственности, в отличие от ближневосточно-средиземноморского, свойственна не столько разрушительная красота и гибельная соблазнительность, сколько забота об общем благе, милосердие и сострадание. В этом смысле дальневосточная женственность очень социальна: для нее свойственна жертва личным благом во имя общего блага (семьи или всего народа). Союз с Женщиной-Солнце обогащает ее мужа и делает его благим и просвещенным государем (а не ее безвольной страдающей жертвой).
Третья посылка моей гипотезы, касающаяся особого характера азиатского брака, легко может показаться первой и все объясняющей: как известно, особую устойчивость азиатскому типу брака придавал обычай платить за невесту значительный выкуп: таким образом, семья жениха приобретала (в буквальном смысле слова) нового члена, а семья отца - теряла право на вмешательство в личную жизнь своей дочери. Конечно, довольно часто отец, в свою очередь, давал за дочерью приданное, иной раз также весьма большое - но это не было обязательным, как в случае с выкупом за невесту, и зависило исключительно от желания отца невесты произвести впечатление на свою новую родню.
Такой обычай разительно отличается от ближневосточно-средиземноморской практики брака, для которого было характерно давать за невестой значительное приданное
( составляющее примерно 1/5 всего имущества отца), которое хранилось мужем в качестве неприкосновенного запаса, обеспечивающего жене известную независимость: в случае действительно серьезного конфликта жена могла вернуться к отцу, забрав с собой свое приданное, на пользование которым муж не имел никакого права. Будущий муж перед свадьбой также одаривал отца невесты, но размер даров ничем не регламентировался, кроме амбиций семьи жениха.
Таким образом, получалось, что приданое, которое приносила с собой в дом своего мужа жена - гречанка или римлянка, играло роль гаранта возможности в случае необходимости вернуться в дом отца: имущество, выделенное им в качестве приданного, было настолько значительным, что отец не мог отказаться от искушение принять дочь обратно, несмотря на угрозу скандала. Таким образом получалось, что развод в ближневосточно-средиземноморской семье был возможен, хотя и не без скандала, ибо женщине в этой культуре по крайней мере было куда вернуться и в доме отца ее принимали (возможность возврата была гарантирована приданным).
В то время как в азиатская женщина была лишена такой материальной защиты: выкуп, внесенный за нее мужем, гарантировал как раз обратное - то, что отец не примет к себе дочь, в случае, если ей придет в голову уйти. Ведь в этом случае выкуп придется возвращать, а это, понятное дело, никому не с руки.
Таким образом, заплатив выкуп за невесту, жених получал жену в свою полную и безвозвратную собственность. Никакой развод, кроме смерти, в азиатской семье был невозможен - во многом именно это объясняло как удивительную покорность и смиренность дальневосточных женщин, с одной стороны, и самоуверенность мужчин - с другой.
Второй особенностью азиатского брака, делающей его более устойчивым, безусловно, следует считать полигамию, а точнее - полигинию, ибо в законный брак в этом регионе можно было вступить лишь единожды, следуя нерушимому даосскому принципу «Одно Небо, одна Земля». Однако этот принцип не мешал, в случае необходимости, брать в дом одну или несколько наложниц, а в царских гаремах - даже не одну сотню.
Этот факт объясняется не столько особенным сексуальным аппетитом азиатских мужчин, сколько, на мой взгляд, совсем иными, более социальными причинами.
В «низшем сословии» наличие множества наложниц наряду с законной женой может быть легко объяснено чисто прагматически: наложницы были просто-напросто бесплатной прислугой в громадном китайском клане, в котором домашней работы всегда был поистине непочатый край. Наложниц брали из бедных семей за небольшой выкуп, который они очень скоро отрабатывали сполна. Благодаря возможности взять в семью одну или нескольких дополнительных женщин, бремя законной жены уменьшалось - соответственно, обстановка в семье становилась менее напряженной.
Вторая, детородная функция наложниц, которые давали семье потомка мужского пола в случае, если законная жена оказывалась бесплодной или не рождала мальчиков, была, на мой взгляд, более факультативной, чем первая - об этом говорит хотя бы общественное порицание обычая брать в семью наложниц в случае, если в ней уже есть дети, в том числе мальчики. А такое общественное порицание не могло возникнуть на пустом месте: значит, наложниц на деле брали вовсе не столько по соображениям репродуктивным.
Сексуально-обслуживающая функция в низших сословиях, вероятно, не играла особой роли: труда в жизни свободных общинников-китайцев было столько, что им было просто физически не до каких-то особых сексуальных подвигов. Что касается гигантских гаремов китайских императоров и высших чиновников имперских дворов, то они, судя по всему, играли несколько иную роль, а именно - распыление женской энергии и ее перенаправление в другое русло. Ибо, безусловно, единому правителю Поднебесной было не с руки иметь рядом с собой сильного конкурента в лице собственной супруги. В этом смысле никакой персонаж вроде греческой Геры в Китае не был возможным: китайский Зевс не стал бы ее терпеть и минуты. Потому статус императрицы был как бы «плавающим»: законной женой и императрицей в любой момент могла стать любая из сотен, а иногда и тысяч наложниц императора, все зависело лишь от ее женского искусства. Кроме того, важным фактором была практически полная праздность женщин при императорских дворах: конечно, каким-то рукоделием они занимались, но, безусловно, много времени у них это не занимало. Для императора было важно, чтоб энергия его многочисленных спутниц уходила не на интриги против его царственной особы, а на взаимоотношения между собой, что приводило на практике к двум результатам: либо на тотальную борьбу женщин из императорских гаремов между собой за внимание императора, либо на гомосексуальные связи друг с другом. И то и другое императору было на руку, так как его женщины были все время заняты чем-то полезным и, главное, не имеющим к нему лично отношения. Известно, что в ряде случаев императоры, через посредничество евнухов- менеджеров гаремов сами поощряли своих многочисленных жен к лесбийским связям друг с другом. В итоге аристократические гаремы становились скопищем всевозможных излишеств и извращений, в диапазоне от гомо-и лесби- до садо-мазо. Во множестве исторических хроник зафиксированы бесчисленные случаи интриг знатных жен друг против друга, заканчивающихся жесточайшими расправами. Все это, по мнению китайских моралистов, было сущим безобразием и попранием конфуцианских канонов и даосийских предписаний, - однако парадоксальным образом также работало на укрепление семьи. На практике сплошь и рядом опоказывает, что полигамные браки бывают значительно крепче моногамных, что мужчине значительно проще общаться с множеством женщин понемногу, нежели вести пожизненное единоборство с одной-единственной женщиной, своей супругой и по совместительству - соперницей.
И, наконец, о последней посылке моей гипотезы, а именно, об особом, позитивном и, в целом, беспроблемном отношении к сексуальной сфере человеческой жизни в Древнем Китае и дальневосточном регионе в целом. Такое отношение вытекает и из «физической» концепции мира, где субстанция ци является одновременно и материальной и духовной основой мироздания, между которыми нет никакой преграды и противоречия. Все сущее возникает из естественного сочетания Инь и Ян, метафорой которого для китайца являлся половой акт между мужчиной и женщиной; поэтому, каждое новое любовное соединение как бы заново творит мир и вновь и вновь восстанавливает его единство. Для древнего китайца в сексуальной сфере таилась лишь одна проблема - сохранение «срединного пути», умеренности и отсутствия излишеств, который чуждается как разврата, так и воздержания. В последнем - а именно, в предосудительности воздержания - я склонна находить объяснение феномен азиатского гомосексуализма: в случае, если сексуальный контакт с женщиной был для азитата невозможен в силу каких-либо причин, он прибегал к однополому сексу - но лишь в качестве вынужденной и потому крайней меры, далекой от Дао-Пути. В частности, таким был корень мужского гомосексуализма в некоторых военных сообществах дальнего востока: если для их членов было запрещено иметь семьи и контакты с женщинами, они были вынуждены решать свои сексуальные проблемы друг с другом.
Что касается излишеств, то к ним азиатские мужчины были склонны, конечно, не меньше средиземноморских. Если следование Дао-Пути вдруг становилось в тягость почтенному отцу семейства или владельцу многочисленного гарема, к его услугам были многочисленные варианты сексуальных утех, предлагаемых бесчисленными азиатскими борделями. Что же пресыщенные азиатские мужчины искали в обществе публичных женщин? Этот вопрос довольно долго меня занимал, пока я не нашла на него неожиданный ответ: как не странно, азиатские мужчины искали и часто с гарантией находили в обществе продажных женщин то, что они не могли найти у себя дома, в кругу семьи - личность, неповторимую индивидуальность.
Дело в том, что уже обрисованная выше особенность древнекитайской семье в итоге приводила к удивительной безликости их женщин на протяжении почти всей истории страны: сильных и ярких личностей, подобных египетской Хатшепсут или хотя бы японской Сей-Сенагон, официальная китайская культура не знала. И это при том, что, по большому счету, ничто не препятствовало китайским женщинам, особенно из высших сословий, овладевать книжной премудростью и реализовываться в отличных от семейной и сексуальной жизни, сферах. Во многом это можно объяснить властью отца и мужа над судьбой дочери и жены: поскольку у женщин в китайской семье не было иного выхода. как только во всем повиноваться старшим - сперва отцу, а затем мужу, - постольку такое пожизненное повиновение постепенно стирало в ее личности все индивидуальные черты и оставляло чистую социальную функцию. Да, азиатская женщина была покорна своему мужу - но, обретя безусловную и непререкаемую покорность, азиатский мужчина сплошь и рядом терял самое главное - саму женщину, ее личность, ее душу, проживая жизнь бок - о-бок с кем-то, более походим на живого андроида, чем на человека.
Для того, чтоб сохранить и развить свою индивидуальность, китайской женщине необходимо было сделать шаг в сторону от традиционной социальной роли жены и матери в семье. Это было не так-то просто: в первую очередь нужно было преодолеть сопротивление отца, для которого выдать дочь замуж было все равно, что заключить выгодную сделку. Выиграть такой бой женщина могла лишь безвозвратно разрушив все без исключения социальные связи, покинув родительскую семью и отказавшись от намерения иметь свою собственную. На такой риск и такую жертву ради самореализации в дальневосточном обществе были способны лишь немногие женщины, которых, видимо, мы можем без натяжки считать аналогом Янских женщин средиземноморско-ближневосточной культуры. Для таких женщин единственно возможным становился Янский путь личностной самореализации на пути боевых искусств или духовных практик. Однако средний азиатский мужчина не мог иметь дело с такой женщиной - она была ему не по зубам. Для него оставалась одна возможность - пойти искать женскую индивидуальность в увеселительных заведениях.
И, как не странно, именно там он ее и находил. Почему? Потому что женщины, выброшенные судьбой на обочину дальневосточного общества, оказавшиеся также лишенными традиционной социальной роли, могли выжить исключительно за счет развития своих личностных качеств. Известно, что азиатские проститутки делились на несколько разрядов, в высший из которых входили женщины, которые вообще не вступали в физический контакт с клиентами: их роль сводилась к тому, чтоб беседовать с ними о прекрасном, развлекать декламацией, музыкой или танцами. Такими были японские гейши, такими же были и китайские «певицы». И тут мы тоже находим разительный контраст с отношением к публичным женщинам в средиземноморском регионе: здесь мужчина искал в продажной женщине в первую очередь покорный объект для реализации своих прихотей и желаний. Что касается азиатского мужчины, то он и без того имел покорный объект в своей собственной семье - в лице публичной женщины же он искал вожделенный субьект, личность, а не социальную маску. Таким образом, традиционное дальневосточное общество приходило к парадоксальному итогу: личностное начало женщина в этой культуре могла обрести только маргинальным путем, за счет потери социального статуса.
Итогом моего затянувшегося очерка об особенности дальневосточной семьи и сексуальности я считаю вывод о крайней значимости роли женщины для характеристики культуры в целом. На мой взгляд, можно уверенно заявлять о том, что для такой характеристики кардинальное значение имеет базовый миф, определяющий тип женственности: культуры, в которых Солнце-мужской персонаж, а Луна - женский, имеют слабую семью, проблемные отношения между полами, неустойчивость государственных образований, в то время как культуры, где женщина является главным персонажем солярного культа, отличаются удивительной прочностью как семейных, так и государственных институтов и гармоничностью отношений между полами (несмотря на все перегибы и излишества). В то же время, солярной женственности свойственна куда меньшая личностность, чем лунарной. В итоге, обеим типам культур безусловно есть чему поучиться друг у друга - что, кстати, уже сотни лет активно происходит в дальне - и юговосточном регионе, и в значительно меньшей степени - у нас. Для европоцентричной культуры запада уроки дальневосточной цивилизации во многом еще остаются неусвоенными, и потому так важно приобщить к постижению этой культуры детей, на уровне школьной программы, несмотря на всю сложность этой задачи
(продолжение следует)
Итак,
Моя гипотеза, объясняющая «комплекс полноценности» азиатского мужчины, строится на четырех посылках: первая из них - отсутствие на территории дальне- и юго-восточного региона следов сколько-нибудь ярко выраженного культа Богини-Матери и ее умирающих и воскресающих спутников; вторая - отсутствие у мужчин этих регионов иррационального страха перед женщиной, преодолеваемого только вспышками насилия или отчуждением; третья - особый характер азиатского брака, и, последняя -
ровное, рациональное и, в целом, позитивное отношение к сексуальной стороне человеческой жизни.
Первая посылка может показаться немного искусственной - поскольку известно, что в Азии вообще не существовало почитания богов и, тем более, богинь, в более привычном для нас смысле. На дальнем востоке с древнейших времен и до распространения буддизма безраздельно царствовал анимизм, то есть одухотворение всего сущего, в сочетании с почитанием Неба как абстрактного принципа высшей справедливости и мудрости и уже упоминавшегося выше культа предков. Среди почитаемых предков нередко встречаются персонажи-женщины, вроде матери-прародительницы Нюйвы или Бессмертной Девы Хэ, но никто из них не обладает комплексом качеств, присущих всем без исключения женским персонажам ближневосточно-средиземноморских пантеонов: сочетанием разрушительной красоты, коварства, жестокости и соблазна. И уж тем более непредставимо, чтобы такой персонаж мог бы удостоиться публичного почитания на государственном уровне, как это имело быть, к примеру, с культом Кибелы в имперском Риме. Что тут причина, а что следствие - невозможно окончательно решить: то ли отсутствие почитания богини-матери наложило отпечаток на всю последующую религиозную жизнь Дальнего востока; то ли, наоборот, характер традиционной религиозности Дальнего востока был несовместим с подобным культом - однако, чем бы эта фигура умолчания не была вызвана, для дальнейшего развития дальневосточной культуры это было явным позитивным моментом.
Вторая посылка имеет не одно, а несколько обоснований. Первая из них может быть с некоторой натяжкой названа научной (вернее, для европейца она по-любому будет псевдо-научной), а вторая, тоже с натяжкой - мифологической. Для того, чтоб пояснить, что я имею ввиду под первой посылкой, нам необходимо будет снова вернуться к тому, что можно назвать древнекитайской наукой - а точнее, традиционным китайским знанием. Древнекитайскую науку, как и государственность, отличает от привычных нам форм, ее не-абстрактный характер. Так же как государство не существует для азиатов само по себе, в отрыве от человеческих отношений, точно так же не существовало и отдельной от человека и его личностных качеств и связей науки. Для Древнего Китая невозможна наука, построенная на отвлеченных от непосредственных нужд и интересов человека абстрактных спекуляциях, как это было свойственно, к примеру, для развития математики и механики в Древней Греции. В Древнем Китае все науки были выстроены вокруг человека, и не только его практических нужд - но в первую очередь, вокруг его социальных связей и духовных потребностей. Одной из ведущих отраслей этого древнего знания, освященного даосской традицией, было космологическое (хотя я бы безо всякой натяжки назвала его прото-физическим) учение о возникновении всего мироздания из единой материально-духовной субстанции ци , часть которой имеет «положительный заряд» и зовется Ян, а другая часть - «отрицательный» и называется Инь. Все существующее есть не что иное как ци в «разных агрегатных состояниях», недаром эта субстанция - одновременно и материальна, и духовна. С точки зрения древних китайцев, камень - это просто очень плотная ци, а, к примеру, фея или призрак - очень тонкая ци. Одни предметы и явления состоят в большей мере, чем другие, из положительно заряженной Ян-ци, и потому более активны, стремятся вверх, распространяют свет и тепло. Другие в большей мере содержат в себе отрицательно заряженную Инь-ци, которая влечет их вниз, в темноту, холод и покой. Разницу между темпераментами, психологией и общественным положением мужчин и женщин в семье и обществе китайцы были склонны объяснять посредством этой же теории: женская ци, по их мнению, состоит из двух третей Инь и одной - Ян, и наоборот, мужская - их двух третей Ян и одной - Инь. Именно так - предельно рационально - китайцы объясняли традиционно низшее и подчиненное положение женщин в социальном устройстве общества.
Пожалуй, не будет преувеличением заявить, что эта дальневосточная концепция является единственной научной (или квазинаучной, с европейской т.з. ) теорией, которая пытается действительно что-то объяснить в женской и мужской природах вместо того, чтобы морализировать или обличать. Если все сущее представляет собой разные сочетания Ян и Инь-ци в «разных агрегатных состояниях», о которых мы сейчас говорить не будем, потому что придется развить еще теории о 5 первоэлементах пяти сезонах, тогда выходит, что женщина не виновата в том, что она такова, а мужчина - в том, что он - таков, и у них нет никаких причин для разлада или взаимных претензий. В «отрицательной» Инь-ци нет ничего дурного или злого в моральном смысле слова - просто это субстанция косности и потому подчинения, равно как и в «положительной» Ян-ци нет ничего собственно-доброго: это просто энергия движения и активного преобразования, которая исключительно потому и претендует на главенство и доминирование. Разрушительной и влекущей за собой негативные последствия могут быть как Инь, так и Ян; и наоборот, обе энергии могут быть благими и нести в себе исцеление.
Если как следует поразмыслить над установленной древними китайцами связью между женщиной и Инь, и мужчиной и Ян (которое не может не вызвать у любой европейской женщины условно-рефлекторный протест), спустя какое-то время разум может подобрать не одно основание для таких параллелей. В самом деле, разве свойственна женщинам обычная для мужчин стихийная, немотивированная авантюрность, бескорыстная тяга к приключениям, знанию и славе (как это не парадоксально звучит)? Можно с легкостью признать, что и женщинам не чужд авантюризм и известная любознательность - однако в массе своей женщины пускаются в приключения или стремятся к знаниям отнюдь не от любви к ним как к таковым. Для них всегда важен стимул - как правило, это всегда любовь, часто - деньги и иногда - власть. Именно этот прагматизм, приземленность потребностей, ограниченность интересов и придает всему женскому роду ту самую косность и пассивность, который в Китае называется Инь. В то же время, собственно-мужская стихийная тяга к опасным приключениям и масштабным проектам бесконечного числа наименований и есть, по-видимому, тот самый активный, светоносный, возвышенный и самоотверженный принцип, который именуется Ян. Как известно, Дао-Путь, по которому должен двигаться человек (и вся Вселенная), образуется сочетанием Инь и Ян. «Один раз Инь, один раз Ян - это и есть Дао-Путь» - гласит «Дао-Дэ- Цзин». Это значит буквально то, что без Ян Инь погрязнет в собственной косности и прагматизме, не в силах сделать хотя бы шаг в сторону от своего полуживотного здравого смысла и сиюминутной пользы. В то же время, без Инь Ян обречен на бесплодность и бессмысленность порывов, исчерпыващих и растрачивающих свою энергию в самом себе.
Такая вот личностно-ориентированная «физика» и являлась основой удивительно прочных отношений между мужчинами и женщинами в дальневосточном обществе, несмотря на тяжкий труд, подчиненное положение и «жестокую эксплуатацию» последних, в том числе и в сексуальной сфере, о чем речь пойдет позже. Рациональный подход к такой, казалось бы, эфемерной и неподвластной рационализации области, как отношения мужчин и женщин, сыграл свою позитивную роль - ни страха друг перед другом, ни вражды друг с другом в дальневосточном регионе не наблюдалось - по крайней мере, в большинстве случаев.
Что касается «мифологической» посылки моей гипотезы, то она диаметрально противоположна описанному выше «научному подходу», но зато свойственна культурам всего дальне-и юго-восточного региона, а не только одного Китая.
Я имею ввиду общий для всего этого региона исходный миф о Женщине-Солнце и ее Родителях.
Маленькое пояснение: для ближневосточно-средиземноморского региона появление женского персонажа в солярном культе - редкость. Для нашей культуры куда более традиционным является сближение женщины с Луной, что касается культа Солнца, то он, как правило, всегда представлен мужскими персонажами. Именно сопоставлением женской природы с Луной, неверной и изменчивой, быль свойственно объяснять женское непостоянство и коварство в древнем ближневосточно-средиземноморском обществе.
Между тем на дальнем востоке такого сопоставления практически не существовало - и женского коварства, в итоге, существовало значительно меньше, и направлено оно было не туда, если ужпроявлялось.
Так что собой представлял миф о женщине-Солнце и ее родителях?
В наибольшей сохранности этот миф представлен в древне-корейских ритуалах, текстах древнекитайских и древневьетнамских легенд и сказок, а так же в государственном культе Синто в Японии.
Этот миф гласит, что Женщина-Солнце и ее брат-близнец рождаются от божественной пары: отца-Дракона и матери-Черепахи, плавающих по бескрайнему океану. Крайне интересно, что она рождается из головы Черепахи, через рот, сперва в виде предмета - цветка, жемчужины или драгоценного камня. Отец-Дракон забирает рожденный, но еще неполноценный, как бы недоношенный предмет изо рта Черепахи и через некоторое время, приняв то или иное обличие, передает его некоему юноше на берегу моря - в одних вариантах мифа бедному рыбаку, в других - царевичу. Юноша приносит предмет домой и кладет его на постель, где тот чудесным образом превращается в молодую красавицу, брак с которой приносит ему благоденствие, процветание и статус государя. Далее молодой муж обижает свою красавицу и умницу-жену, которая в горе и слезах возвращается на море, к своему отцу-Дракону, и только многократные призывы мужа и его разнообразные подвиги возвращают жену на место, а солнце - на небосвод.
Таков, в общих чертах, общий для всей дальне- и юго-восточной культуры миф о Женщине-Солнце, который существует в тысячах вариантах. Все они, как любой солярный миф, созданы как будто бы с целью объяснить такое простое явление, как восход и закат солнца - однако так ли это? Куда с большим основанием можно предположить, что миф это кодирует особый тип отношений между мужчиной и женщиной, где им свойственна гармоничность и надежность, нарушаемая только неосторожностью или грубостью супруга (а не наоборот).
Крайне интересна в этом мифе судьба брата-близнеца Женщины-Солнца: он, также рожденный изо рта Матери-Черепахи в виде предмета, становится человеком и государем только после встречи с Учителем и обучением у него. Таким образом, в мифологических представлениях интересующего нас региона отчетливо прослеживается как бы двухстадийность человеческого развития: и мужчина, и женщина становятся самими собой не сразу, а в 2 этапа, первый из которых - стадия неодушевленного предмета - продолжается до встречи с будущим мужем (для Женщины-Солнце) или с Учителем (для ее Брата). Таким образом, муж для Женщины-Солнце играет ту же роль, что Учитель-для ее Брата: он дает ей подлинную, живую жизнь.
Я называю этот миф псевдо-мифом потому, что в своем изначальном виде он до нашего времени не дошел: все изложенное выше является результатом специальной реконструкции, проведенной учеными-востоковедами. Подлинное свое воплощение культ Женщины-Солнце пережил в дальне- и юго-восточном регионах только после укрепления буддийской традиции, вместе с почитанием бодхисаттв, в частности - Бодхисаттвы милосердия Авалокитешвары. Видимо, стихийный народный культ женщины-Солнце прорезонировал с почитанием буддийского святого, породив мощный культ богини милосердия и сострадания Гуань-Инь в Китае, Кваннон - в Корее, Каннон - в Японии. Имя Гуань Ши Инь, как её часто называют, означает "та, что внимательно смотрит, наблюдает или слушает звуки мира". По легенде, Гуань Инь готова была взойти на небеса, но остановилась на пороге, так как мольбы мира донестись до её ушей. Гуцан-Инь изображается либо юной девой в белоснежном одеянии (и в этом своем обличие она практически неотличима от Девы Марии в католическом культе), либо тысячерукой и тысячеглазой - чтобы видеть все грехи и беды мира и помогать уврачевывать их.
Таким образом, можно констатировать, что для архаичного дальневосточного типа женственности, в отличие от ближневосточно-средиземноморского, свойственна не столько разрушительная красота и гибельная соблазнительность, сколько забота об общем благе, милосердие и сострадание. В этом смысле дальневосточная женственность очень социальна: для нее свойственна жертва личным благом во имя общего блага (семьи или всего народа). Союз с Женщиной-Солнце обогащает ее мужа и делает его благим и просвещенным государем (а не ее безвольной страдающей жертвой).
Третья посылка моей гипотезы, касающаяся особого характера азиатского брака, легко может показаться первой и все объясняющей: как известно, особую устойчивость азиатскому типу брака придавал обычай платить за невесту значительный выкуп: таким образом, семья жениха приобретала (в буквальном смысле слова) нового члена, а семья отца - теряла право на вмешательство в личную жизнь своей дочери. Конечно, довольно часто отец, в свою очередь, давал за дочерью приданное, иной раз также весьма большое - но это не было обязательным, как в случае с выкупом за невесту, и зависило исключительно от желания отца невесты произвести впечатление на свою новую родню.
Такой обычай разительно отличается от ближневосточно-средиземноморской практики брака, для которого было характерно давать за невестой значительное приданное
( составляющее примерно 1/5 всего имущества отца), которое хранилось мужем в качестве неприкосновенного запаса, обеспечивающего жене известную независимость: в случае действительно серьезного конфликта жена могла вернуться к отцу, забрав с собой свое приданное, на пользование которым муж не имел никакого права. Будущий муж перед свадьбой также одаривал отца невесты, но размер даров ничем не регламентировался, кроме амбиций семьи жениха.
Таким образом, получалось, что приданое, которое приносила с собой в дом своего мужа жена - гречанка или римлянка, играло роль гаранта возможности в случае необходимости вернуться в дом отца: имущество, выделенное им в качестве приданного, было настолько значительным, что отец не мог отказаться от искушение принять дочь обратно, несмотря на угрозу скандала. Таким образом получалось, что развод в ближневосточно-средиземноморской семье был возможен, хотя и не без скандала, ибо женщине в этой культуре по крайней мере было куда вернуться и в доме отца ее принимали (возможность возврата была гарантирована приданным).
В то время как в азиатская женщина была лишена такой материальной защиты: выкуп, внесенный за нее мужем, гарантировал как раз обратное - то, что отец не примет к себе дочь, в случае, если ей придет в голову уйти. Ведь в этом случае выкуп придется возвращать, а это, понятное дело, никому не с руки.
Таким образом, заплатив выкуп за невесту, жених получал жену в свою полную и безвозвратную собственность. Никакой развод, кроме смерти, в азиатской семье был невозможен - во многом именно это объясняло как удивительную покорность и смиренность дальневосточных женщин, с одной стороны, и самоуверенность мужчин - с другой.
Второй особенностью азиатского брака, делающей его более устойчивым, безусловно, следует считать полигамию, а точнее - полигинию, ибо в законный брак в этом регионе можно было вступить лишь единожды, следуя нерушимому даосскому принципу «Одно Небо, одна Земля». Однако этот принцип не мешал, в случае необходимости, брать в дом одну или несколько наложниц, а в царских гаремах - даже не одну сотню.
Этот факт объясняется не столько особенным сексуальным аппетитом азиатских мужчин, сколько, на мой взгляд, совсем иными, более социальными причинами.
В «низшем сословии» наличие множества наложниц наряду с законной женой может быть легко объяснено чисто прагматически: наложницы были просто-напросто бесплатной прислугой в громадном китайском клане, в котором домашней работы всегда был поистине непочатый край. Наложниц брали из бедных семей за небольшой выкуп, который они очень скоро отрабатывали сполна. Благодаря возможности взять в семью одну или нескольких дополнительных женщин, бремя законной жены уменьшалось - соответственно, обстановка в семье становилась менее напряженной.
Вторая, детородная функция наложниц, которые давали семье потомка мужского пола в случае, если законная жена оказывалась бесплодной или не рождала мальчиков, была, на мой взгляд, более факультативной, чем первая - об этом говорит хотя бы общественное порицание обычая брать в семью наложниц в случае, если в ней уже есть дети, в том числе мальчики. А такое общественное порицание не могло возникнуть на пустом месте: значит, наложниц на деле брали вовсе не столько по соображениям репродуктивным.
Сексуально-обслуживающая функция в низших сословиях, вероятно, не играла особой роли: труда в жизни свободных общинников-китайцев было столько, что им было просто физически не до каких-то особых сексуальных подвигов. Что касается гигантских гаремов китайских императоров и высших чиновников имперских дворов, то они, судя по всему, играли несколько иную роль, а именно - распыление женской энергии и ее перенаправление в другое русло. Ибо, безусловно, единому правителю Поднебесной было не с руки иметь рядом с собой сильного конкурента в лице собственной супруги. В этом смысле никакой персонаж вроде греческой Геры в Китае не был возможным: китайский Зевс не стал бы ее терпеть и минуты. Потому статус императрицы был как бы «плавающим»: законной женой и императрицей в любой момент могла стать любая из сотен, а иногда и тысяч наложниц императора, все зависело лишь от ее женского искусства. Кроме того, важным фактором была практически полная праздность женщин при императорских дворах: конечно, каким-то рукоделием они занимались, но, безусловно, много времени у них это не занимало. Для императора было важно, чтоб энергия его многочисленных спутниц уходила не на интриги против его царственной особы, а на взаимоотношения между собой, что приводило на практике к двум результатам: либо на тотальную борьбу женщин из императорских гаремов между собой за внимание императора, либо на гомосексуальные связи друг с другом. И то и другое императору было на руку, так как его женщины были все время заняты чем-то полезным и, главное, не имеющим к нему лично отношения. Известно, что в ряде случаев императоры, через посредничество евнухов- менеджеров гаремов сами поощряли своих многочисленных жен к лесбийским связям друг с другом. В итоге аристократические гаремы становились скопищем всевозможных излишеств и извращений, в диапазоне от гомо-и лесби- до садо-мазо. Во множестве исторических хроник зафиксированы бесчисленные случаи интриг знатных жен друг против друга, заканчивающихся жесточайшими расправами. Все это, по мнению китайских моралистов, было сущим безобразием и попранием конфуцианских канонов и даосийских предписаний, - однако парадоксальным образом также работало на укрепление семьи. На практике сплошь и рядом опоказывает, что полигамные браки бывают значительно крепче моногамных, что мужчине значительно проще общаться с множеством женщин понемногу, нежели вести пожизненное единоборство с одной-единственной женщиной, своей супругой и по совместительству - соперницей.
И, наконец, о последней посылке моей гипотезы, а именно, об особом, позитивном и, в целом, беспроблемном отношении к сексуальной сфере человеческой жизни в Древнем Китае и дальневосточном регионе в целом. Такое отношение вытекает и из «физической» концепции мира, где субстанция ци является одновременно и материальной и духовной основой мироздания, между которыми нет никакой преграды и противоречия. Все сущее возникает из естественного сочетания Инь и Ян, метафорой которого для китайца являлся половой акт между мужчиной и женщиной; поэтому, каждое новое любовное соединение как бы заново творит мир и вновь и вновь восстанавливает его единство. Для древнего китайца в сексуальной сфере таилась лишь одна проблема - сохранение «срединного пути», умеренности и отсутствия излишеств, который чуждается как разврата, так и воздержания. В последнем - а именно, в предосудительности воздержания - я склонна находить объяснение феномен азиатского гомосексуализма: в случае, если сексуальный контакт с женщиной был для азитата невозможен в силу каких-либо причин, он прибегал к однополому сексу - но лишь в качестве вынужденной и потому крайней меры, далекой от Дао-Пути. В частности, таким был корень мужского гомосексуализма в некоторых военных сообществах дальнего востока: если для их членов было запрещено иметь семьи и контакты с женщинами, они были вынуждены решать свои сексуальные проблемы друг с другом.
Что касается излишеств, то к ним азиатские мужчины были склонны, конечно, не меньше средиземноморских. Если следование Дао-Пути вдруг становилось в тягость почтенному отцу семейства или владельцу многочисленного гарема, к его услугам были многочисленные варианты сексуальных утех, предлагаемых бесчисленными азиатскими борделями. Что же пресыщенные азиатские мужчины искали в обществе публичных женщин? Этот вопрос довольно долго меня занимал, пока я не нашла на него неожиданный ответ: как не странно, азиатские мужчины искали и часто с гарантией находили в обществе продажных женщин то, что они не могли найти у себя дома, в кругу семьи - личность, неповторимую индивидуальность.
Дело в том, что уже обрисованная выше особенность древнекитайской семье в итоге приводила к удивительной безликости их женщин на протяжении почти всей истории страны: сильных и ярких личностей, подобных египетской Хатшепсут или хотя бы японской Сей-Сенагон, официальная китайская культура не знала. И это при том, что, по большому счету, ничто не препятствовало китайским женщинам, особенно из высших сословий, овладевать книжной премудростью и реализовываться в отличных от семейной и сексуальной жизни, сферах. Во многом это можно объяснить властью отца и мужа над судьбой дочери и жены: поскольку у женщин в китайской семье не было иного выхода. как только во всем повиноваться старшим - сперва отцу, а затем мужу, - постольку такое пожизненное повиновение постепенно стирало в ее личности все индивидуальные черты и оставляло чистую социальную функцию. Да, азиатская женщина была покорна своему мужу - но, обретя безусловную и непререкаемую покорность, азиатский мужчина сплошь и рядом терял самое главное - саму женщину, ее личность, ее душу, проживая жизнь бок - о-бок с кем-то, более походим на живого андроида, чем на человека.
Для того, чтоб сохранить и развить свою индивидуальность, китайской женщине необходимо было сделать шаг в сторону от традиционной социальной роли жены и матери в семье. Это было не так-то просто: в первую очередь нужно было преодолеть сопротивление отца, для которого выдать дочь замуж было все равно, что заключить выгодную сделку. Выиграть такой бой женщина могла лишь безвозвратно разрушив все без исключения социальные связи, покинув родительскую семью и отказавшись от намерения иметь свою собственную. На такой риск и такую жертву ради самореализации в дальневосточном обществе были способны лишь немногие женщины, которых, видимо, мы можем без натяжки считать аналогом Янских женщин средиземноморско-ближневосточной культуры. Для таких женщин единственно возможным становился Янский путь личностной самореализации на пути боевых искусств или духовных практик. Однако средний азиатский мужчина не мог иметь дело с такой женщиной - она была ему не по зубам. Для него оставалась одна возможность - пойти искать женскую индивидуальность в увеселительных заведениях.
И, как не странно, именно там он ее и находил. Почему? Потому что женщины, выброшенные судьбой на обочину дальневосточного общества, оказавшиеся также лишенными традиционной социальной роли, могли выжить исключительно за счет развития своих личностных качеств. Известно, что азиатские проститутки делились на несколько разрядов, в высший из которых входили женщины, которые вообще не вступали в физический контакт с клиентами: их роль сводилась к тому, чтоб беседовать с ними о прекрасном, развлекать декламацией, музыкой или танцами. Такими были японские гейши, такими же были и китайские «певицы». И тут мы тоже находим разительный контраст с отношением к публичным женщинам в средиземноморском регионе: здесь мужчина искал в продажной женщине в первую очередь покорный объект для реализации своих прихотей и желаний. Что касается азиатского мужчины, то он и без того имел покорный объект в своей собственной семье - в лице публичной женщины же он искал вожделенный субьект, личность, а не социальную маску. Таким образом, традиционное дальневосточное общество приходило к парадоксальному итогу: личностное начало женщина в этой культуре могла обрести только маргинальным путем, за счет потери социального статуса.
Итогом моего затянувшегося очерка об особенности дальневосточной семьи и сексуальности я считаю вывод о крайней значимости роли женщины для характеристики культуры в целом. На мой взгляд, можно уверенно заявлять о том, что для такой характеристики кардинальное значение имеет базовый миф, определяющий тип женственности: культуры, в которых Солнце-мужской персонаж, а Луна - женский, имеют слабую семью, проблемные отношения между полами, неустойчивость государственных образований, в то время как культуры, где женщина является главным персонажем солярного культа, отличаются удивительной прочностью как семейных, так и государственных институтов и гармоничностью отношений между полами (несмотря на все перегибы и излишества). В то же время, солярной женственности свойственна куда меньшая личностность, чем лунарной. В итоге, обеим типам культур безусловно есть чему поучиться друг у друга - что, кстати, уже сотни лет активно происходит в дальне - и юговосточном регионе, и в значительно меньшей степени - у нас. Для европоцентричной культуры запада уроки дальневосточной цивилизации во многом еще остаются неусвоенными, и потому так важно приобщить к постижению этой культуры детей, на уровне школьной программы, несмотря на всю сложность этой задачи
(продолжение следует)