50 лет в строю. Петербург, Франция и окопы
Продолжаю свои заметки по мемуарам генерала двух империй Игнатьева.
Предыдущие части:
50 лет в строю
50 лет в строю. Русско-японская война.
Незадолго до окончания японской войны Алексей Алексеевич вернулся в Петербург. Но после нелёгких военных лет он не смог найти себе место в лицемерной столице Российской Империи. Его возмущало как то, что страна не сделала практически никаких выводов из фактически проигранной ею войны, так и то, как дворянство и гвардия отнеслась к революции 1905 года.
Серов В.А. «Солдатушки, бравы ребятушки! Где же ваша слава?»
Так что граф решил служить своей стране за границей и стал добиваться назначения военным агентом (современное название - военный атташе).
В то время при посольствах состояли специальные люди - военный и морской агенты, которые представляли соответственно армию и флот своего государства. Они сотрудничали с соответствующими министерствами, обсуждали различные вопросы по своей специализации, и, зачастую, являлись ещё и разведчиками, выстраивающими свои агентурные сети и занимались разведкой. Этой стороны своей деятельности Игнатьев касается весьма мало, но он отмечает весьма важный момент: никогда он не вёл разведовательную деятельность в отношении той страны, куда был назначен. Алексей Алексеевич предпочитал собирать сведения о третьих странах, что, как он уверен, положительно сказывалось на отношении к нему хозяев.
Благодаря случаю Игнатьеву удалось несколько месяцев послужить и.о. военного агента во Франции.
Приведу наиболее понравившиеся мне цитаты из этой части книги:
Про революцию 1905 года:
- В Москве Дубасов при помощи семеновцев подавил восстание на Пресне. Теперь остается только справиться с забастовками, - говорил брат. Меня он и слушать не хотел. - Ты здесь не был. Ты ничего не понимаешь, - повторял он мне, точь-в-точь как говорили мне много лет спустя эмигранты, бежавшие во Францию.
В том же ресторане «Медведь» некий офицер Окунев убил наповал студента Лядова за то, что тот отказался встать по его требованию и выпить за здоровье государя императора. Студент Лядов был любимым и единственным племянником известного композитора Лядова. Тот потребовал суда над убийцей, но громкий процесс окончился для Окунева только исключением его с военной службы.
Про отношение к воевавшим:
- Да вот ведь все это придется теперь отслуживать, - указал он на ордена. - Воевали вы плохо, и потому все эти ордена не в счет. А вакансии без вас уже разобраны, - добавил он, вздохнув.
- Да позвольте, - возразил я. - Ведь мне же как первому в выпуске принадлежит право выбора вакансий.
- Ну, это теперь уже не в счет.
- Разрешите, ваше высокопревосходительство, использовать по крайней мере премию генерала Леера. - Эта премия давала право первому в выпуске на заграничную восьмимесячную командировку для усовершенствования.
- Это верно! - ответил Палицын. - Но вы так долго отсутствовали, что потеряли право и на нее: срок истек.
Не лучше обошлось высокое начальство и с другими офицерами Маньчжурской армии. Является, например, Марушевский, тоже украшенный орденами.
- Ну что? - расспрашивает Палицын так же сладко. - Много денег привезли?
- Каких денег? - изумляется Марушевский.
- Да ведь вам же там так много платили! А чем людям больше платят, тем хуже они воюют. Куда же вы все-таки девали деньги? Пропили?
Естественно, после таких приемов заикаться об опыте войны нам не приходилось. Да мало кто о ней и расспрашивал. Генштабисты-маньчжурцы оказались чужими среди собственных товарищей, просидевших всю войну в тылу. Они попросту считались беспокойным элементом, и для многих были найдены места подальше от центра: кому в Сибири, кому в Туркестане, а кому и за границей.
Однажды пришел ко мне мой бывший коллега по академии некий Махов - маленький, щупленький человечек с белобрысыми усами. Академию окончил он неважно и, конечно, на войну не поехал. Зато теперь Махов предстал передо мной уже подполковником. Он объяснил, что ему очень интересно получить от меня данные о войне для его кафедры по тактике в Инженерной академии. - Мы ведь тоже тут воевали! - без малейшего смущения заявил Махов. - «Отвоевали», как видишь, у начальства и старшинство в чине, и прекрасную казенную квартиру с электричеством!
Война так сильно раскачала вековые устои, на которых я был воспитан, что все, даже мелкие, детали старой русской армии приобрели для меня новое значение. С присущим молодости пылом хотелось изменить существовавшие порядки, целиком использовать опыт, приобретенный на маньчжурских полях, но Петербург предстал перед нами неисправимым рабом старых традиций и порядков, а мой малый капитанский чин не давал права возвышать голоса. Петровская табель о рангах оставалась незыблемой в Российской империи даже спустя двести лет после ее появления.
Пример активной работы над пересмотром существовавших порядков подали моряки, наиболее тяжело задетые цусимской катастрофой. «Младотурки», как прозвали тогдашних молодых реформаторов по аналогии с турецкими реформаторами, имели в своих рядах нескольких волевых молодых лейтенантов, вроде Колчака, принявшихся за серьезное изучение не только морского, но и военного дела. По их настояниям и проектам был создан впервые морской генеральный штаб, связавшийся с нашим генеральным штабом. «Младотурки» стремились прежде всего засыпать пропасть, которую начальство создало между армией и флотом. Вопрос стоял уже не о далеких военных авантюрах, а об обороне самой столицы. Угроза России со стороны Европы после проигранной войны становилась реальностью, и сам Николай Николаевич открыл залы своего таинственного дворца на Михайловской площади уже не для пьяных оргий, а для военной игры крупных военно-морских соединений. Куда девалась былая неприступность Лукавого: пройдя через должность диктатора в те тревожные октябрьские дни, Николай Николаевич любезно пожимал руку даже молодым генштабистам, приглашавшимся на эту игру.
Несчастная война не смогла сломать красносельских порядков, освященных традициями, а страх перед революцией усилил в правящих кругах самое страшное наследие их предков - холопство.
Общие впечатления Игнатьева о загранице:
Для русского военного главным затруднением при отъезде за границу являлось переодевание в штатскую одежду и особенно завязывание галстука. Снимать военную форму в ту пору в России было строго запрещено даже в отпуску. Никогда не забуду, как, приехав в Вену, я истратил пять часов на надевание впервые фрака, измучился, вспотел, порвал несколько белых галстуков и все же опоздал в театр.
Петербурге я, правда, встречу богачей, но они не будут знать, где и как убить время; найду я также и скромных тружеников, но они не будут знать, где отдохнуть и развлечься. Заграница на самом деле «испортила» беззаботного кавалергарда: она заставила его призадуматься над окружавшей его безотрадной русской действительностью.
Как бы ни были велики маньчжурские поражения, а все же Россия оставалась Россией, и никто не мог не считаться с ее величием. И стало мне раз и навсегда ясно, что всем своим положением за границей я обязан не себе, а своей великой родине. Это чувство, зародившееся в самом начале моей заграничной службы, предохраняло меня от всех колебаний в дни великих революционных потрясений.
Про Францию:
Меня удивило, что всякий министр или депутат почитал своим долгом при приезде подойти к паровозу, чтобы пожать руку машинисту. Наши министры и на это не были способны, считая, что пожать замасленную руку человеку, от которого минуту назад зависела твоя жизнь, - дело не барское.
Не по одежке здесь встречали, а по визитной карточке, и не по уму провожали, а также по карточке, провожая гостя, в зависимости от его положения, или до края письменного стола, или до дверей кабинета, а подчас и до передней.
Однако никакие материальные условия, казавшиеся настолько выше наших, русских, не могли служить препятствием проникновению в ряды этой армии революционного духа - отзвука русской революции 1905 года. Возвращаясь в толпе военных агентов верхом, я услышал доносившийся с пехотного бивака незнакомый мне тогда мотив «Интернационала».
...со свойственным французам авторитетным и в то же время вежливым тоном, заявил, что хотя он и очень благодарен своему молодому союзнику за интересный доклад, но следовать его советам не собирается. - Никогда, - сказал он, - французская армия не станет рыть окопов, она будет всегда решительно атаковать и никогда не унизит себя до обороны. Это было сказано в 1906 году.
Про работу военного агента:
[Итальянский коллега делится с Игнатьевым секретами ремесла]«Сегодня состоялся банкет по случаю проводов резервистов такого-то полка» - гласила вырезка из какой-то провинциальной газеты. «Особенно отличились артиллеристы такого-то полка», - описывала другая газета какие-то местные маневры и т. д. - Столичных газет я не читаю, - объяснял полковник, - их изучают только дипломаты. Вырезки, на первый взгляд, ничего не говорят, но когда вы изо дня в день и из года в год сопоставляете, делаете выборки, то порядок пополнения резервистами выясняется. Французы так болтливы!
Про будущие войны:
... того невнимания, с которым французский генеральный штаб отнесся к выработанному Лазаревым плану действий против возможного наступления германских армий по левому берегу Мааса. Владимир Петрович много потрудился над этим планом, но только история воздала должное его прозорливости: как в 1914, так и в 1940 году германские армии вторглись во Францию вдоль левого берега Мааса, через Бельгию.
... не выдержал только германский майор и на прекрасном французском языке резко отчеканил: - Ну, вы все имеете право изменять, как вам вздумается, существующий порядок вещей, но мы, немцы, от всеобщей воинской повинности никогда не откажемся. Армия - это школа для немецкого народа. Без армии нет Германии!
За месяц до начала мировой войны один мой приятель, гусарский поручик, был посажен под арест за то, что позволил себе на учении ознакомить свой эскадрон с рытьем окопов!
Предыдущие части:
50 лет в строю
50 лет в строю. Русско-японская война.
Незадолго до окончания японской войны Алексей Алексеевич вернулся в Петербург. Но после нелёгких военных лет он не смог найти себе место в лицемерной столице Российской Империи. Его возмущало как то, что страна не сделала практически никаких выводов из фактически проигранной ею войны, так и то, как дворянство и гвардия отнеслась к революции 1905 года.
Серов В.А. «Солдатушки, бравы ребятушки! Где же ваша слава?»
Так что граф решил служить своей стране за границей и стал добиваться назначения военным агентом (современное название - военный атташе).
В то время при посольствах состояли специальные люди - военный и морской агенты, которые представляли соответственно армию и флот своего государства. Они сотрудничали с соответствующими министерствами, обсуждали различные вопросы по своей специализации, и, зачастую, являлись ещё и разведчиками, выстраивающими свои агентурные сети и занимались разведкой. Этой стороны своей деятельности Игнатьев касается весьма мало, но он отмечает весьма важный момент: никогда он не вёл разведовательную деятельность в отношении той страны, куда был назначен. Алексей Алексеевич предпочитал собирать сведения о третьих странах, что, как он уверен, положительно сказывалось на отношении к нему хозяев.
Благодаря случаю Игнатьеву удалось несколько месяцев послужить и.о. военного агента во Франции.
Приведу наиболее понравившиеся мне цитаты из этой части книги:
Про революцию 1905 года:
- В Москве Дубасов при помощи семеновцев подавил восстание на Пресне. Теперь остается только справиться с забастовками, - говорил брат. Меня он и слушать не хотел. - Ты здесь не был. Ты ничего не понимаешь, - повторял он мне, точь-в-точь как говорили мне много лет спустя эмигранты, бежавшие во Францию.
В том же ресторане «Медведь» некий офицер Окунев убил наповал студента Лядова за то, что тот отказался встать по его требованию и выпить за здоровье государя императора. Студент Лядов был любимым и единственным племянником известного композитора Лядова. Тот потребовал суда над убийцей, но громкий процесс окончился для Окунева только исключением его с военной службы.
Про отношение к воевавшим:
- Да вот ведь все это придется теперь отслуживать, - указал он на ордена. - Воевали вы плохо, и потому все эти ордена не в счет. А вакансии без вас уже разобраны, - добавил он, вздохнув.
- Да позвольте, - возразил я. - Ведь мне же как первому в выпуске принадлежит право выбора вакансий.
- Ну, это теперь уже не в счет.
- Разрешите, ваше высокопревосходительство, использовать по крайней мере премию генерала Леера. - Эта премия давала право первому в выпуске на заграничную восьмимесячную командировку для усовершенствования.
- Это верно! - ответил Палицын. - Но вы так долго отсутствовали, что потеряли право и на нее: срок истек.
Не лучше обошлось высокое начальство и с другими офицерами Маньчжурской армии. Является, например, Марушевский, тоже украшенный орденами.
- Ну что? - расспрашивает Палицын так же сладко. - Много денег привезли?
- Каких денег? - изумляется Марушевский.
- Да ведь вам же там так много платили! А чем людям больше платят, тем хуже они воюют. Куда же вы все-таки девали деньги? Пропили?
Естественно, после таких приемов заикаться об опыте войны нам не приходилось. Да мало кто о ней и расспрашивал. Генштабисты-маньчжурцы оказались чужими среди собственных товарищей, просидевших всю войну в тылу. Они попросту считались беспокойным элементом, и для многих были найдены места подальше от центра: кому в Сибири, кому в Туркестане, а кому и за границей.
Однажды пришел ко мне мой бывший коллега по академии некий Махов - маленький, щупленький человечек с белобрысыми усами. Академию окончил он неважно и, конечно, на войну не поехал. Зато теперь Махов предстал передо мной уже подполковником. Он объяснил, что ему очень интересно получить от меня данные о войне для его кафедры по тактике в Инженерной академии. - Мы ведь тоже тут воевали! - без малейшего смущения заявил Махов. - «Отвоевали», как видишь, у начальства и старшинство в чине, и прекрасную казенную квартиру с электричеством!
Война так сильно раскачала вековые устои, на которых я был воспитан, что все, даже мелкие, детали старой русской армии приобрели для меня новое значение. С присущим молодости пылом хотелось изменить существовавшие порядки, целиком использовать опыт, приобретенный на маньчжурских полях, но Петербург предстал перед нами неисправимым рабом старых традиций и порядков, а мой малый капитанский чин не давал права возвышать голоса. Петровская табель о рангах оставалась незыблемой в Российской империи даже спустя двести лет после ее появления.
Пример активной работы над пересмотром существовавших порядков подали моряки, наиболее тяжело задетые цусимской катастрофой. «Младотурки», как прозвали тогдашних молодых реформаторов по аналогии с турецкими реформаторами, имели в своих рядах нескольких волевых молодых лейтенантов, вроде Колчака, принявшихся за серьезное изучение не только морского, но и военного дела. По их настояниям и проектам был создан впервые морской генеральный штаб, связавшийся с нашим генеральным штабом. «Младотурки» стремились прежде всего засыпать пропасть, которую начальство создало между армией и флотом. Вопрос стоял уже не о далеких военных авантюрах, а об обороне самой столицы. Угроза России со стороны Европы после проигранной войны становилась реальностью, и сам Николай Николаевич открыл залы своего таинственного дворца на Михайловской площади уже не для пьяных оргий, а для военной игры крупных военно-морских соединений. Куда девалась былая неприступность Лукавого: пройдя через должность диктатора в те тревожные октябрьские дни, Николай Николаевич любезно пожимал руку даже молодым генштабистам, приглашавшимся на эту игру.
Несчастная война не смогла сломать красносельских порядков, освященных традициями, а страх перед революцией усилил в правящих кругах самое страшное наследие их предков - холопство.
Общие впечатления Игнатьева о загранице:
Для русского военного главным затруднением при отъезде за границу являлось переодевание в штатскую одежду и особенно завязывание галстука. Снимать военную форму в ту пору в России было строго запрещено даже в отпуску. Никогда не забуду, как, приехав в Вену, я истратил пять часов на надевание впервые фрака, измучился, вспотел, порвал несколько белых галстуков и все же опоздал в театр.
Петербурге я, правда, встречу богачей, но они не будут знать, где и как убить время; найду я также и скромных тружеников, но они не будут знать, где отдохнуть и развлечься. Заграница на самом деле «испортила» беззаботного кавалергарда: она заставила его призадуматься над окружавшей его безотрадной русской действительностью.
Как бы ни были велики маньчжурские поражения, а все же Россия оставалась Россией, и никто не мог не считаться с ее величием. И стало мне раз и навсегда ясно, что всем своим положением за границей я обязан не себе, а своей великой родине. Это чувство, зародившееся в самом начале моей заграничной службы, предохраняло меня от всех колебаний в дни великих революционных потрясений.
Про Францию:
Меня удивило, что всякий министр или депутат почитал своим долгом при приезде подойти к паровозу, чтобы пожать руку машинисту. Наши министры и на это не были способны, считая, что пожать замасленную руку человеку, от которого минуту назад зависела твоя жизнь, - дело не барское.
Не по одежке здесь встречали, а по визитной карточке, и не по уму провожали, а также по карточке, провожая гостя, в зависимости от его положения, или до края письменного стола, или до дверей кабинета, а подчас и до передней.
Однако никакие материальные условия, казавшиеся настолько выше наших, русских, не могли служить препятствием проникновению в ряды этой армии революционного духа - отзвука русской революции 1905 года. Возвращаясь в толпе военных агентов верхом, я услышал доносившийся с пехотного бивака незнакомый мне тогда мотив «Интернационала».
...со свойственным французам авторитетным и в то же время вежливым тоном, заявил, что хотя он и очень благодарен своему молодому союзнику за интересный доклад, но следовать его советам не собирается. - Никогда, - сказал он, - французская армия не станет рыть окопов, она будет всегда решительно атаковать и никогда не унизит себя до обороны. Это было сказано в 1906 году.
Про работу военного агента:
[Итальянский коллега делится с Игнатьевым секретами ремесла]«Сегодня состоялся банкет по случаю проводов резервистов такого-то полка» - гласила вырезка из какой-то провинциальной газеты. «Особенно отличились артиллеристы такого-то полка», - описывала другая газета какие-то местные маневры и т. д. - Столичных газет я не читаю, - объяснял полковник, - их изучают только дипломаты. Вырезки, на первый взгляд, ничего не говорят, но когда вы изо дня в день и из года в год сопоставляете, делаете выборки, то порядок пополнения резервистами выясняется. Французы так болтливы!
Про будущие войны:
... того невнимания, с которым французский генеральный штаб отнесся к выработанному Лазаревым плану действий против возможного наступления германских армий по левому берегу Мааса. Владимир Петрович много потрудился над этим планом, но только история воздала должное его прозорливости: как в 1914, так и в 1940 году германские армии вторглись во Францию вдоль левого берега Мааса, через Бельгию.
... не выдержал только германский майор и на прекрасном французском языке резко отчеканил: - Ну, вы все имеете право изменять, как вам вздумается, существующий порядок вещей, но мы, немцы, от всеобщей воинской повинности никогда не откажемся. Армия - это школа для немецкого народа. Без армии нет Германии!
За месяц до начала мировой войны один мой приятель, гусарский поручик, был посажен под арест за то, что позволил себе на учении ознакомить свой эскадрон с рытьем окопов!