50 лет в строю
Недавно в сети встретил описание биографии Алексея Алексеевича Игнатьева, царского генерала, перешедшего на службу Советскому Союзу. В самом этом переходе нет ничего сверхъестественного, ведь, к счастью, в Российской Империи было много настоящих офицеров, которые продолжили служить Родине и после Октябрьской революции. Уникальность же судьбы графа Игнатьева в том, что он во время Первой мировой войны был командирован во Францию и занимался там организацией поставок для русской армии. Так что, после крушения старого государства он оказался единственным человеком, который может распоряжаться средствами Российской Империи во Франции. А это более 200 миллионов золотых франков, гигантские деньги! Из всех же возможных вариантов использования этих средств Игнатьев выбрал передать их новой Советской власти. И за свой поступок он просил разрешить ему поступить на службу молодому государству. После этого решения всё его окружение порвало с ним связь, а родной брат даже пытался убить его за "предательство".
Меня такая биография заинтересовала, и я решил прочитать его мемуары. Называются они "50 лет в строю" и представляют собой крайне занимательное чтение. Уже из первой главы, где Алексей Алексеевич рассказывает про свою семью, становится ясно, что он родом из самой верхушки служивой элиты Российской Империи: его дядя занимал высокие в МИДе, был министром МВД, отец был генерал-губернатором Иркутска, а потом Киева. Сам Игнатьев был выпускником пажеского корпуса, служил в кавалергардском полку, его сослуживцами были Маннергейм, Врангель, Скоропадский. Читая мемуары я прямо погружаюсь в атмосферу заката Российской Империи и лучше понимаю, почему её история закончилась тем, чем закончилась. Некоторые цитаты мне так понравились, что не могу не привести их в этом посте.
Про гвардию:
Производство в гусарском полку всегда было головокружительно быстрым, так как дворянских состояний хватало большинству офицеров лишь лет на пять. В полку оставались только служаки, как отец, или люди особенно богатые.
Многие офицеры гвардии, по существу, ничего общего с военной службой не имели. Вызывает раз Алексей Павлович одного из таких «милых штатских» в военном мундире и спрашивает: - Я вот не знаю, какое бы вам дело поручить… Подумайте хорошенько сами и зайдите ко мне через неделю. - Я бы мог, господин полковник, отвозить полковой штандарт во дворец, - ответил офицер после семидневного размышления.
Про господ-офицеров:
[Тут Игнатьев рассказывает, как он поступил учиться в пажеский корпус - самое престижное военное учебное заведение]Он показал мне помещение и прежде всего исторический белый зал с портретами монархов и белыми мраморными досками, на которых красовались высеченные золотыми буквами имена первых учеников по выпускам с самого основания корпуса.
Я поспешил найти здесь имена дяди, Николая Павловича Игнатьева, выпуска 1849 года, и отца - 1859 года.
Тут же рядом я увидел год без фамилии окончившего, и мне объяснили, что здесь было имя князя Кропоткина, стертое с доски по приказанию свыше за то, что Кропоткин стал революционером. Мне вспомнилось это в Париже, в 1922 году, когда Трепов, бывший министр и бывший паж, возглавлявший эмигрантский «союз пажей», прислал мне письмо с извещением об исключении меня навсегда из пажеской среды; стереть мою фамилию с мраморной доски выпуска 1896 года было уже не в их власти.
В представлении гвардейского офицера полк составляли три-четыре десятка господ, а все остальное было как бы подсобным аппаратом. Если бы вы приехали в Париж даже через много лет после нашей революции, то нашли бы большую часть офицеров расформированных давным-давно гвардейских полков, и в том числе кавалергардов, собиравшихся в штатских пиджаках и шоферских куртках на полковой праздник в бывшую посольскую церковь на улице Дарю - тогдашнем центре русской эмиграции - и служивших молебны под сенью вывезенного ими при бегстве из Крыма полкового штандарта. Естественно, что в свое время в Париже они не преминули вслед за пажами прислать мне письмо, исключающее меня из полка.
Двадцать с лишком лет спустя в Париже, когда из-за моей службы Советской власти все мои бывшие знакомые, а в особенности русские, перестали мне кланяться
Никто не задумывается над тем, что эти «гуляния» шли вразрез с воинским уставом, каравшим нижних чинов за пьянство, и с военным законом, строже каравшим за преступление, совершенное в пьяном виде. Сломать эту традицию никто не смел или же не хотел. К тому же общие попойки были едва ли не главным связующим звеном в офицерской среде, а некоторые из полковых офицеров даже с солдатами знакомились благодаря вызову песенников и с удивлением замечали среди них то новых унтер-офицеров, то неоперившихся новобранцев.
Про армию в целом:
Когда, через несколько лет, на полях Маньчжурии я ломал себе голову, силясь понять истинные причины наших поражений, то в числе других показательных примеров нашей военной системы передо мной неизменно вставала картина майского парада на Марсовом поле - эта злая насмешка, этот преступный самообман и бутафория, ничего общего с войной не имевшая.
Ни одна иностранная армия не знала таких внутренних нарядов, как русская. Поистине, о ней можно было сказать, что она существует, чтобы охранять себя.
От маленьких деталей и до важнейших вопросов многое в русской армии держалось на изживших себя традициях, а не на здравом смысле./i>
Про коронацию Николая 2:
Это были «надежные» мужики, привезенные полицией в город, чтобы создать видимость всенародной встречи царя, а также для того, чтобы предупредить возможность революционных вспышек. Николай II сказал по этому поводу: «Как отрадно не видеть полиции».
В академии Генштаба преподавал Алексеев:
Даже походы бессмертного Суворова изучались нами с бóльшим интересом по печатным источникам, чем по лекциям Алексеева. Трудно понять, какие качества в этом усердном кабинетном работнике, лишенном всего, что могло затронуть дух и сердце слушателя, выдвинули его впоследствии фактически на пост русского главнокомандующего. Гораздо более ясен дальнейший и последний этап его карьеры: бедное талантами белое движение вполне могло удовлетвориться таким вдохновителем, как Алексеев.
Даже обучение в академии Генштаба велось в начале ХХ века согласно устаревшим стратегемам:
Главное внимание в уставах и учебниках уделялось пресловутому выбору артиллерийских позиций - то за гребнем, то перед гребнем, но о силе и могуществе артиллерийского огня никто не дал нам наглядного представления. Поэтому когда японцы сосредоточили огонь батарей, разбросанных по фронту, на участке, намеченном для атаки, то этот прием оказался для нашего командования неприятнейшим сюрпризом.
С пулеметами нас тоже познакомили только наши враги, на войне; надо полагать, что пулемет тогда еще лишь изучался в какой-нибудь из ученых комиссий или в артиллерийском комитете.
Меня такая биография заинтересовала, и я решил прочитать его мемуары. Называются они "50 лет в строю" и представляют собой крайне занимательное чтение. Уже из первой главы, где Алексей Алексеевич рассказывает про свою семью, становится ясно, что он родом из самой верхушки служивой элиты Российской Империи: его дядя занимал высокие в МИДе, был министром МВД, отец был генерал-губернатором Иркутска, а потом Киева. Сам Игнатьев был выпускником пажеского корпуса, служил в кавалергардском полку, его сослуживцами были Маннергейм, Врангель, Скоропадский. Читая мемуары я прямо погружаюсь в атмосферу заката Российской Империи и лучше понимаю, почему её история закончилась тем, чем закончилась. Некоторые цитаты мне так понравились, что не могу не привести их в этом посте.
Про гвардию:
Производство в гусарском полку всегда было головокружительно быстрым, так как дворянских состояний хватало большинству офицеров лишь лет на пять. В полку оставались только служаки, как отец, или люди особенно богатые.
Многие офицеры гвардии, по существу, ничего общего с военной службой не имели. Вызывает раз Алексей Павлович одного из таких «милых штатских» в военном мундире и спрашивает: - Я вот не знаю, какое бы вам дело поручить… Подумайте хорошенько сами и зайдите ко мне через неделю. - Я бы мог, господин полковник, отвозить полковой штандарт во дворец, - ответил офицер после семидневного размышления.
Про господ-офицеров:
[Тут Игнатьев рассказывает, как он поступил учиться в пажеский корпус - самое престижное военное учебное заведение]Он показал мне помещение и прежде всего исторический белый зал с портретами монархов и белыми мраморными досками, на которых красовались высеченные золотыми буквами имена первых учеников по выпускам с самого основания корпуса.
Я поспешил найти здесь имена дяди, Николая Павловича Игнатьева, выпуска 1849 года, и отца - 1859 года.
Тут же рядом я увидел год без фамилии окончившего, и мне объяснили, что здесь было имя князя Кропоткина, стертое с доски по приказанию свыше за то, что Кропоткин стал революционером. Мне вспомнилось это в Париже, в 1922 году, когда Трепов, бывший министр и бывший паж, возглавлявший эмигрантский «союз пажей», прислал мне письмо с извещением об исключении меня навсегда из пажеской среды; стереть мою фамилию с мраморной доски выпуска 1896 года было уже не в их власти.
В представлении гвардейского офицера полк составляли три-четыре десятка господ, а все остальное было как бы подсобным аппаратом. Если бы вы приехали в Париж даже через много лет после нашей революции, то нашли бы большую часть офицеров расформированных давным-давно гвардейских полков, и в том числе кавалергардов, собиравшихся в штатских пиджаках и шоферских куртках на полковой праздник в бывшую посольскую церковь на улице Дарю - тогдашнем центре русской эмиграции - и служивших молебны под сенью вывезенного ими при бегстве из Крыма полкового штандарта. Естественно, что в свое время в Париже они не преминули вслед за пажами прислать мне письмо, исключающее меня из полка.
Двадцать с лишком лет спустя в Париже, когда из-за моей службы Советской власти все мои бывшие знакомые, а в особенности русские, перестали мне кланяться
Никто не задумывается над тем, что эти «гуляния» шли вразрез с воинским уставом, каравшим нижних чинов за пьянство, и с военным законом, строже каравшим за преступление, совершенное в пьяном виде. Сломать эту традицию никто не смел или же не хотел. К тому же общие попойки были едва ли не главным связующим звеном в офицерской среде, а некоторые из полковых офицеров даже с солдатами знакомились благодаря вызову песенников и с удивлением замечали среди них то новых унтер-офицеров, то неоперившихся новобранцев.
Про армию в целом:
Когда, через несколько лет, на полях Маньчжурии я ломал себе голову, силясь понять истинные причины наших поражений, то в числе других показательных примеров нашей военной системы передо мной неизменно вставала картина майского парада на Марсовом поле - эта злая насмешка, этот преступный самообман и бутафория, ничего общего с войной не имевшая.
Ни одна иностранная армия не знала таких внутренних нарядов, как русская. Поистине, о ней можно было сказать, что она существует, чтобы охранять себя.
От маленьких деталей и до важнейших вопросов многое в русской армии держалось на изживших себя традициях, а не на здравом смысле./i>
Про коронацию Николая 2:
Это были «надежные» мужики, привезенные полицией в город, чтобы создать видимость всенародной встречи царя, а также для того, чтобы предупредить возможность революционных вспышек. Николай II сказал по этому поводу: «Как отрадно не видеть полиции».
В академии Генштаба преподавал Алексеев:
Даже походы бессмертного Суворова изучались нами с бóльшим интересом по печатным источникам, чем по лекциям Алексеева. Трудно понять, какие качества в этом усердном кабинетном работнике, лишенном всего, что могло затронуть дух и сердце слушателя, выдвинули его впоследствии фактически на пост русского главнокомандующего. Гораздо более ясен дальнейший и последний этап его карьеры: бедное талантами белое движение вполне могло удовлетвориться таким вдохновителем, как Алексеев.
Даже обучение в академии Генштаба велось в начале ХХ века согласно устаревшим стратегемам:
Главное внимание в уставах и учебниках уделялось пресловутому выбору артиллерийских позиций - то за гребнем, то перед гребнем, но о силе и могуществе артиллерийского огня никто не дал нам наглядного представления. Поэтому когда японцы сосредоточили огонь батарей, разбросанных по фронту, на участке, намеченном для атаки, то этот прием оказался для нашего командования неприятнейшим сюрпризом.
С пулеметами нас тоже познакомили только наши враги, на войне; надо полагать, что пулемет тогда еще лишь изучался в какой-нибудь из ученых комиссий или в артиллерийском комитете.