"Построй мне дом, меня любя" - Грустная статья о Борисе Шергине
"Построй мне дом, меня любя. Построй, продумав тонко..."
Булат Окуджава
Авторы мультфильмов по сказкам Б.В. из серии "Смех и горе у Бела моря" Коваль и Носырев на могиле Шергина 1988 год, фото В.Ускова
"... только Шергин может сказать"
Прошедшим летом, в последних числах июля мы отмечали 110-летний юбилей Бориса Викторовича Шергина. 31 октября было 30 лет со дня его смерти. Закончился 2003- й, объявленный у нас в области "годом Шергина". Публикации о нем, его творчестве, выставки, выступления на первой международной научной конференции "Наследие Бориса Шергина в изменяющейся России" - все это было. Но где осталась зримая память о нем?! Где его "запечатленная слава"?!
Закончив в Москве Строга-новское училище, Шергин вернулся домой; с 1917 по 1919 год работал в Архангельском обществе изучения Северного края, а с 1919-го по 1921-й - художником-инструктором при Архангельском совнархозе. Где родился, там и пригодился. Но и столице тоже понадобился Шергин - в 1921 году он был приглашен в Москву, в Институт детского чтения...
В конце сентября 1925 года С. Г. Писахов свое письмо в Москву, писателю А. С. Яковлеву, заканчивает так: "Сообщите, что будет в печати о Севере... Адрес Шергина: Маросейка, Мало-Успенский переулок, 6". Он жил в квартире N 1 вместе со своим троюродным братом по материнской линии Анатолием Викторовичем Крогом. Как пишет Юрий Галкин, "еще с юности этих людей соединили духовные пристрастия, единомыслие, единодушие, и родство по этой линии оказалось несомненно братским". Для Шергина Москва была "городом брата моего", вместе они пережили болезни, голод, нужду военных лет.
Наверху, в мезонине этого старинного особнячка, жила Анна Константиновна Покровская, исследователь, ценитель и неутомимый пропагандист северной народной культуры, не раз бывавшая в наших краях. Именно она и пригласила Шергина в созданный и руководимый ею Институт детского чтения. Покровская - давнишний друг Писахова: "Я познакомилась с ним на Ледовитом океане, когда он из Каира плыл на Новую Землю..." - стало быть, в 1905-м.
О ней не раз упоминает Чуковский в своем бесценном "Дневнике", в записях за 1927-й -28-й - трудные, переломные годы для всей нашей литературы и особенно для детской. В конце ноября 27-го Корней Иванович приезжал из Питера в Москву, обеспокоенный задержкой с выходом в свет своего "Крокодила"; узнал, что сверстанная уже книга несколько месяцев находится на рассмотрении в ГУСе - Государственном Ученом Совете, руководящем методическом центре Наркомпроса РСФСР. Узнал, что отныне без разрешения этого самого ГУСа ни одну книгу для детей Госиздат печатать не может. И вот он спешит в Институт детского чтения, к "Анне Конст. Покровской. Она выражает мне горячее сочувствие и рассказывает, как теснят ее и ее институт: он стал почти нелегальным учреждением..."
В марте 28-го года Корнею Ивановичу стало известно, как некий руководящий методист ГУСа "выступил с двумя доносами: на Институт Детского Чтения и на журнал "Искусство в школе". Институт провинился перед ним в том, что Покровская в одном своем отчете о детских книгах не написала ни разу слов "Пролетарская революция", а в другом - написала не "коммунистическая", но "общественная". За это он требовал закрытия Института"...
Мне хотелось бы поделиться даже тем немногим, что удалось узнать об Анне Константиновне Покровской, ее стойком, независимом характере, художественном чутье, о ее верности и надежности в дружбе. Думаю, ее благотворное влияние испытали на себе не только Чуковский, Писахов, Шергин... Но пока о Шергине. Покровская с высоты своего "капитанского мостика" стремилась направлять построенный ею корабль - Институт детского чтения - из Москвы на Север, где хранили еще богатства народной культуры, животворимой русской речи, мудрый домашний, семейный уклад. А, по словам ее архангельского друга Писахова, обо всем этом "только Шергин может сказать".
В Москве все свои знания, умения, дарования Шергин щедро отдавал птенцам гнезда Покровской. Один из них, А. И. Ефимов, вспоминал, как Борис Викторович, еще молодой, крепкий, широкоплечий, в матросской блузе поверх тельняшки, рассказывал детям своим напевным северным говором древние былины, сказания, перемежая их лукавыми побасенками.
Артистичен он был удивительно! Мне ведь тоже посчастливилось видеть и слышать его тогда - осенью 67-го, в последнем шергинском жилище на Рождественском бульваре в Москве. Седобородый, иссохший, как будто одним только духом святым питаемый... Печальная мудрость в глазах, не позволявших догадаться о слепоте, жалеть. И вскоре мы, трое, уже смеялись до упаду, когда Борис Викторович с серьезным видом рассказывал, как воры на кладбище столкнулись с заполошной старухой, что провалилась в яму, вырытую накануне для чьей-то могилы... Сюжет- то, вроде, узнаваемый, бродячий, но подан был бесподобно. И таким живым, воистину родным, незамутненным языком, такими меткими, незатертыми словами... Только в наших северных деревнях довелось наслаждаться столь же яркими, точными выражениями, сравнениями, интонациями, что естественно, непроизвольно возникали в повседневной разговорной речи. Это вам не "сникерсни в своем формате"!
Семь лет творенья
"Биография писателя - его отношение к слову. Остальное - факты жизни. Первая моя книжка "У Архангельского города, у корабельного пристанища" - это ведь запись устного репертуара моей матери... Анна Ивановна Шергина, хранительница слова... Мать умерла в том году, когда вышла книжка..." Так говорил Борис Викторович Юрию Ковалю. Чуть позже Шергин от всей души рекомендует автора "Недопеска", "Чистого Дора", "Приключений Васи Куролесова" в Союз писателей. Самого же Шергина с его первым сборником "У Архангельского города..." (вышел в Москве в 1924 году) направила со своего "капитанского мостика" в бурное литературное море Анна Константиновна Покровская.
Две свои книги - "У Архангельского города, у корабельного пристанища" и "Архангельские новеллы" Шергин иллюстрировал и оформлял сам. Юрий Коваль, тоже всерьез занимавшийся живописью, пишет в своем "Веселье сердечном": "Первой книги я так и не достал, а вторая мне кажется замечательным памятником русского искусства, Борис Викторович сделал здесь суперобложку, переплет, форзац и двадцать четыре иллюстрации... Знание живописи, истинная любовь к художеству светится во многих рассказах Шергина..."
Итак, он "в качестве научного работника первого разряда" рецензирует работы художников детской книги и неустанно пропагандирует древнюю культуру родного Севера, устное народное творчество, увлекая, покоряя своим рассказом не только детскую, но и самую разнообразную аудиторию. "Душа просит" взять в руки кисть - расписывает двери, кафель печей, оконные стекла в уютном особнячке, где размещался Институт. Или филенки шкафа у себя в комнате, тут же, в полуподвале. И все родные поморские сюжеты: кораблики под парусами, бравые матросы, морские звери...
Вот такая живая, полная через край жизнь была у него все эти годы, с 23-го по 30-й, которые я назвала бы - семь лет творенья.
Наказ земляков
В начале 30-х Шергин рассказывал по центральному радио свои сказки из цикла "Шиш Московский", которые перед этим вышли отдельным сборником. Его озорные скоморошьи небывальщины, архангельские новеллы, поморские были, старины опубликованы во многих изданиях. Но прежде всего самые заинтересованные, благодарные слушатели и читатели Шергина - дети. Он ведь и сам тоже родом из детства, где в листопад река у города покрывалась кораблями, где отец, штурман, механик, дома говорил и пел сыну о море, мастерил модели парусников, водил к себе на судно в машинное отделение... Где мама, "хранительница слова", учила читать по азбуке, умелой отцовской рукой написанной и разрисованной красками.
В 30-х годах Шергина печатают во всех детских журналах того времени. Две его сказки - "Глупые люди" и "Небылицы" - появились в 33-м в "Чиже", самом талантливом по содержанию и художественному оформлению журнале для дошколят. С изданием "Чижа" связаны имена Маршака, Заболоцкого, Олейникова, Хармса, художника Конашевича и других.
Наш Шергин - по праву среди тех, кто, по словам К. А. Федина, сделал детскую книгу в СССР явлением истории. И не только детскую. Наказ земляков - "Поедешь, Борис, в Москву учиться, постарайся, чтоб наши сказания попали в писания", - он исполнил с честью.
Как только Шергин обосновался в Москве, - у него в Мало-Успенском переулке, позже переименованном в Сверчков, стали останавливаться приезжавшие из Архангельска друзья и знакомцы. Писахов сообщает писателю А. С. Яковлеву 7 октября 1926 года: "Кукольница Сивкова уехала в Москву с куклами, остановилась у Шергина и Покровской..." (Анастасия Ивановна Сивкова - знаменитая архангельская мастерица; сотворенные ею ненецкие куклы в искусно сшитой национальной меховой одежде представляли не только художественный, но и этнографический интерес, ценились и в нашей стране, и за рубежом.
В писаховской переписке с А. С. Яковлевым не раз упомянуто о поездке в Москву, в том же 26-м, другого нашего знаменитого земляка, самоотверженного труженика полярных морей Владимира Ивановича Воронина. "Мой капитан" - называет его Степан Григорьевич. Сам же он в каждый свой приезд в столицу - то наверху, у Покровской, то внизу, у "братьев" (Шергина и Крога). И в конце 26-го, и в начале 39-го: "Жил у Шергина-Покровской, был у Леонова-Лидина..." И в 40-м, и в начале 41-го. А по возвращении домой, в Архангельск: "В Институт детского чтения (где Покровская, Шергин и иже с ними) пишу почти ежедневно..."
Так вот и возникло в Москве "северное представительство". Под боком у самой сердцевины древней Белокаменной - Китай-города, Солянки, Маросейки - переплетение старых переулочков и "стогодовалый" дом в одном из них. "Деревянная Москва... Домишки двух-, одноэтажные, флигельки, дворы покрыты травой, деревья из-за заборов... Какая здесь была уютная, настоящая жизнь. Какой спокой. Как жизнь проходила по-человечески... Покосилось, похилилось все сейчас... Было быто, да было жито..." Ну, если уж "покосилось, похилилось все" в военном 42-м, когда Шергин сделал эту запись в своем "Дневнике" - то теперь та деревянная Москва с ее "спокоем" тает даже в воспоминаниях. Однако, по свидетельству Ю. М. Шульмана, дом N 6 в Сверчковом переулке уцелел.
В начале 20-х обосновался здесь Борис Викторович... На рассвете переулок был тих, без "лая машин", выглядел выметенным, прибранным. Через дорогу росли липы. "О, какая чудная, несравненная картина глядит на меня из рамы убогого подвального оконца! В свете зари, как на золоте иконы, написана эта малая купа дерев". Картина напоминала узор стройных берез перед родительским домом в Архангельске - и тянуло Бориса Викторовича на Север как птицу. Уже и матери не было в живых, а младшая сестра Лариса тоже перебралась в Москву, но Шергин все старался навестить родной город. Считалось, что последний раз он приезжал сюда в 1934-м. Но вот что записал Юрий Коваль в конце 69-го со слов самого Бориса Викторовича: "В Архангельске я выступал весной сорок первого года на лесопильном заводе. Перед самой-то войной... Меня не отпускали рабочие. Я около трех часов рассказывал. Культура слушанья была высока". (Кстати, С. Г. Писахов в письме московскому писателю А. И. Вьюркову от 5 февраля 1941 года просил узнать, "собираются ли Борис и "братец" в Архангельск и с кем. С Давыдовым или новую бригаду сколотили?").
"А не вспомнят - сиди, жди"
Еще до войны в жизнь Бориса Викторовича Шергина вошло Подмосковье, древняя "Радонежская земля" близ Сергиева Посада, где он частенько живал в летнее время вместе с "брателком". Туда же, в деревню Хотьково, "убежали" они из Москвы от "деннонощной" бомбардировки и пожаров в июле 41-го. Втроем: "братья" опекали юного Мишу Барыкина, которого Шергин называл "богоданным племянником", до конца своих дней относился к нему, как к родному, хотя родства между ними не было. В августе 41-го их Сверчков переулок в Москве пострадал от бомбежек, старинный особнячок, где они жили, стоял без окон, дверей и крыши. И все-таки, когда в конце ноября немцы подошли к Хотькову, им пришлось вернуться туда, в свой полуподвал.
Втроем перемогались здесь в первую страшную военную зиму: "...без электричества, без дров, с замерзшим водопроводом и канализацией, мы питались фунтом хлеба на день и водой". Голодали всю войну (да и после войны еще года два), болели. У Бориса Викторовича авитаминоз, перешедший в цингу, необратимо повлиял на зрение: "Писать пишу, читать в лавочку ношу". Да еще "липовая нога" (давнее увечье - толкнули под трамвай в давке)... Все это ограничивало возможность дальних передвижений, устных выступлений перед публикой. "Ино мои-то заработки всегда вилами на воде писаны: вспомнят, ткнут в какой-нито концертишко. А не вспомнят - сиди, жди". Писательство тоже не кормило: книга "У песенных рек" вышла в 39-м году и только через восемь лет, в 47-м, - "Поморщина-корабельщина".
Больше всего угнетало Бориса Викторовича, что он, со своими болезнями, "на братишку опрокинулся, сел ему на шею и когда слезу - не предвидится". У "братишки", Анатолия Викторовича Крога, единственного из троих, была постоянная работа в Хотькове. Все военные и первые послевоенные годы он, тоже слабый здоровьем, часто хворавший, тащил на себе непосильную ношу. В бесконечных очередях, в хлопотах, да еще вынужденные разъезды между Москвой и Хотьковом: "Он и в город бегом, и из города бегом, и дома как волчок..."
К тому времени Шергин, по-прежнему тоскуя о родимом Севере, уже "прилепился сердцем к здешней Владимиро-Суздальской и Древле-Московской земле". Хотьково, Митино, Богородская, Сергиев Посад, Лавра - край художников, кустарей, вышивальщиц, мастеров мягкой и деревянной игрушки. "По народным преданиям, первую деревянную игрушку сделал сам Преподобный Сергий... Игрушка и всякое художество было народным промыслом, "хлебом" здешнего края..." И снова в дневнике о преподобном Сергии Радонежском, среди всех святых особенно им любимом, - Шергин считал его совестью Руси.
От хотьковских холмов, от сосен на берегу речки Пажи все тяжелее ему было возвращаться в Москву, в их порушенное войной и временем гнездо в Сверчковом (бывшем Мало-Успенском) переулке. Сыро, темно. "Полы прогнили, потолок, стены покоптели... А все свое тут, свое, хоть в невеликих аршинах".
По новому адресу
Но прошло еще немало времени, прежде чем Шергину, старейшему члену Союза писателей, награжденному в послевоенные годы орденом Трудового Красного Знамени, инвалиду, улучшили, наконец, жилищные условия. Дали две комнаты (побольше "аршинами") в коммунальной квартире на первом этаже дома N 10/7 по Рождественскому бульвару.
И снова - место в центре старой Москвы, один из живописнейших ее бульваров с могучими величавыми деревьями вдоль центральной аллеи. Но красота вокруг, замечательная историческая память, связанная с этим местом, еще сильнее, чем в "домишке" на Мало-Успенском, контрастировала с неприглядностью сумрачных комнат: первый этаж и здесь был полуподвальным, только с высокими потолками. Там и жил Борис Викторович до поздней осени 1973 года, до дня кончины.
В записях Федора Александровича Абрамова (его успел познакомить с Шергиным Юрий Галкин) есть крохотный набросок, сделанный в декабре 79-го, - "Праздник души". Приведу его полностью.
"Все шесть дней недели Юра работал: огород, дом, литературная поденщина (переводы и пр.). А в субботу намывал полы в доме, мылся в бане, менял чистое белье и назавтра, в воскресенье, устраивал для себя праздник души. То есть садился за стол, брал дневники Б. В. Шергина и начинал их расшифровывать.
В статье отметить, как много сделал для популяризации Шергина Ю. Галкин".
Прочесть, с усилием разбирая в старых тетрадках эти дневниковые записи, сделанные только для себя, рукой человека, чье зрение угасает, - труд кропотливый, утомительный. И все-таки праздник - ведь, по словам того же Шергина, "русский мастер у работы радоваться хочет". И вот стараниями Юрия Галкина шергинские "Дневники" (пусть по частям, выборочно) начинают свой путь к читателю: от первой маленькой книжечки "Борис Шергин. Поэтическая память", выпущенной в 1978 году издательством "Советская Россия" в серии "Писатели о творчестве", - и до большого, любовно составленного, изданного "Молодой гвардией" в 1992 году шергинского сборника "Изящные мастера".
На Рождественском бульваре, на другой его стороне, наискосок от дома, где жил Б. В. Шергин, мне не раз доводилось жить во время приездов в Москву после 1973 года. Проходя мимо "Чебуречной" в крохотном помещении бывшей закусочной, вспоминала тот осенний день 67-го, когда, расставшись с Борисом Викторовичем, мы, трое его гостей, взволнованные, возбужденные, зашли сюда перекусить. Юра Галкин, помню, все сокрушался, что не догадались хоть какой-то гостинец к чаю старику принести, как будто и не северяне мы... ("Чай души моей отрада", - прочла недавно в шергинском "Дневнике"; но и с чаем в тот день, судя по всему, в хозяйстве было туго).
Зайти в ставшую неодушевленной коммунальную квартиру на первом этаже дома N 10/7 заставить себя так и не могла. Позже прочту у Юрия Коваля в его "Веселье сердечном", что он, когда не стало Бориса Викторовича, тоже проходил по Рождественскому мимо его дома, глядел на слепые окна... А однажды все-таки зашел в подъезд, увидел у знакомой двери оборванные провода звонка, повернул обратно. Но позже приходил еще дважды, пока на стук в дверь не вышли соседи. На расспросы о шергинских комнатах направили Коваля этажом выше, к вдове Михаила Андреевича Барыкина. (Правда, их брак был весьма быстротечен: к тому времени "богоданный племянник" Бориса Викторовича уже умирал от чахотки).
Юрия Коваля беспокоила судьба того немногого, что еще оставалось и могло служить для сохранения памяти об удивительном писателе, художнике, сказителе. Женщина, официально ставшая наследницей Шергина, сообщила Ковалю, что "кораблик" - модель парусной шхуны - у нее, что в комнаты Бориса Викторовича, где еще стоят шкаф и рояль, так никого и не поселили - дом хочет забрать какое-то министерство.
Незадолго до 110-летнего юбилея Б.В.Шергина побывала я на Рождественском... Видела мраморную мемориальную доску на старинном особняке: здесь жил Демьян Бедный. (Советское правительство предоставило пролетарскому поэту прекрасную просторную квартиру). На доме N 10/7 нет никакого напоминания об одном из его многочисленных жильцов - Б. В. Шергине. Квартиру на первом этаже, где его комнаты, арендует какое-то учреждение.
Позже мною было "слышано от неложного человека" (шергинское выражение), что семья, ставшая его официальными наследниками, как и раньше, располагается на втором этаже. Выкупили соседние комнаты у бывших жильцов, учредили "Фонд Бориса Шергина", собираются открыть музей. (Интересно, где?.. У себя на втором этаже, где, по слухам, затеян евроремонт и ничто не связано с Шергиным, кроме фонда его имени? Или внизу, в двух комнатах бывшей коммуналки, где среди уже невидимого им запустения старался "не потерять веселья сердечного" старый, больной Мастер?) Добавлю еще, что могила Бориса Викторовича на Кузьминском кладбище заботой и уходом фонда его имени по-прежнему обойдена.
На родимом Севере...
У нас в Архангельске под номером 35 по улице Карла Маркса (бывшей Кирочной), между Ломоносовским и Новгородским проспектами, появился в конце 80-х небольшой аккуратный домик. Если б не новизна постройки, не сияние свежеобработанного дерева, он бы мало чем отличался от соседних, потемневших от времени домишек, типичных для старого деревянного Архангельска. Доска на "новоделе" извещала, что здесь, поблизости от того места, где стоял когда-то шергинский родительский дом, чей внешний вид и планировку удалось воспроизвести, будет открыт Литературный музей, появится возможность сохранить зримую память не только о Б. В. Шергине, но и о С. Г. Писахове и других писателях, связанных с Севером, Архангельском.
Потом сложилось так, что семейные обстоятельства не позволяли мне отдаляться от своего дома; но Лариса Борисовна Толкачева, которой в те годы приходилось ходить по улице Карла Маркса каждый рабочий день, помнит, что доска с фасада дома N 35 исчезла, а внутри одно время хранились мешки и ящики с продуктами... А лет пять тому назад позвонила мне Татьяна Копылова, замечательный наш мастер-косторез, притом горячая, преданная поклонница шергинского творчества, и взволнованно сообщила, что дом N 35 теперь занимает... Ново-Апостольская церковь. "Представляете?! Восстановили дом Шергина, верующего, православного - а теперь перестроили под ново-апостольскую церковь!" Я съездила, посмотрела, - действительно, пристройки-надстройки увеличили и изменили дом N 35 неузнаваемо, он теперь резко контрастирует с соседними, под номерами 37, 39... Снова на фасаде появилась доска, но совсем иного содержания - извещает о днях и часах богослужений. В остальное время (а я теперь нередко наведываюсь сюда) здание выглядит необитаемым.
Недавно удалось выяснить в общих чертах, как дело было. Затеял восстановить родительский дом Шергина и устроить там музей Игорь Владимирович Стрежнев, энтузиаст литературного краеведения. Он нашел фирму, которая взялась за строительство с условием, что часть помещений в доме возьмет себе. В письмах Ю. Ф. Галкину Стрежнев сообщал, что ему удалось разыскать план старого дома Шергиных (того самого, под номером 26 по Кирочной улице, где Борис Викторович "рос до 25 годов у маменьки за пазушкой"), появилась возможность воссоздать обстановку внутри. Но потом обстоятельства лишили Игоря Владимировича возможности довести до конца задуманное, а в последний день 95-го его не стало. К тому времени стараниями Бориса Михайловича Егорова был создан и уже третий год действовал Литературный музей на проспекте Чумбарова-Лучинского, в квартире жилого здания типовой постройки советских времен. А фирма, на которую когда-то "вышел" Стрежнев, распорядилась построенным ею домом по-своему...
Грустная история. Но типичная для нашего времени, когда "все на продажу"... Все же очень хочется надеяться, что точка в ней еще не поставлена.
Лидия МЕЛЬНИЦКАЯ
12/02/2004
http://www.pravdasevera.ru/?id=9450
http://www.pravdasevera.ru/?id=10596
Булат Окуджава
Авторы мультфильмов по сказкам Б.В. из серии "Смех и горе у Бела моря" Коваль и Носырев на могиле Шергина 1988 год, фото В.Ускова
"... только Шергин может сказать"
Прошедшим летом, в последних числах июля мы отмечали 110-летний юбилей Бориса Викторовича Шергина. 31 октября было 30 лет со дня его смерти. Закончился 2003- й, объявленный у нас в области "годом Шергина". Публикации о нем, его творчестве, выставки, выступления на первой международной научной конференции "Наследие Бориса Шергина в изменяющейся России" - все это было. Но где осталась зримая память о нем?! Где его "запечатленная слава"?!
Закончив в Москве Строга-новское училище, Шергин вернулся домой; с 1917 по 1919 год работал в Архангельском обществе изучения Северного края, а с 1919-го по 1921-й - художником-инструктором при Архангельском совнархозе. Где родился, там и пригодился. Но и столице тоже понадобился Шергин - в 1921 году он был приглашен в Москву, в Институт детского чтения...
В конце сентября 1925 года С. Г. Писахов свое письмо в Москву, писателю А. С. Яковлеву, заканчивает так: "Сообщите, что будет в печати о Севере... Адрес Шергина: Маросейка, Мало-Успенский переулок, 6". Он жил в квартире N 1 вместе со своим троюродным братом по материнской линии Анатолием Викторовичем Крогом. Как пишет Юрий Галкин, "еще с юности этих людей соединили духовные пристрастия, единомыслие, единодушие, и родство по этой линии оказалось несомненно братским". Для Шергина Москва была "городом брата моего", вместе они пережили болезни, голод, нужду военных лет.
Наверху, в мезонине этого старинного особнячка, жила Анна Константиновна Покровская, исследователь, ценитель и неутомимый пропагандист северной народной культуры, не раз бывавшая в наших краях. Именно она и пригласила Шергина в созданный и руководимый ею Институт детского чтения. Покровская - давнишний друг Писахова: "Я познакомилась с ним на Ледовитом океане, когда он из Каира плыл на Новую Землю..." - стало быть, в 1905-м.
О ней не раз упоминает Чуковский в своем бесценном "Дневнике", в записях за 1927-й -28-й - трудные, переломные годы для всей нашей литературы и особенно для детской. В конце ноября 27-го Корней Иванович приезжал из Питера в Москву, обеспокоенный задержкой с выходом в свет своего "Крокодила"; узнал, что сверстанная уже книга несколько месяцев находится на рассмотрении в ГУСе - Государственном Ученом Совете, руководящем методическом центре Наркомпроса РСФСР. Узнал, что отныне без разрешения этого самого ГУСа ни одну книгу для детей Госиздат печатать не может. И вот он спешит в Институт детского чтения, к "Анне Конст. Покровской. Она выражает мне горячее сочувствие и рассказывает, как теснят ее и ее институт: он стал почти нелегальным учреждением..."
В марте 28-го года Корнею Ивановичу стало известно, как некий руководящий методист ГУСа "выступил с двумя доносами: на Институт Детского Чтения и на журнал "Искусство в школе". Институт провинился перед ним в том, что Покровская в одном своем отчете о детских книгах не написала ни разу слов "Пролетарская революция", а в другом - написала не "коммунистическая", но "общественная". За это он требовал закрытия Института"...
Мне хотелось бы поделиться даже тем немногим, что удалось узнать об Анне Константиновне Покровской, ее стойком, независимом характере, художественном чутье, о ее верности и надежности в дружбе. Думаю, ее благотворное влияние испытали на себе не только Чуковский, Писахов, Шергин... Но пока о Шергине. Покровская с высоты своего "капитанского мостика" стремилась направлять построенный ею корабль - Институт детского чтения - из Москвы на Север, где хранили еще богатства народной культуры, животворимой русской речи, мудрый домашний, семейный уклад. А, по словам ее архангельского друга Писахова, обо всем этом "только Шергин может сказать".
В Москве все свои знания, умения, дарования Шергин щедро отдавал птенцам гнезда Покровской. Один из них, А. И. Ефимов, вспоминал, как Борис Викторович, еще молодой, крепкий, широкоплечий, в матросской блузе поверх тельняшки, рассказывал детям своим напевным северным говором древние былины, сказания, перемежая их лукавыми побасенками.
Артистичен он был удивительно! Мне ведь тоже посчастливилось видеть и слышать его тогда - осенью 67-го, в последнем шергинском жилище на Рождественском бульваре в Москве. Седобородый, иссохший, как будто одним только духом святым питаемый... Печальная мудрость в глазах, не позволявших догадаться о слепоте, жалеть. И вскоре мы, трое, уже смеялись до упаду, когда Борис Викторович с серьезным видом рассказывал, как воры на кладбище столкнулись с заполошной старухой, что провалилась в яму, вырытую накануне для чьей-то могилы... Сюжет- то, вроде, узнаваемый, бродячий, но подан был бесподобно. И таким живым, воистину родным, незамутненным языком, такими меткими, незатертыми словами... Только в наших северных деревнях довелось наслаждаться столь же яркими, точными выражениями, сравнениями, интонациями, что естественно, непроизвольно возникали в повседневной разговорной речи. Это вам не "сникерсни в своем формате"!
Семь лет творенья
"Биография писателя - его отношение к слову. Остальное - факты жизни. Первая моя книжка "У Архангельского города, у корабельного пристанища" - это ведь запись устного репертуара моей матери... Анна Ивановна Шергина, хранительница слова... Мать умерла в том году, когда вышла книжка..." Так говорил Борис Викторович Юрию Ковалю. Чуть позже Шергин от всей души рекомендует автора "Недопеска", "Чистого Дора", "Приключений Васи Куролесова" в Союз писателей. Самого же Шергина с его первым сборником "У Архангельского города..." (вышел в Москве в 1924 году) направила со своего "капитанского мостика" в бурное литературное море Анна Константиновна Покровская.
Две свои книги - "У Архангельского города, у корабельного пристанища" и "Архангельские новеллы" Шергин иллюстрировал и оформлял сам. Юрий Коваль, тоже всерьез занимавшийся живописью, пишет в своем "Веселье сердечном": "Первой книги я так и не достал, а вторая мне кажется замечательным памятником русского искусства, Борис Викторович сделал здесь суперобложку, переплет, форзац и двадцать четыре иллюстрации... Знание живописи, истинная любовь к художеству светится во многих рассказах Шергина..."
Итак, он "в качестве научного работника первого разряда" рецензирует работы художников детской книги и неустанно пропагандирует древнюю культуру родного Севера, устное народное творчество, увлекая, покоряя своим рассказом не только детскую, но и самую разнообразную аудиторию. "Душа просит" взять в руки кисть - расписывает двери, кафель печей, оконные стекла в уютном особнячке, где размещался Институт. Или филенки шкафа у себя в комнате, тут же, в полуподвале. И все родные поморские сюжеты: кораблики под парусами, бравые матросы, морские звери...
Вот такая живая, полная через край жизнь была у него все эти годы, с 23-го по 30-й, которые я назвала бы - семь лет творенья.
Наказ земляков
В начале 30-х Шергин рассказывал по центральному радио свои сказки из цикла "Шиш Московский", которые перед этим вышли отдельным сборником. Его озорные скоморошьи небывальщины, архангельские новеллы, поморские были, старины опубликованы во многих изданиях. Но прежде всего самые заинтересованные, благодарные слушатели и читатели Шергина - дети. Он ведь и сам тоже родом из детства, где в листопад река у города покрывалась кораблями, где отец, штурман, механик, дома говорил и пел сыну о море, мастерил модели парусников, водил к себе на судно в машинное отделение... Где мама, "хранительница слова", учила читать по азбуке, умелой отцовской рукой написанной и разрисованной красками.
В 30-х годах Шергина печатают во всех детских журналах того времени. Две его сказки - "Глупые люди" и "Небылицы" - появились в 33-м в "Чиже", самом талантливом по содержанию и художественному оформлению журнале для дошколят. С изданием "Чижа" связаны имена Маршака, Заболоцкого, Олейникова, Хармса, художника Конашевича и других.
Наш Шергин - по праву среди тех, кто, по словам К. А. Федина, сделал детскую книгу в СССР явлением истории. И не только детскую. Наказ земляков - "Поедешь, Борис, в Москву учиться, постарайся, чтоб наши сказания попали в писания", - он исполнил с честью.
Как только Шергин обосновался в Москве, - у него в Мало-Успенском переулке, позже переименованном в Сверчков, стали останавливаться приезжавшие из Архангельска друзья и знакомцы. Писахов сообщает писателю А. С. Яковлеву 7 октября 1926 года: "Кукольница Сивкова уехала в Москву с куклами, остановилась у Шергина и Покровской..." (Анастасия Ивановна Сивкова - знаменитая архангельская мастерица; сотворенные ею ненецкие куклы в искусно сшитой национальной меховой одежде представляли не только художественный, но и этнографический интерес, ценились и в нашей стране, и за рубежом.
В писаховской переписке с А. С. Яковлевым не раз упомянуто о поездке в Москву, в том же 26-м, другого нашего знаменитого земляка, самоотверженного труженика полярных морей Владимира Ивановича Воронина. "Мой капитан" - называет его Степан Григорьевич. Сам же он в каждый свой приезд в столицу - то наверху, у Покровской, то внизу, у "братьев" (Шергина и Крога). И в конце 26-го, и в начале 39-го: "Жил у Шергина-Покровской, был у Леонова-Лидина..." И в 40-м, и в начале 41-го. А по возвращении домой, в Архангельск: "В Институт детского чтения (где Покровская, Шергин и иже с ними) пишу почти ежедневно..."
Так вот и возникло в Москве "северное представительство". Под боком у самой сердцевины древней Белокаменной - Китай-города, Солянки, Маросейки - переплетение старых переулочков и "стогодовалый" дом в одном из них. "Деревянная Москва... Домишки двух-, одноэтажные, флигельки, дворы покрыты травой, деревья из-за заборов... Какая здесь была уютная, настоящая жизнь. Какой спокой. Как жизнь проходила по-человечески... Покосилось, похилилось все сейчас... Было быто, да было жито..." Ну, если уж "покосилось, похилилось все" в военном 42-м, когда Шергин сделал эту запись в своем "Дневнике" - то теперь та деревянная Москва с ее "спокоем" тает даже в воспоминаниях. Однако, по свидетельству Ю. М. Шульмана, дом N 6 в Сверчковом переулке уцелел.
В начале 20-х обосновался здесь Борис Викторович... На рассвете переулок был тих, без "лая машин", выглядел выметенным, прибранным. Через дорогу росли липы. "О, какая чудная, несравненная картина глядит на меня из рамы убогого подвального оконца! В свете зари, как на золоте иконы, написана эта малая купа дерев". Картина напоминала узор стройных берез перед родительским домом в Архангельске - и тянуло Бориса Викторовича на Север как птицу. Уже и матери не было в живых, а младшая сестра Лариса тоже перебралась в Москву, но Шергин все старался навестить родной город. Считалось, что последний раз он приезжал сюда в 1934-м. Но вот что записал Юрий Коваль в конце 69-го со слов самого Бориса Викторовича: "В Архангельске я выступал весной сорок первого года на лесопильном заводе. Перед самой-то войной... Меня не отпускали рабочие. Я около трех часов рассказывал. Культура слушанья была высока". (Кстати, С. Г. Писахов в письме московскому писателю А. И. Вьюркову от 5 февраля 1941 года просил узнать, "собираются ли Борис и "братец" в Архангельск и с кем. С Давыдовым или новую бригаду сколотили?").
"А не вспомнят - сиди, жди"
Еще до войны в жизнь Бориса Викторовича Шергина вошло Подмосковье, древняя "Радонежская земля" близ Сергиева Посада, где он частенько живал в летнее время вместе с "брателком". Туда же, в деревню Хотьково, "убежали" они из Москвы от "деннонощной" бомбардировки и пожаров в июле 41-го. Втроем: "братья" опекали юного Мишу Барыкина, которого Шергин называл "богоданным племянником", до конца своих дней относился к нему, как к родному, хотя родства между ними не было. В августе 41-го их Сверчков переулок в Москве пострадал от бомбежек, старинный особнячок, где они жили, стоял без окон, дверей и крыши. И все-таки, когда в конце ноября немцы подошли к Хотькову, им пришлось вернуться туда, в свой полуподвал.
Втроем перемогались здесь в первую страшную военную зиму: "...без электричества, без дров, с замерзшим водопроводом и канализацией, мы питались фунтом хлеба на день и водой". Голодали всю войну (да и после войны еще года два), болели. У Бориса Викторовича авитаминоз, перешедший в цингу, необратимо повлиял на зрение: "Писать пишу, читать в лавочку ношу". Да еще "липовая нога" (давнее увечье - толкнули под трамвай в давке)... Все это ограничивало возможность дальних передвижений, устных выступлений перед публикой. "Ино мои-то заработки всегда вилами на воде писаны: вспомнят, ткнут в какой-нито концертишко. А не вспомнят - сиди, жди". Писательство тоже не кормило: книга "У песенных рек" вышла в 39-м году и только через восемь лет, в 47-м, - "Поморщина-корабельщина".
Больше всего угнетало Бориса Викторовича, что он, со своими болезнями, "на братишку опрокинулся, сел ему на шею и когда слезу - не предвидится". У "братишки", Анатолия Викторовича Крога, единственного из троих, была постоянная работа в Хотькове. Все военные и первые послевоенные годы он, тоже слабый здоровьем, часто хворавший, тащил на себе непосильную ношу. В бесконечных очередях, в хлопотах, да еще вынужденные разъезды между Москвой и Хотьковом: "Он и в город бегом, и из города бегом, и дома как волчок..."
К тому времени Шергин, по-прежнему тоскуя о родимом Севере, уже "прилепился сердцем к здешней Владимиро-Суздальской и Древле-Московской земле". Хотьково, Митино, Богородская, Сергиев Посад, Лавра - край художников, кустарей, вышивальщиц, мастеров мягкой и деревянной игрушки. "По народным преданиям, первую деревянную игрушку сделал сам Преподобный Сергий... Игрушка и всякое художество было народным промыслом, "хлебом" здешнего края..." И снова в дневнике о преподобном Сергии Радонежском, среди всех святых особенно им любимом, - Шергин считал его совестью Руси.
От хотьковских холмов, от сосен на берегу речки Пажи все тяжелее ему было возвращаться в Москву, в их порушенное войной и временем гнездо в Сверчковом (бывшем Мало-Успенском) переулке. Сыро, темно. "Полы прогнили, потолок, стены покоптели... А все свое тут, свое, хоть в невеликих аршинах".
По новому адресу
Но прошло еще немало времени, прежде чем Шергину, старейшему члену Союза писателей, награжденному в послевоенные годы орденом Трудового Красного Знамени, инвалиду, улучшили, наконец, жилищные условия. Дали две комнаты (побольше "аршинами") в коммунальной квартире на первом этаже дома N 10/7 по Рождественскому бульвару.
И снова - место в центре старой Москвы, один из живописнейших ее бульваров с могучими величавыми деревьями вдоль центральной аллеи. Но красота вокруг, замечательная историческая память, связанная с этим местом, еще сильнее, чем в "домишке" на Мало-Успенском, контрастировала с неприглядностью сумрачных комнат: первый этаж и здесь был полуподвальным, только с высокими потолками. Там и жил Борис Викторович до поздней осени 1973 года, до дня кончины.
В записях Федора Александровича Абрамова (его успел познакомить с Шергиным Юрий Галкин) есть крохотный набросок, сделанный в декабре 79-го, - "Праздник души". Приведу его полностью.
"Все шесть дней недели Юра работал: огород, дом, литературная поденщина (переводы и пр.). А в субботу намывал полы в доме, мылся в бане, менял чистое белье и назавтра, в воскресенье, устраивал для себя праздник души. То есть садился за стол, брал дневники Б. В. Шергина и начинал их расшифровывать.
В статье отметить, как много сделал для популяризации Шергина Ю. Галкин".
Прочесть, с усилием разбирая в старых тетрадках эти дневниковые записи, сделанные только для себя, рукой человека, чье зрение угасает, - труд кропотливый, утомительный. И все-таки праздник - ведь, по словам того же Шергина, "русский мастер у работы радоваться хочет". И вот стараниями Юрия Галкина шергинские "Дневники" (пусть по частям, выборочно) начинают свой путь к читателю: от первой маленькой книжечки "Борис Шергин. Поэтическая память", выпущенной в 1978 году издательством "Советская Россия" в серии "Писатели о творчестве", - и до большого, любовно составленного, изданного "Молодой гвардией" в 1992 году шергинского сборника "Изящные мастера".
На Рождественском бульваре, на другой его стороне, наискосок от дома, где жил Б. В. Шергин, мне не раз доводилось жить во время приездов в Москву после 1973 года. Проходя мимо "Чебуречной" в крохотном помещении бывшей закусочной, вспоминала тот осенний день 67-го, когда, расставшись с Борисом Викторовичем, мы, трое его гостей, взволнованные, возбужденные, зашли сюда перекусить. Юра Галкин, помню, все сокрушался, что не догадались хоть какой-то гостинец к чаю старику принести, как будто и не северяне мы... ("Чай души моей отрада", - прочла недавно в шергинском "Дневнике"; но и с чаем в тот день, судя по всему, в хозяйстве было туго).
Зайти в ставшую неодушевленной коммунальную квартиру на первом этаже дома N 10/7 заставить себя так и не могла. Позже прочту у Юрия Коваля в его "Веселье сердечном", что он, когда не стало Бориса Викторовича, тоже проходил по Рождественскому мимо его дома, глядел на слепые окна... А однажды все-таки зашел в подъезд, увидел у знакомой двери оборванные провода звонка, повернул обратно. Но позже приходил еще дважды, пока на стук в дверь не вышли соседи. На расспросы о шергинских комнатах направили Коваля этажом выше, к вдове Михаила Андреевича Барыкина. (Правда, их брак был весьма быстротечен: к тому времени "богоданный племянник" Бориса Викторовича уже умирал от чахотки).
Юрия Коваля беспокоила судьба того немногого, что еще оставалось и могло служить для сохранения памяти об удивительном писателе, художнике, сказителе. Женщина, официально ставшая наследницей Шергина, сообщила Ковалю, что "кораблик" - модель парусной шхуны - у нее, что в комнаты Бориса Викторовича, где еще стоят шкаф и рояль, так никого и не поселили - дом хочет забрать какое-то министерство.
Незадолго до 110-летнего юбилея Б.В.Шергина побывала я на Рождественском... Видела мраморную мемориальную доску на старинном особняке: здесь жил Демьян Бедный. (Советское правительство предоставило пролетарскому поэту прекрасную просторную квартиру). На доме N 10/7 нет никакого напоминания об одном из его многочисленных жильцов - Б. В. Шергине. Квартиру на первом этаже, где его комнаты, арендует какое-то учреждение.
Позже мною было "слышано от неложного человека" (шергинское выражение), что семья, ставшая его официальными наследниками, как и раньше, располагается на втором этаже. Выкупили соседние комнаты у бывших жильцов, учредили "Фонд Бориса Шергина", собираются открыть музей. (Интересно, где?.. У себя на втором этаже, где, по слухам, затеян евроремонт и ничто не связано с Шергиным, кроме фонда его имени? Или внизу, в двух комнатах бывшей коммуналки, где среди уже невидимого им запустения старался "не потерять веселья сердечного" старый, больной Мастер?) Добавлю еще, что могила Бориса Викторовича на Кузьминском кладбище заботой и уходом фонда его имени по-прежнему обойдена.
На родимом Севере...
У нас в Архангельске под номером 35 по улице Карла Маркса (бывшей Кирочной), между Ломоносовским и Новгородским проспектами, появился в конце 80-х небольшой аккуратный домик. Если б не новизна постройки, не сияние свежеобработанного дерева, он бы мало чем отличался от соседних, потемневших от времени домишек, типичных для старого деревянного Архангельска. Доска на "новоделе" извещала, что здесь, поблизости от того места, где стоял когда-то шергинский родительский дом, чей внешний вид и планировку удалось воспроизвести, будет открыт Литературный музей, появится возможность сохранить зримую память не только о Б. В. Шергине, но и о С. Г. Писахове и других писателях, связанных с Севером, Архангельском.
Потом сложилось так, что семейные обстоятельства не позволяли мне отдаляться от своего дома; но Лариса Борисовна Толкачева, которой в те годы приходилось ходить по улице Карла Маркса каждый рабочий день, помнит, что доска с фасада дома N 35 исчезла, а внутри одно время хранились мешки и ящики с продуктами... А лет пять тому назад позвонила мне Татьяна Копылова, замечательный наш мастер-косторез, притом горячая, преданная поклонница шергинского творчества, и взволнованно сообщила, что дом N 35 теперь занимает... Ново-Апостольская церковь. "Представляете?! Восстановили дом Шергина, верующего, православного - а теперь перестроили под ново-апостольскую церковь!" Я съездила, посмотрела, - действительно, пристройки-надстройки увеличили и изменили дом N 35 неузнаваемо, он теперь резко контрастирует с соседними, под номерами 37, 39... Снова на фасаде появилась доска, но совсем иного содержания - извещает о днях и часах богослужений. В остальное время (а я теперь нередко наведываюсь сюда) здание выглядит необитаемым.
Недавно удалось выяснить в общих чертах, как дело было. Затеял восстановить родительский дом Шергина и устроить там музей Игорь Владимирович Стрежнев, энтузиаст литературного краеведения. Он нашел фирму, которая взялась за строительство с условием, что часть помещений в доме возьмет себе. В письмах Ю. Ф. Галкину Стрежнев сообщал, что ему удалось разыскать план старого дома Шергиных (того самого, под номером 26 по Кирочной улице, где Борис Викторович "рос до 25 годов у маменьки за пазушкой"), появилась возможность воссоздать обстановку внутри. Но потом обстоятельства лишили Игоря Владимировича возможности довести до конца задуманное, а в последний день 95-го его не стало. К тому времени стараниями Бориса Михайловича Егорова был создан и уже третий год действовал Литературный музей на проспекте Чумбарова-Лучинского, в квартире жилого здания типовой постройки советских времен. А фирма, на которую когда-то "вышел" Стрежнев, распорядилась построенным ею домом по-своему...
Грустная история. Но типичная для нашего времени, когда "все на продажу"... Все же очень хочется надеяться, что точка в ней еще не поставлена.
Лидия МЕЛЬНИЦКАЯ
12/02/2004
http://www.pravdasevera.ru/?id=9450
http://www.pravdasevera.ru/?id=10596