Я вам буду делать цирк!
Фото В. Никитенко. 1975
Это - вторая из реальных историй, случившихся на маленьком пятачке возле угла Комсомольской и Тираспольской.
Дело было в начале семидесятых. Нам было лет по шесть - восемь. Мы торчали во дворе целыми днями.
Иногда родители осыпали нас золотым дождем (обычно в размере десяти копеек). Тогда мы бегали за мороженым в гастроном на углу Комсомольской и Тираспольской, и нувориш давал всем по разу откусить.
Фруктовое мороженое стоило семь копеек.
Это когда была смена не тети Маши. Тетя Маша была та еще зараза и всегда недодавала копейку-две сдачи. Было обидно. Ведь три копейки - это как раз стакан газировки с сиропом.
На смене было две или три продавщицы, но тетя Маша была вездесуща.
- Перетопчетесь, нет у меня мелочи, - нагло лыбилась она.
И мы перетаптывались. А что делать? И всех взрослых она обсчитывала и обвешивала вчистую, а уж нас-то...
Туда, на угол перед этим Гастрономом, и приходила Циркачка.
Для нас это был невероятный, волшебный, задыхательный праздник. Все равно как гонки по вертикальной стене - которые то на Привозе, то в парке Ильича свой шатер ставили.
Дети обожают сумасшедших. А эта бабулька была ненормальной на всю голову.
Это была глубокая старуха. Очень прямая, как балерина. Всегда в какой-то дикой шляпе с вуалеткой и ломаными перьями, всегда с приколотой у ключиц янтарной брошкой, ярко накрашенными губами и жирно подведенными глазами.
Целыми днями она каталась то на 4-ом, то на 21-ом трамваях, что-то бормоча себе под нос.
Но каждый день в районе обеда желание поддать нашептывало старушке, что пришла пора потрудиться.
Она жила, наверно, где-то у Тираспольской площади. По крайней мере, приходила откуда-то оттуда по улице 1905 года, чтобы поработать у Гастронома.
И приходила очень эффектно.
Она с достоинством семенила по тротуару, а рядом трусила ее собачка - размерами с болонку, но до того кудлатая, что любая болонка на ее фоне казалась голой. Со всех сторон из собачки торчали лохмы грязной свалявшейся шерсти, так что ее перед от зада можно было отличить только по направлению движения.
В другой руке бабулька несла кнут. Но какой! К ножке от стула был привязан двухметровый кусок каната толщиной с руку крепкого мужика. Свободный конец каната был завязан страшным узлом. Таким кнутом можно было свалить быка.
Бабушка яростно и гневно орала собачке матом:
- Вперед, … ! Пошла! Вперед, твою мать!
И со всего замаха зло хлестала смертоносным узлом по тротуару, поднимая пыль.
Так они подходили к Гастроному.
На тротуаре напротив входа бабулька останавливалась.
Собачка плюхалась на асфальт и сразу становилось непонятно, где у нее башка, а где - хвост.
К этому времени уже начинали собираться зеваки. Бабка обводила всех гордым и строгим взглядом и объявляла:
- Внимание! Щас мы будем делать вам цирк!
Она клала на асфальт кусок картонки или тряпку для сборов.
И действительно начиналось представление!
Это была длинная, невероятно сложная программа. Туда были собраны известные трюки от лучших дрессировщиков мира, и добавлена даже парочка новых реприз.
Подобранная ветка превращалась в обруч, кирпич - в тумбу. Яростно хлопая перед хлипкой собачкой кнутом, бабулька орала:
- Ап! Ап, холера! Молодец! Куда? Ап! Ай, молодец! Теперь на бис! Кувырок! Перекат! Молодец. Ап! Ап, скотина! А теперь - на задних лапах!
И материла несчастное животное в хвост и в гриву.
Смертоносный хлыст порхал бабочкой над цирковой ареной, заставляя публику вжимать голову в плечи.
Насчет уровня программы могу сказать только, что в ней была даже ходьба собачки на передних лапах по свободному канату и тройное сальто назад! Никакой Запашный или Дуров и близко не стояли к этой безвестной дрессировщице.
Благодарная публика кидала на картонку мелочь.
Укротительница косилась одним глазом на заработанное, пытаясь прикинуть размер даров, и начинала очередной невероятный номер. Кнут-убийца снова с жутким воем рассекал воздух.
- Ап! - орала укротительница. - Ай, молодец! Еще раз! Теперь - стойка на одной задней и поклон! Ап, сука!
Бабулька добросовестно отрабатывала каждую копейку сборов.
А собачка - та как шлепалась на асфальт по приходу, так и лежала не шевелясь все представление. Иногда она, похоже, храпела во сне. Но за бабкиным ором точно сказать было сложно.
Как только дрессировщица убеждалась, что на бутылку точно хватит - представление обрывалось внезапно, на полузвуке. Непоследовательная циркачка без какого-то перехода начинала с воплями размахивать страшным хлыстом над головами зевак.
- А ну, пошли отсюда! Или вам тут цирк? Я вам щас покажу цирк, мать-мать-мать!
Зеваки торопливо расходились: кнут был ужасен.
Бабка сгребала мелочь и, ведя проснувшуюся собачку, шла в гастроном.
Мы, дети, крались следом, потому что знали, что представление еще не окончено.
Прямо у дверей был колбасный отдел. Слева - отгороженный решеткой винно-водочный.
Шагнув за двери, циркачка останавливалась и начинала долго, муторно, то и дело сбиваясь отсчитывать мелочь.
Собачка спокойно садилась рядом и смотрела на хозяйку.
Укротительница боролась с премудростями устного счета.
Она каждую секунду забывала, сколько стоит вожделенная бутылка шмурдяка. Тогда опять разглядывала сквозь решетку ценник.
Взгляд ее тут же съезжал на сам продукт винно-водочной промышленности Молдавской ССР, к которому ценник был прислонен.
Бабка начинала трепетать в предвкушении. Даже перья на ее аристократической шляпке начинали мелко трястись.
Всей душой, всей силой страсти Циркачка рвалась туда, за решетку, к своей мечте.
Собачка спокойно смотрела.
Бабка начинала кидать на нее косые взгляды.
Собачка сидела, не двигаясь - и смотрела.
Циркачка любовалась шмурдяком, облизывалась и счастливо вздыхала.
Собачка смотрела.
- Нет, - отрезала дрессировщица, в пятый раз начиная заново считать.
Собачка смотрела.
- И не мечтай, мать-перемать! - орала Циркачка.
Собачка смотрела.
Кончалось это всегда одинаково: бабка с трехэтажным матом швыряла так и не сосчитанные медяки в тарелочку на прилавке колбасного отдела, и с ненавистью орала:
- Любительской! На все!
И потом совала толстое колбасное полено болонке:
- На, сволочь. А, чтоб ты подавилась!
И они медленно уходили по Тираспольской куда-то к площади: грязная кудлатая собачка, с достоинством несущая в пасти колбасу, и поливающая ее на всю улицу Циркачка в безумной шляпке.
Так было всегда. На нашей памяти старуха бутылку себе так ни разу и не купила.
А потом наступил день, когда лохматая собачка прибежала к гастроному одна.
И кто-то сказал, что Циркачка умерла.
Собака шлепнулась на асфальт и сразу стало непонятно, где у нее голова, а где хвост. Она не скулила. Лежала неподвижно. Как всегда. Может быть, она спала.
Вокруг собралась толпа.
Через какое-то время собачка решила, что представление кончилось. Она ведь добросовестно отработала свою обычную программу.
И с чистой совестью болонка посеменила в гастроном за колбасой.
Навстречу ей вихрем вылетела тетя Маша.
Тетю Машу как раз сегодня навестила санэпидстанция и все, праведно нажитое обсчетом и обвесом, перекочевало в карманы гоп-стопщиков от медицины.
- Куда лезешь, сука вшивая? Мало мне штрафов? - заорала тетя Маша и подфутболила моську своим сапогом сорок седьмого размера.
Собака перелетела через весь тротуар. И врезалась бы в бочку кваса, но ее поймала наша знакомая почтальонша и унесла в двадцатое отделение - на Кирова, за углом.
Тетя Маша посмотрела на толпу, все поняла, и с визгом "убивают!" унеслась в подсобку.
Нет, ее не тронули.
Но и не простили.
Взрослые, которые безропотно годами терпели обсчет и недовес, возненавидели тетю Машу за этот пинок.
Теперь при любой попытке схимичить покупатели требовали книгу жалоб, писали директору магазина, в торг, в ОБХСС, в прокуратуру, в райком и газеты.
Не прошло и недели, как у прилавка тети Маши появились два неприметных покупателя, что-то попросили взвесить, рассчитались - а потом махнули корочками, при понятых пересчитали сдачу, поставили на весы принесенную с собой гирьку - и больше мы тетю Машу никогда не видели.
Собака категорически отказалась поселиться у кого-то дома, хотя ей предлагали неплохие варианты. Она так и осталась жить на улице, на этом кусочке Тираспольской у гастронома.
На углу Кирова ей построили маленькую будку.
Целыми днями собачка лежала на картонке у Гастронома. Наверно, ждала свою Циркачку.
Рядом с ней стояла плошка с водой и коробочка для мелочи, куда прохожие кидали копейки.
Кто не жил в наших краях и не знал этой истории - те удивлялись, что это за сбор в пользу шелудивой шавки.
Аборигены не обижались. Они снисходительно к такому вопиющему невежеству объясняли:
- Сам ты шавка. Эта собака умеет делать цирк!
В районе обеда кто-то (обычно это поручали магазинному грузчику Грише, как признанному мастеру изящной словесности) собирал мелочь, заходил с собачкой в колбасный отдел, брал шмат колбасы - и совал ее псине с многоэтажным матом:
- Жри, мать твою!.. Жри, сука! Жри, холера! А, чтоб тебя!..
Только внимательно дослушав до конца, собака брала колбасу и с достоинством уносила ее в свою будку.
Есть как-то иначе - без этой словесной прелюдии - она не умела.