Фото Ханса Орлеманса. 1976
Вот первая история из тех, что случились здесь, на углу Комсомольской и Тираспольской, примерно в те времена, когда была сделана эта фотография.
История - не о трамвае, не о домах, не о брусчатке, не о гастрономе даже (хотя со всем этим тоже разных событий на моей памяти было - мама не горюй).
Сегодня - о Пушкине и о трамвайной стрелке. То есть, о стрелочнице. То есть... да ладно, проще рассказать.
Видите слева у края дороги железную коробку и вертикальную трубу над ней?
Это - стрелка. Почти современная. Практически нанотехнологии.
До нее была совсем другая.
Но я - такой старый пердун, что помню времена, когда вообще никакой не было.
Тогда эта история тут и произошла.
Вот здесь - на углу Комсомольской и Тираспольской - трамваи разъезжались в три стороны: двадцать восьмой (что на фотке) шел прямо, пятый поворачивал налево - на Дзержинского, а четвертый и двадцать первый - направо, на Тираспольскую.
Делалось это так.
Трамвай подъезжал к развилке и останавливался.
Выходил вагоновожатый (их звали ватманами) или кондуктор с ломиком, перебрасывал перо на нужный маршрут, залезал обратно, и трамвай скрипел дальше.
Подъезжал следующий. Выходил кондуктор...
Вагоновожатым и кондукторам было дико лень в любую погоду вылезать и шуровать ломом.
Рабочий коллектив третьего трамвайного депо поставил вопрос перед руководством.
Руководство задумчиво выслушало мат и внесло рацпредложение.
Буквально в метре за правым срезом этой фотки построили крошечную будку в лучшей дачно-сортирной архитектурной традиции.
Приехало начальство депо, торжественно перерезало ленточку, по случаю завершения строительства в очередной раз попыталось сняться для "Вечерней Одессы", в который раз убедилось, что шайба у него по-прежнему не влезает в кадр, и обиженно уехало.
Поймали какую-то ковыляющую мимо сильно поддатую тетку, вручили ей переводной ломик, обозвали стрелочницей и засунули в эту будку жить и свершать трудовые подвиги.
Место, надо сказать, к трудовым подвигам предрасполагало. Будка стояла прямо там, где когда-то был таможенный пост (с точно такой же - только полосатой - будкой), через который Пушкин въехал в Одессу.
Тетка вряд ли об этом знала. Но подспудно наверняка смутно чувствовала сопричастность чему-то великому. Поэтому каждые полчаса бегала через дорогу на Тираспольскую накатить «писят грамм».
У кондукторов началась новая, яркая жизнь.
Раньше трамвай подъезжал к разъезду, останавливался, они выходили с ломиком и перекидывали перо на свой маршрут. Долго, муторно и тяжело.
Теперь все стало куда проще: метров за пятьдесят до разъезда трамвай звонил. И всё.
Ну, почти всё.
Теперь трамвай звеня подъезжал к стрелке.
Останавливался.
Выходил кондуктор с ломиком. И пытался одной рукой перевести стрелку, другой при этом заталкивая обратно в будку нажравшуюся до зеленых чертей выпадающую тетку.
Тетка кокетливо отмахивалась своим ломом и материлась.
Никакой делириум тременс не мог заставить ее забыть о рабочем долге. Поэтому она изо всех сил рвалась из будки и при этом зычно орала басом вагоновожатому: "Таки уже ехай, уже можно, я ж уже перевела!"
Подъезжал следующий трамвай - и все повторялось.
Мы, дети, врали родителям, что будем гулять во дворе. А сами бегали смотреть на тетку.
На наших глазах ежедневно разворачивалась драма трудовых свершений, борьбы и побед этой скромной труженицы лома.
К сожалению, во многих взрослых детство умирает.
Кондукторы не разделили нашего детского восхищения героической теткой, а снова поставили вопрос перед руководством.
Руководство задумчиво выслушало мат и внесло рацпредложение.
У того места, где на фотке новомодная стрелка, к стенке дома пришпандорили ее предшественника: огромный железный ящик, в котором здоровенное реле бабахало как пушка.
Стрелочницу уволили. Будку разломали.
Никогда не приходящая в сознание тетка так и не осознала перемен.
Каждое утро она добросовестно приволакивалась к этому новому ящику, становилась навытяжку рядом и ждала.
Как только в ящике бабахало, тетка подпрыгивала, махала руками и орала на всю улицу подъезжаещему трамваю: "Таки ехай уже! Уже можно! Ехай-ехай!".
Отлучалась она только раз в полчаса - накатить пятьдесят - и бегом возвращалась на свой пост.
Так прошло еще с полгода. Потом тетка то ли случайно протрезвела, то ли нашла себе новую будку - в общем, она пропала.
Пропала внезапно и навсегда.
Но яркий след в сердцах обитателей ближайших кварталов она оставила на десятилетия.
Даже в конце восьмидесятых я иногда слышал, как на улице доставшему зануде галантно рекомендовали:
- Алё, таки уже ехай.
Если зануда вырос не на нашем пятачке - в районе трех-четырех кварталов от угла Комсомольской и Тираспольской - то он начинал вертеть головой, недоуменно глядя на окружающих с немым вопросом.
И тогда какой-нибудь другой абориген в ответ на этот взгляд невозмутимо пожимал плечами и подтверждал:
- Ехай-ехай. Уже таки можно! Он тебе уже перевел!