Мишель Рокбер. Деконструкционизм и катарские студии: продолжение 1
Начало здесь:
Мишель Рокбер. "Деконструкционазим" и катарские исследования
Мишель Рокбер. Деконструкционизм и катарские студии: продолжение
Никогда не было ереси…
Не удивительно, что результаты реализации деконструкционистского метода привели, как я уже говорил выше, к негативным тезисам, и, в первую очередь, к следующему: никогда не было средневековой ереси в смысле широкого движения против всей католической догматики или ее части, а также авторитета Римской Церкви. То есть не было ереси как явления, описываемого традиционной историографией, которая все больше углублялась в изучение ее распространения, развития и репрессий против нее. Полагать, что существовала «всеобщая ересь», с которой все чаще ассоциировался катаризм - означает попасть в ловушку, расставленную дискурсом средневековых клириков. Именно этот дискурс, как мы уже видели, произвел на свет единство, которого никогда не существовало ни в доктринальном, ни в географическом плане. Именно этот дискурс, по причинам, которые были необходимы для поддержки Римской Церкви, сформировал фиктивный союз между различными протестующими течениями, возникавшими внутри средневекового христианства. И, кроме того, для обозначения дистанции, которой следует придерживаться по отношению к обобщенному видению, унаследованному историками от полемистов Средневековья, деконструкционистский дискурс часто предпочитает брать слово «ересь» в кавычки [1]. То же самое происходит, между прочим, и со словами «катары» и «катаризм», столь же неподходящими, поскольку они не отвечают никаким историческим религиозным деноминациям, о которых упоминают документы до середины XII века, за исключением Рейнских земель. Особенно они являются неверными по отношению к окситанским еретикам. Жан-Луи Биже яростно обличает такой тип панкатаризма, который полностью искажает реальность: использовать слова катары и катаризм по отношению «почти ко всем движениям, определяемым как еретические, между 1000 и 1300 годом означает, на самом деле, искусственно создавать единство, игнорирующее различия эпох и регионов… Это конструирование «катаризма» как автономной религии и контр-Церкви означает присоединение без соблюдения хоть какой-либо дистанции к взглядам, сформулированным клириками Средневековья» [2]. Ту же позицию, но еще более радикальную, занимает и Жюльен Тьери: «Когда-нибудь придется отказаться от того, чтобы говорить о «катарах» и «катаризме» для обозначения еретиков и содержания их уклонов… Определяя таким образом почти все ереси XI-XII столетий, мы конструируем миф о великой катарской Церкви, настоящей институции, обладающей иерархией и догматикой» [3].
Однако давайте сделаем к этим выводам несколько кратких комментариев, которые, с моей точки зрения, не лишены простого здравого смысла. Абсолютно верно, что слово «катар», которое сегодня к чему только ни применяют и часто действительно ни к селу, ни к городу, само по себе не слишком подходит для столь распространенного использования. Также совершенно точно, Жюльен Тьери это отметил и осудил, что оно все равно используется для удобства. Но ведь мы - историки - понимаем, о ком идет речь, когда это слово произносят или пишут. Ставить под вопрос его использование кажется мне каким-то пуризмом, несколько тщеславным семантическим фундаментализмом. Известно ли вам более неудачное слово, чем готика - которым определяется один из архитектурных и художественных стилей Западной Европы, не говоря уже об английском «готическом» романе конца XVIII века? Учитывая, что слово готика происходит от весьма уничижительного наименования, каковым, без сомнения, является и слово катары Экберта из Шёнау… Но кто думает сегодня о том, чтобы требовать замены слова «готика» в истории искусств?
Не столь смешным выглядит то, как деконструкционистский дискурс морщит нос при упоминании о всеобщей ереси. Конечно, совершенно справедливо спросить, был ли прав Алан Лилльский, когда около 1200 года он заявил, что все специфические ереси сходятся в одной-единственной ереси - в heretica pravitas, которую он теоретически описывает так, как если бы речь шла о движении, объединенном на всех уровнях - доктринальном, институциональном, географическом. Отражает ли это реальную ситуацию или нет? Ответить на этот вопрос не так легко, как кажется. Если счесть, что он полагает, что всеобщая ересь существует, представляя ее себе, к примеру, как ту или иную еретическую секту, то это, конечно, неправда. Но в самом ли деле нужно понимать его слова именно так? Разве не могли бы мы сегодня, к примеру, создать общую теорию левизны во всем мире, хотя самой левизны как таковой не существует, это всего лишь термин. Мы не сможем обнаружить на нашей планете некоей унифицированной и централизованной левизны, хотя мы не будем отрицать, что левое движение является реальностью, и мы можем о нем говорить. Кроме того, правда и то, что все идеологии являются своего рода …измами. Роберт Пакстон смог написать Анатомию фашизма, хотя он не встречался ни с каким фашизмом, но только с государствами, с фашистскими режимами. Неужели это совсем абсурдно - задать вопрос о том, что, может быть, в конце концов, Алан Лилльский создал лишь теорию общей ереси или же общую теорию ереси? Пилар Хименес была недалека от этой мысли, когда задавалась вопросом, что, может быть, стоит видеть связь между общей ересью, которую он описал, и специфическими ересями, которые в нее «впадают», по типу соотношения между единством и многообразием, единым и множеством [4].
Мне прекрасно известно, что существует весомый аргумент в пользу процесса деконструкции клерикального дискурса. Это повторяющийся характер жалоб на козни еретиков. Жан-Луи Биже совершенно прав, когда замечает, что дискурс по поводу ереси «в XII веке можно свести к одному и тому же постоянно повторяющемуся каталогу заблуждений, подлежащих осуждению» [5]. «Это механическое повторение, - пишет он еще, - кажется, означает, что дискурс клириков применяется не к конкретной реальности, а к заранее выработанной схеме» [6]. Что тогда говорить о реестрах Инквизиции, из которых мы видим, как судьи буквально разворачивают во время допросов извечный и длинный список постулатов веры, настолько стандартизированный, что повторяется даже порядок, в котором эти постулаты зачитываются? Это и в самом деле убеждает, что эти формуляры заготовлены заранее. Но это само собой разумеется, что речь идет об уже готовом формуляре! Само собой разумеется, что там изложены все те же заблуждения, которые Соборы, декреталии и учебники Инквизиции приписывали еретикам! Но этого недостаточно, чтобы утверждать, что мы имеем дело с чисто идеологическим конструктом. Может быть, меня извинят за то, что я вновь обращусь к сравнениям? Сравнения не разрешают никаких проблем по сути, но, возможно, имеют некоторые педагогические достоинства. Предположим, что некое современное государство ведет безжалостную войну с христианами, что его средства массовой информации исполняют заказ бороться с ними, а его полиция будет их преследовать. По чему можно распознать христиан - независимо от всяких явных признаков их религиозной принадлежности, от которых они, очевидно, будут пытаться воздерживаться? Разве не по тому, к чему привержена их душа и сознание, то есть, по определенному количеству постулатов их веры, не столь обширному, сколь точному? И как будет проходить допрос таких подозреваемых, если не с помощью зачитывания им все тех же постулатов? Верите ли Вы в Бога? Верите ли Вы, что Он - всемогущий Отец? Верите ли Вы в то, что Он - творец земли и неба? Верите ли Вы, что Иисус Христос - Его единственный Сын? Верите ли Вы, что от последнего исходит Святой Дух? Верите ли Вы в то, что Иисус Христос родился от Девы Марии? Верите ли Вы, что Он пострадал при Понтии Пилате? И т.д. и т.п. Но ведь это просто Символ веры! Я хочу этим сказать, что, мысля логически, исходя только из стереотипного характера верований, приписываемых еретикам, и однообразия клерикального дискурса, нельзя сделать формальный вывод о том, что перед нами чисто идеологический конструкт, не имеющий никакого отношения к реальности. Стереотипный характер списка заблуждений еретиков может точно так же происходить из факта, что он - хорошо ли, плохо ли - представляет собой какой-то тип фундаментального кредо, которое применялось практически в неизменном виде на протяжении XIII века, как минимум в Окситании.
… но только «инакомыслие»
Оспаривая тезис о том, что ересь - это унифицированная, связная и структурированная система, противостоящая Церкви, и не видя в такой системе ничего, кроме иллюзорного эффекта клерикального дискурса, чистого продукта воображения, деконструкционистский процесс естественным образом приходит к недоверию к самому слову ересь, в той мере, в какой историография, исходя из материала изучения, предложила идею оппозиции, контр-власти, даже контр-Церкви, столетие за столетием неустанно выступавшей против Римского католицизма, чтобы заменить его другой конфессией, а, возможно, даже и другой институцией. Настороженность, вполне оправданная по отношению к этой концепции ереси, привела к тому, что, как уже говорилось выше, само это слово иногда берется в кавычки. Но это могло бы быть только временным решением проблемы. Нужно было определить иначе то, что благодаря книгопечатанию в течение многих поколений уже сделалось объектом исследований, размышлений и обменов учеными мнениями. Потому всё больше и больше склонялись к тому, чтобы заменить ересь термином диссидентство, инакомыслие, в качестве «рамочной концепции» - выражение принадлежит Пилар Хименес [7]. Этот термин ей представляется совершенно нейтральным; он не ассоциируется ни с чем организованным, институализированным, а, скорее, с каким-то размытым неформальным явлением, и уж во всяком случае, не конкретным [8]. Столь же нейтрально, между прочим, можно обозначить любое проявление несогласия в любой области, например: один вассал отказывает своему сеньору в помощи и совете, второй не передает ему положенной дани, третий покидает его раньше, чем это было предусмотрено - все это можно подвести под акты диссидентства. Стоит ли уточнять, что в интересующей нас области мы имеем дело с «религиозным диссидентством»? Но тогда мы снова возвращаемся к тому же определению ереси, и стоит ли в таком случае менять словарь? Да и само слово «диссидентство» тоже является анахронизмом: оно появляется не ранее, чем в начале XVI века, и я очень сомневаюсь в том, стоит ли его употреблять по отношению ко времени и к людям, которым оно было неизвестно. В XII-XIII веках знали неверность, нелояльность, предательство, вероломство, измену, злоупотребление, ересь, но уж точно не «диссидентство» - нейтральную объективную концепцию без явного оскорбительного смысла.
Деконструкционистский дискурс развивается, отталкиваясь от своих собственных постулатов, в трех направлениях, одно разрушительнее другого. Исходя из своей внутренней логики, он, безусловно, ведет к тому, чтобы не принимать в расчет источники, которые противоречат вышеназванным постулатам, что свидетельствует о серьезных проблемах с документами. Если же он попробует считаться с ними, то это либо приведет его в тупик, либо - как это видно по тому, что он отказывает в реальности объекту своего изучения - он впадет в противоречие, не замечая этого. Итак, перейдем к этим трем пунктам, которые нам предстоит рассмотреть.
[1] Например, J.-L. Biget, Н. 36/37, p. 32, 41, 44, 45, 62, J.Thery, ibid, p. 36, 105, M. Lauwers IH, p. 181, 185, etc.
[2] J.-L. Biget, H 36/37, p.32.
[3] J. Thery, H, 36/37, p.81.
[4] P. Jimenez, H 36/37, p.10.
[5] J.-L. Biget, IH, p.254.
[6] J.-L. Biget, H 36/37, p.32.
[7] P. Jimenez, H 36/37, p.12.
[8] См. Жак Берлиоз: «Эта очень нечеткая концепция «диссидентства», которую пытаются (или хотели бы) навязать в новой (или, скажем, в будущей) историографии ереси…» (H 36/37), p.14.
Мишель Рокбер. "Деконструкционазим" и катарские исследования
Мишель Рокбер. Деконструкционизм и катарские студии: продолжение
Никогда не было ереси…
Не удивительно, что результаты реализации деконструкционистского метода привели, как я уже говорил выше, к негативным тезисам, и, в первую очередь, к следующему: никогда не было средневековой ереси в смысле широкого движения против всей католической догматики или ее части, а также авторитета Римской Церкви. То есть не было ереси как явления, описываемого традиционной историографией, которая все больше углублялась в изучение ее распространения, развития и репрессий против нее. Полагать, что существовала «всеобщая ересь», с которой все чаще ассоциировался катаризм - означает попасть в ловушку, расставленную дискурсом средневековых клириков. Именно этот дискурс, как мы уже видели, произвел на свет единство, которого никогда не существовало ни в доктринальном, ни в географическом плане. Именно этот дискурс, по причинам, которые были необходимы для поддержки Римской Церкви, сформировал фиктивный союз между различными протестующими течениями, возникавшими внутри средневекового христианства. И, кроме того, для обозначения дистанции, которой следует придерживаться по отношению к обобщенному видению, унаследованному историками от полемистов Средневековья, деконструкционистский дискурс часто предпочитает брать слово «ересь» в кавычки [1]. То же самое происходит, между прочим, и со словами «катары» и «катаризм», столь же неподходящими, поскольку они не отвечают никаким историческим религиозным деноминациям, о которых упоминают документы до середины XII века, за исключением Рейнских земель. Особенно они являются неверными по отношению к окситанским еретикам. Жан-Луи Биже яростно обличает такой тип панкатаризма, который полностью искажает реальность: использовать слова катары и катаризм по отношению «почти ко всем движениям, определяемым как еретические, между 1000 и 1300 годом означает, на самом деле, искусственно создавать единство, игнорирующее различия эпох и регионов… Это конструирование «катаризма» как автономной религии и контр-Церкви означает присоединение без соблюдения хоть какой-либо дистанции к взглядам, сформулированным клириками Средневековья» [2]. Ту же позицию, но еще более радикальную, занимает и Жюльен Тьери: «Когда-нибудь придется отказаться от того, чтобы говорить о «катарах» и «катаризме» для обозначения еретиков и содержания их уклонов… Определяя таким образом почти все ереси XI-XII столетий, мы конструируем миф о великой катарской Церкви, настоящей институции, обладающей иерархией и догматикой» [3].
Однако давайте сделаем к этим выводам несколько кратких комментариев, которые, с моей точки зрения, не лишены простого здравого смысла. Абсолютно верно, что слово «катар», которое сегодня к чему только ни применяют и часто действительно ни к селу, ни к городу, само по себе не слишком подходит для столь распространенного использования. Также совершенно точно, Жюльен Тьери это отметил и осудил, что оно все равно используется для удобства. Но ведь мы - историки - понимаем, о ком идет речь, когда это слово произносят или пишут. Ставить под вопрос его использование кажется мне каким-то пуризмом, несколько тщеславным семантическим фундаментализмом. Известно ли вам более неудачное слово, чем готика - которым определяется один из архитектурных и художественных стилей Западной Европы, не говоря уже об английском «готическом» романе конца XVIII века? Учитывая, что слово готика происходит от весьма уничижительного наименования, каковым, без сомнения, является и слово катары Экберта из Шёнау… Но кто думает сегодня о том, чтобы требовать замены слова «готика» в истории искусств?
Не столь смешным выглядит то, как деконструкционистский дискурс морщит нос при упоминании о всеобщей ереси. Конечно, совершенно справедливо спросить, был ли прав Алан Лилльский, когда около 1200 года он заявил, что все специфические ереси сходятся в одной-единственной ереси - в heretica pravitas, которую он теоретически описывает так, как если бы речь шла о движении, объединенном на всех уровнях - доктринальном, институциональном, географическом. Отражает ли это реальную ситуацию или нет? Ответить на этот вопрос не так легко, как кажется. Если счесть, что он полагает, что всеобщая ересь существует, представляя ее себе, к примеру, как ту или иную еретическую секту, то это, конечно, неправда. Но в самом ли деле нужно понимать его слова именно так? Разве не могли бы мы сегодня, к примеру, создать общую теорию левизны во всем мире, хотя самой левизны как таковой не существует, это всего лишь термин. Мы не сможем обнаружить на нашей планете некоей унифицированной и централизованной левизны, хотя мы не будем отрицать, что левое движение является реальностью, и мы можем о нем говорить. Кроме того, правда и то, что все идеологии являются своего рода …измами. Роберт Пакстон смог написать Анатомию фашизма, хотя он не встречался ни с каким фашизмом, но только с государствами, с фашистскими режимами. Неужели это совсем абсурдно - задать вопрос о том, что, может быть, в конце концов, Алан Лилльский создал лишь теорию общей ереси или же общую теорию ереси? Пилар Хименес была недалека от этой мысли, когда задавалась вопросом, что, может быть, стоит видеть связь между общей ересью, которую он описал, и специфическими ересями, которые в нее «впадают», по типу соотношения между единством и многообразием, единым и множеством [4].
Мне прекрасно известно, что существует весомый аргумент в пользу процесса деконструкции клерикального дискурса. Это повторяющийся характер жалоб на козни еретиков. Жан-Луи Биже совершенно прав, когда замечает, что дискурс по поводу ереси «в XII веке можно свести к одному и тому же постоянно повторяющемуся каталогу заблуждений, подлежащих осуждению» [5]. «Это механическое повторение, - пишет он еще, - кажется, означает, что дискурс клириков применяется не к конкретной реальности, а к заранее выработанной схеме» [6]. Что тогда говорить о реестрах Инквизиции, из которых мы видим, как судьи буквально разворачивают во время допросов извечный и длинный список постулатов веры, настолько стандартизированный, что повторяется даже порядок, в котором эти постулаты зачитываются? Это и в самом деле убеждает, что эти формуляры заготовлены заранее. Но это само собой разумеется, что речь идет об уже готовом формуляре! Само собой разумеется, что там изложены все те же заблуждения, которые Соборы, декреталии и учебники Инквизиции приписывали еретикам! Но этого недостаточно, чтобы утверждать, что мы имеем дело с чисто идеологическим конструктом. Может быть, меня извинят за то, что я вновь обращусь к сравнениям? Сравнения не разрешают никаких проблем по сути, но, возможно, имеют некоторые педагогические достоинства. Предположим, что некое современное государство ведет безжалостную войну с христианами, что его средства массовой информации исполняют заказ бороться с ними, а его полиция будет их преследовать. По чему можно распознать христиан - независимо от всяких явных признаков их религиозной принадлежности, от которых они, очевидно, будут пытаться воздерживаться? Разве не по тому, к чему привержена их душа и сознание, то есть, по определенному количеству постулатов их веры, не столь обширному, сколь точному? И как будет проходить допрос таких подозреваемых, если не с помощью зачитывания им все тех же постулатов? Верите ли Вы в Бога? Верите ли Вы, что Он - всемогущий Отец? Верите ли Вы в то, что Он - творец земли и неба? Верите ли Вы, что Иисус Христос - Его единственный Сын? Верите ли Вы, что от последнего исходит Святой Дух? Верите ли Вы в то, что Иисус Христос родился от Девы Марии? Верите ли Вы, что Он пострадал при Понтии Пилате? И т.д. и т.п. Но ведь это просто Символ веры! Я хочу этим сказать, что, мысля логически, исходя только из стереотипного характера верований, приписываемых еретикам, и однообразия клерикального дискурса, нельзя сделать формальный вывод о том, что перед нами чисто идеологический конструкт, не имеющий никакого отношения к реальности. Стереотипный характер списка заблуждений еретиков может точно так же происходить из факта, что он - хорошо ли, плохо ли - представляет собой какой-то тип фундаментального кредо, которое применялось практически в неизменном виде на протяжении XIII века, как минимум в Окситании.
… но только «инакомыслие»
Оспаривая тезис о том, что ересь - это унифицированная, связная и структурированная система, противостоящая Церкви, и не видя в такой системе ничего, кроме иллюзорного эффекта клерикального дискурса, чистого продукта воображения, деконструкционистский процесс естественным образом приходит к недоверию к самому слову ересь, в той мере, в какой историография, исходя из материала изучения, предложила идею оппозиции, контр-власти, даже контр-Церкви, столетие за столетием неустанно выступавшей против Римского католицизма, чтобы заменить его другой конфессией, а, возможно, даже и другой институцией. Настороженность, вполне оправданная по отношению к этой концепции ереси, привела к тому, что, как уже говорилось выше, само это слово иногда берется в кавычки. Но это могло бы быть только временным решением проблемы. Нужно было определить иначе то, что благодаря книгопечатанию в течение многих поколений уже сделалось объектом исследований, размышлений и обменов учеными мнениями. Потому всё больше и больше склонялись к тому, чтобы заменить ересь термином диссидентство, инакомыслие, в качестве «рамочной концепции» - выражение принадлежит Пилар Хименес [7]. Этот термин ей представляется совершенно нейтральным; он не ассоциируется ни с чем организованным, институализированным, а, скорее, с каким-то размытым неформальным явлением, и уж во всяком случае, не конкретным [8]. Столь же нейтрально, между прочим, можно обозначить любое проявление несогласия в любой области, например: один вассал отказывает своему сеньору в помощи и совете, второй не передает ему положенной дани, третий покидает его раньше, чем это было предусмотрено - все это можно подвести под акты диссидентства. Стоит ли уточнять, что в интересующей нас области мы имеем дело с «религиозным диссидентством»? Но тогда мы снова возвращаемся к тому же определению ереси, и стоит ли в таком случае менять словарь? Да и само слово «диссидентство» тоже является анахронизмом: оно появляется не ранее, чем в начале XVI века, и я очень сомневаюсь в том, стоит ли его употреблять по отношению ко времени и к людям, которым оно было неизвестно. В XII-XIII веках знали неверность, нелояльность, предательство, вероломство, измену, злоупотребление, ересь, но уж точно не «диссидентство» - нейтральную объективную концепцию без явного оскорбительного смысла.
Деконструкционистский дискурс развивается, отталкиваясь от своих собственных постулатов, в трех направлениях, одно разрушительнее другого. Исходя из своей внутренней логики, он, безусловно, ведет к тому, чтобы не принимать в расчет источники, которые противоречат вышеназванным постулатам, что свидетельствует о серьезных проблемах с документами. Если же он попробует считаться с ними, то это либо приведет его в тупик, либо - как это видно по тому, что он отказывает в реальности объекту своего изучения - он впадет в противоречие, не замечая этого. Итак, перейдем к этим трем пунктам, которые нам предстоит рассмотреть.
[1] Например, J.-L. Biget, Н. 36/37, p. 32, 41, 44, 45, 62, J.Thery, ibid, p. 36, 105, M. Lauwers IH, p. 181, 185, etc.
[2] J.-L. Biget, H 36/37, p.32.
[3] J. Thery, H, 36/37, p.81.
[4] P. Jimenez, H 36/37, p.10.
[5] J.-L. Biget, IH, p.254.
[6] J.-L. Biget, H 36/37, p.32.
[7] P. Jimenez, H 36/37, p.12.
[8] См. Жак Берлиоз: «Эта очень нечеткая концепция «диссидентства», которую пытаются (или хотели бы) навязать в новой (или, скажем, в будущей) историографии ереси…» (H 36/37), p.14.