Ч.3. Христианство Добрых Людей 7. Могли ли они привести к вымиранию человечества?
14. Действительно ли катаризм мог привести человечество к вымиранию?
Именно католические авторы и комментаторы, которые вычитали в катарских «доктринах» глубинный пессимизм по отношению к миру, настоящую ненависть к телу, глубинное отвращение к телесному, выдвинули - с XIII века - тезис о том, что катаризм привел бы человечество к вымиранию двумя взаимосвязанными путями - запретив размножаться и поощряя самоубийство. Отзвук подобных тезисов можно увидеть даже в наиболее серьезных книгах ХХ века, как «Катары» Арно Борста, ставшей чем-то вроде научного справочника 1950-х годов.
«Их упадок и исчезновение кажутся нам естественными и необходимыми. Что они хотели, то и получили. Они ненавидели мир, и мир их исторг… Их вера соответствовала их судьбе… Нет никакой причины считать такое положение вещей трагедией, потому что катары сами это провоцировали. Этот фатальный исход был тем, что они избрали сами [1]… »
Средневековые противники упрекали их, правда, несколько противоречиво, в сексуальной вседозволенности. Но можно ли действительно считать, что отказ катарских христиан от таинства брака приводил к сексуальной анархии среди их верующих? Это очень старый аргумент, такой же старый, как обличение ереси и чудодейственного порошка Адемаром из Шабаннес. Однако, в связи с их очевидной неправдоподобностью, из католических опровержений позже исчезли темы якобы практикуемых ночных оргий еретиков, и они сосредоточили свою критику на том, что еретики учили своих последователей сексуальной вседозволенности. Фактически, с XI века и времен Грегорианской реформы, еретики обличали новую институцию таинства брака. В целом, их аргументы состояли в том, что брак - это акт социальный (имущественный союз) и физический (телесный союз). Но сакрализовать его - оскорбительно. Бог не имеет ничего общего со всем этим [2].
Правда, из всего хора еретиков, катары заходили дальше всех, фактически считая всякий телесный акт греховным. «Они говорили, что познать свою жену - это такой же грех, как и другую женщину». В браке или вне брака, грех тот же самый. И может быть даже еще хуже в браке, поскольку осуществляется систематически, постоянно и в полной уверенности, что в этом нет никакого греха. Но доходили ли тем самым Добрые Люди до простого запрета телесного акта? Вне всяких сомнений, нет. Но их позиция в этом вопросе, нужно сказать, представляется нелогичной. Конечно, катарские монахи и монахини соблюдали абсолютное целомудрие, ведя посвященную Богу жизнь, как католические монахи и монахини. Хорошо известно, что для них телесный акт, наряду с ложью, убийством или клятвой, стоял в ряду списка грехов, которые они отвергали; однако, основания в Писании обетов целомудрия у катаров и католиков не совсем ясны (хотя известно, что те и другие ссылались на евангельские предписания, осуждающие прелюбодеяние). Но к чему сотрясать воздух перед верующими, которые еще не могут отвергнуть грех, еще до освобождения их от зла путем consolament?
Почему мы слышим, как Добрые Люди повторяли, что в браке или вне брака - грех один и тот же? Ведь на практике мы, наоборот, видим, что те же Добрые Люди поощряли свою паству регулировать социальную и сексуальную жизнь, заключая прочные союзы (разумеется, предпочитая таковые между добрыми верующими), союзы, которые, даже не будучи заключены у алтаря и благословлены священниками, тем не менее, порождали многочисленное потомство? Нет сомнений, что в области сексуальности катарский дискурс нес печать древнего «пуританизма», на который указывает в Х столетии пресвитер Козьма, описывая болгарских богомилов.
Но на практике дело обстояло проще. Клир жил в целомудрии и воздержании, верующие - супружеской жизнью и рожая детей: таков образ катарского общества в Окситании в первые годы XIII века, и образ этот не сильно отличался от католического образа того времени. Конечно, перспектива развода или расставания выглядела в этом обществе не столь трагически, поскольку союз не ассоциировался с таинством; конечно, противозачаточные практики могли быть чем-то обычным и нормальным с точки зрения христиан, которые считали, что Бог не принимает участия в зарождении зародыша. Но все это не мешало добрым катарским верующим женщинам каждый год приводить в мир по ребенку, подобно их католическим соседкам. Катарская Церковь не имела никаких метафизических причин запрещать воспроизводство тел, наоборот, для достижения универсального Спасения, исповедуемого самыми радикальными Добрыми Людьми, постоянное рождение новых тел было необходимо, чтобы все падшие души имели возможность пробудиться к Добру и Евангелию…
Принципиальной разницей между двумя схемами, католической и катарской, было, несомненно, то, что пропорция посвященных девственниц и девственников в катарской Церкви была значительно меньшей, чем среди католических монахов и монахинь. Основной контингент Добрых Мужчин и Добрых Женщин фактически состоял из лиц относительно почтенного возраста, уже зрелых, вдовцов и особенно вдов, которые, перед тем, как вступить в катарский орден, чтобы по-христиански завершить свою жизнь и достичь Спасения, подарили миру семь или девять детей. Это Эксклармонда де Фуа, Гарсенда дю Ма или Аструга де Ламот. Таким образом, можно рискнуть и выдвинуть несколько провокаторский тезис, что целомудрие катарских монахов было менее опасным для выживания человеческого рода, чем целомудрие католических монахов (хотя это, конечно, только если продолжить эту идею до абсурда)…
Следующая серия обвинений против катарской Церкви является более серьезной и тяжелой. Говорится об угрозе человечеству вследствие поощрения самоубийств. Подобное утверждение встречается еще даже в современных книгах, претендующих на серьезность, как «Нечистый» Жана Гиттона, книге, опосредованно вдохновленной знаменитыми «Катарами» Арно Борста. Но это, фактически, бессмыслица, порожденная недостаточной исторической информацией. Основой подобных утверждений является легенда или полулегенда об endura.
Это не значит, что endura не существовало. Но это слово вовсе не означает голодовку с намерением покончить с собой. Жан Дювернуа первым, в 1976 году собрал воедино все элементы, рассмотрел этот вопрос и восстановил реальность фактов [3]. Несколько свидетельств перед Инквизицией начала XIV века описывают практику абсолютного поста - только на воде, или на хлебе и воде - больных после consolament, полученном на ложе смерти. Сам церковный трибунал, по-видимому, интерпретировал эти практики как самоубийство, или в любом случае призванные ускорить смерть. Следует отметить, что подобная практика никогда не упоминается в более ранних свидетельствах, в реестрах Инквизиции XIII века, достаточно многочисленных и богатых примерами consolament умирающих. Слово endura означает пост. Мы встречаем его употребление в XIII веке для обозначения поста, который добровольно держал Христос во время сорока дней, проведенных в пустыне.
В начале XIV века, после ста лет преследований и систематической травли, катарская Церковь умирала. Только несколько мужественных Добрых Людей еще прятались, подверженные опасности подполья и доносов. Семьи добрых верующих жили в страхе, что у них не хватит времени, чтобы обеспечить Счастливый Конец для своих больных. И если чудом в дом вовремя приходил кто-то из подпольных Добрых Людей, утешенный больной не хотел утратить возможности спасти свою душу, полученную такой дорогой ценой и в такой опасности. Получив утешение, больной становился христианином, и отныне должен был жить, как христианин, соблюдая все правила Закона Жизни: а если у него не получалось, если он нарушал обеты, он снова впадал в грех и утрачивал Спасение. Таким образом, endura была всего лишь соблюдением на ложе смерти правил жизни Добрых Христиан, и особенно правил религиозной диеты: отказ от всякой мясной пищи, ритуальные посты на хлебе и воде, и литургические молитвы перед каждой трапезой. Пока больной был в состоянии говорить Pater, он мог есть хлеб и пить воду; если он был не в состоянии этого делать, то для того, чтобы есть, ему следовало дожидаться возможного возвращения своих братьев, Добрых Людей, чтобы принимать пищу в их обществе.
Из показаний перед последней окситанской Инквизицией видно также, как Добрые Люди много дней жили в погребе, прячась за бочками, чтобы обеспечить счастливый христианский конец молодой умирающей женщине, которой пришли уделить утешение, и помочь ей практиковать вместе с ними обряды их Церкви [4]. Часто там рассказывается о трагических практиках, об исключительных, безотлагательных случаях; речь идет о текстах, свидетельствующих о самых последних годах катаризма, преследуемого и осужденного на смерть. Во времена свободы культов все было иначе. Добрые Люди регулярно посещали дома, содержали умирающих в своих собственных помещениях, имели полную возможность дать им утешение, если надо - повторное утешение всякому больному, который действительно хотел достичь Спасения.
Во времена отчаяния, endurа не была ничем другим, кроме как средством для умирающего практиковать в урезанной форме, в течение нескольких дней или нескольких часов, которые ему еще оставались, евангельскую жизнь Доброго Человека, следуя путем Справедливости и Правды, чтобы спасти свою душу…
На самом деле, случалось довольно часто, что окружение больного, несмотря на рекомендации Добрых Людей, вынужденных бежать в другое место, и думая, что тем самым поддерживают жизнь в больном, пыталось силой влить ему в рот куриный бульон, что могло привести к гибели его души… Случалось также, что режим на хлебе и воде неожиданно приводил к физическому выздоровлению больного. Могло, конечно, случиться, что какой-нибудь отчаявшийся катарский верующий - и даже один из последних Добрых Людей, как юный Санс Меркадье, крещенный in extremis Пьером Отье незадолго до ареста последнего - мог покончить с собой, как и любой католический верный на его месте. Но катарская Церковь не имела призвания ни к смерти, ни даже к мученичеству, хотя в целом она мужественно принимала его, если приходилось, о чем с удивлением вспоминает еще Эвервин из Штайнфельда.
Призванием катарской Церкви было жить, чтобы проповедовать Благую Весть Евангелия для спасения душ. Скорее всего, преследуемые Добрые Люди - возможно, кроме самых последних, видевших все это в великой скорби и печали - не верили, что их Церковь может быть искоренена до такой степени, что полностью исчезнет из этого мира, настолько они в своем сознании были уверены, что продолжают дело апостолов, которых Христос, Сын Божий, послал с миссией Спасения людей. Преследования, которым они подвергались, могли казаться им естественными, более того, признаком истинности Церкви Божьей, ставшей жертвой насилия Церкви злобного мира; но они вряд ли согласились бы с тем, что дорога Спасения, открытая Христом, может быть закрыта из-за человеческого насилия. Так что у них не было никаких причин желать собственного уничтожения, как считала историографическая мысль середины ХХ века.
[1]Arno Borst, Die Katharer, Stuttgart, 1953.
[2]Эта тема прекрасно раскрыта в книге Жоржа Дюби Le chevalier, la femme et le pretre, Hachette, 1981.
[3]Jean Duvernoy, La religion des cathares cit; pp. 164-170.
[4]О подобных примерах рассказывается в моей книге Les femmes cathares, cit; pp. 327-332. Здесь имеется в виду Счастливый Конец Уги, молодой жены владельца Ларната Филиппа де Ларнат.