Гражданская журналистика - это медийный парадокс
донесение объективно-важной информации, которую само общество активно-агрессивно, до истерики и паранойи, знать... не хочет.
Например, сталинские репрессии затронули буквально каждую семью на постсоветском пространстве. Или - только очень тенденциозный человек не заметит, какие глубокие деформации произвели в политике, в структуре ценностей и повседневной жизни, две военные кампании в Чечне. Значит ли это, что потенциально заинтересованным потребителем сведений о ГУЛАГе или событиях на Северном Кавказе являются все граждане страны? В реальности это далеко не так. В зону умолчания темы массовых преступлений против человечности выталкивает отнюдь не только политическая элита, предпочитающая, чтобы медийная поверхность сверкала глянцем и отчетами о достижениях.
В обществе, невротизированном репрессиями, войнами, террором и пытками, профессиональный журналист подчас обречен исполнять функцию «психоаналитика», заставляющего «пациента» признать неудобную правду и честно рефлексировать пережитую коллективную травму. И это - не менее рискованная, ответственная и трудная миссия, нежели роль watchdog - сторожевого пса демократии, охраняющего жителей страны от власти, вечно норовящей залезть на территорию гражданского самоуправления и частной жизни.
От кибер-диссидентства гражданскую журналистику в этом смысле отличает различие в объекте критики и подозрения: в первом случае разоблачается коррупция, произвол, бездарность властей, во втором - на публику выносятся мнения, идущие вразрез с ее массовыми представлениями о должном, говорится о фактах, признание которых болезненны для каких-либо фрустрированных социальных слоев, или об интерпретациях, не согласующихся с наступательной идентичностью агрессивных сообществ.
Чтобы такая журналистика не исчезла, требуются люди, мыслящие вне цеховой конвенции «СМИ как народный сервис». Соблазн дешевого популизма и седлание коллективных психозов - угроза ничуть не меньшая, чем вероятность самоцензуры, подстраивающейся под власти и рынок.
Например, сталинские репрессии затронули буквально каждую семью на постсоветском пространстве. Или - только очень тенденциозный человек не заметит, какие глубокие деформации произвели в политике, в структуре ценностей и повседневной жизни, две военные кампании в Чечне. Значит ли это, что потенциально заинтересованным потребителем сведений о ГУЛАГе или событиях на Северном Кавказе являются все граждане страны? В реальности это далеко не так. В зону умолчания темы массовых преступлений против человечности выталкивает отнюдь не только политическая элита, предпочитающая, чтобы медийная поверхность сверкала глянцем и отчетами о достижениях.
В обществе, невротизированном репрессиями, войнами, террором и пытками, профессиональный журналист подчас обречен исполнять функцию «психоаналитика», заставляющего «пациента» признать неудобную правду и честно рефлексировать пережитую коллективную травму. И это - не менее рискованная, ответственная и трудная миссия, нежели роль watchdog - сторожевого пса демократии, охраняющего жителей страны от власти, вечно норовящей залезть на территорию гражданского самоуправления и частной жизни.
От кибер-диссидентства гражданскую журналистику в этом смысле отличает различие в объекте критики и подозрения: в первом случае разоблачается коррупция, произвол, бездарность властей, во втором - на публику выносятся мнения, идущие вразрез с ее массовыми представлениями о должном, говорится о фактах, признание которых болезненны для каких-либо фрустрированных социальных слоев, или об интерпретациях, не согласующихся с наступательной идентичностью агрессивных сообществ.
Чтобы такая журналистика не исчезла, требуются люди, мыслящие вне цеховой конвенции «СМИ как народный сервис». Соблазн дешевого популизма и седлание коллективных психозов - угроза ничуть не меньшая, чем вероятность самоцензуры, подстраивающейся под власти и рынок.