Римские каникулы. Часть 5. Караваджо в Риме и Пушкинском
Предыдущая часть
Моё знакомство с Караваджо началось в Риме 4 января этого года. Могу даже сказать точное время: 17.20 по местному времени, то есть 20.20 по московскому. А было так. Мои девушки отправились за покупками в некое специальное место под общим названием Аутлет, а я, пользуясь неожиданной свободой, пошел по Риму, куда глаза глядят, периодически сверяясь с картой.
Свободное плавание моё, впрочем, длилось не очень долго, поскольку сначала пошел дождь, а потом он усилился. На моё счастье, я оказался рядом с каким-то дворцом, проще говоря, палаццо, в котором, судя по афишам, размещалась художественная галерея.
Вскоре выяснилось, что это знаменитое палаццо Барберини.
Купив билет за 5 евро, я поднялся на второй этаж, где начинался осмотр, и пошел по залам, дивясь мастерству живописцев итальянского Возрожденья - буквально всех периодов: Дученто, Треченто, Кватроченто, Чинквеченто, а также маньеризма и барокко, пока на набрел на Караваджо. Там было две его картины: «Нарцисс»
.jpg!Blog.jpg)
и «Юдифь и Олоферн».
От них совершенно невозможно было оторваться. С полотен изливались живые чувства, не давая тебе уйти, пораженному столь мощным воздействием живописи. Умиленное обожание собственного отражения у Нарцисса, брезгливость, отвращение к тому, что она делает, Юдифи, чудовищная ненависть старухи, предсмертный ужас, застывший на лице уже наполовину обезглавленного Олоферна, - всё это передано с такой выразительностью, что дальше уже и некуда.
Когда я отошел от шока, то обнаружил, что в этом зале должна была находиться еще одна картина Караваджо - «Молитва Святого Франциска», но на её месте висело другое полотно, а из таблички рядом следовало, что «Франциск» с такого-то по такое-то находится в Москве, на выставке Караваджо в Пушкинском музее. Что ж, придется вернуться домой и завершить начатое под сводами дворца Барберини, подумал я тогда...
И нужно сказать, что выставка в Пушкинском стоила возвращения в Москву. Во-первых, там представлено 11 полотен мастера из музеев Ватикана, а также музеев и церквей Рима, Милана, Флоренции, Неаполя, - никогда еще столько картин Караваджо не покидало родину одновременно. Во-вторых, она чудесным образом оформлена. Из ярко освещенного помещения ты попадаешь в темный зал, где на тебя смотрят со стен подсвеченные специальными аппаратами картины. То есть сам Караваджо работал в особой манере - светотенью, а тут еще изначальный живописный эффект усиливается изощренным техническим маневром.
И ты будто оказываешься в машине времени, потому что слева и справа из мрака веков выступают фигуры людей - выступают так явственно, так телесно, словно они на самом деле просто замерли и вот-вот продолжат свою обычную итальянскую жизнь четырехсотлетней давности у тебя на глазах.
Евангельские сюжеты Караваджо не иллюстрирует, он выражает кистью суть тех событий. Тут невозможно не обратиться к третьей картине из собрания Барберини, которую я нагнал в Пушкинском, к святому Франциску.
Святой предстает перед нами полностью сосредоточенным на созерцании духовной субстанции, а мы, глядящие на него, тоже полностью сосредоточены на его фигуре, на его лице, здесь нет никаких лишних, уводящих наш глаз в сторону подробностей - лишь череп, да простой - две палки - крест, даже рубище на святом показано очень скупо.
Та же самая концентрация на сути, отказ от всего лишнего, украшательского присуща и другим полотнам здесь, выражающим человеческую жестокость, благоговение, скорбь, духовное потрясение.
Больше того! Караваджо не просто что-то выражает, он делает живопись интерактивной. «Положение во гроб».
Процессия с телом Христа остановилась на краю огромной плиты, и скорбная группа показана так, что зритель, застывший перед картиной, оказывается вовлеченным в сюжет, он смотрит на происходящее снизу, из-под камня, ему сейчас предстоит принять тело Христа, да еще Никодим повернулся лицом к нему, зрителю, устанавливая дополнительную связь с картиной.
А на «Обращении Савла» почти всю площадь полотна занимает лошадь. Эта картина привезена в Москву из церкви Санта Мария дель Пополо в Риме.
Мы туда заходили, картина написана для боковой стены капеллы Черази. Капелла очень узкая, зритель не может отступить более чем на шаг от стены, то есть он вынужден стоять на уровне лошадиных копыт и смотреть на лошадь глазами опрокинутого Савла (условно говоря) и волей-неволей ощущать себя на его месте, переживать вместе с ним Божественное присутствие.
Можно было бы много еще рассказывать о Караваджо, вспомнить его дурной характер и сомнительные наклонности, что, наверное, и позволило ему (в совокупности с огромным талантом, конечно) совершить революцию в живописи, открыть ей шлюзы для свободного обращения с натурой, одарить жанровым разнообразием. Караваджо неисчерпаем, у него в картинах часто просматривается «второй план», понятный только для посвященных, но это тема отдельного разговора, а пока надо спешить - выставка работает только до 19 февраля!
(продолжение следует)
Моё знакомство с Караваджо началось в Риме 4 января этого года. Могу даже сказать точное время: 17.20 по местному времени, то есть 20.20 по московскому. А было так. Мои девушки отправились за покупками в некое специальное место под общим названием Аутлет, а я, пользуясь неожиданной свободой, пошел по Риму, куда глаза глядят, периодически сверяясь с картой.
Свободное плавание моё, впрочем, длилось не очень долго, поскольку сначала пошел дождь, а потом он усилился. На моё счастье, я оказался рядом с каким-то дворцом, проще говоря, палаццо, в котором, судя по афишам, размещалась художественная галерея.
Вскоре выяснилось, что это знаменитое палаццо Барберини.
Купив билет за 5 евро, я поднялся на второй этаж, где начинался осмотр, и пошел по залам, дивясь мастерству живописцев итальянского Возрожденья - буквально всех периодов: Дученто, Треченто, Кватроченто, Чинквеченто, а также маньеризма и барокко, пока на набрел на Караваджо. Там было две его картины: «Нарцисс»
и «Юдифь и Олоферн».
От них совершенно невозможно было оторваться. С полотен изливались живые чувства, не давая тебе уйти, пораженному столь мощным воздействием живописи. Умиленное обожание собственного отражения у Нарцисса, брезгливость, отвращение к тому, что она делает, Юдифи, чудовищная ненависть старухи, предсмертный ужас, застывший на лице уже наполовину обезглавленного Олоферна, - всё это передано с такой выразительностью, что дальше уже и некуда.
Когда я отошел от шока, то обнаружил, что в этом зале должна была находиться еще одна картина Караваджо - «Молитва Святого Франциска», но на её месте висело другое полотно, а из таблички рядом следовало, что «Франциск» с такого-то по такое-то находится в Москве, на выставке Караваджо в Пушкинском музее. Что ж, придется вернуться домой и завершить начатое под сводами дворца Барберини, подумал я тогда...
И нужно сказать, что выставка в Пушкинском стоила возвращения в Москву. Во-первых, там представлено 11 полотен мастера из музеев Ватикана, а также музеев и церквей Рима, Милана, Флоренции, Неаполя, - никогда еще столько картин Караваджо не покидало родину одновременно. Во-вторых, она чудесным образом оформлена. Из ярко освещенного помещения ты попадаешь в темный зал, где на тебя смотрят со стен подсвеченные специальными аппаратами картины. То есть сам Караваджо работал в особой манере - светотенью, а тут еще изначальный живописный эффект усиливается изощренным техническим маневром.
И ты будто оказываешься в машине времени, потому что слева и справа из мрака веков выступают фигуры людей - выступают так явственно, так телесно, словно они на самом деле просто замерли и вот-вот продолжат свою обычную итальянскую жизнь четырехсотлетней давности у тебя на глазах.
Евангельские сюжеты Караваджо не иллюстрирует, он выражает кистью суть тех событий. Тут невозможно не обратиться к третьей картине из собрания Барберини, которую я нагнал в Пушкинском, к святому Франциску.
Святой предстает перед нами полностью сосредоточенным на созерцании духовной субстанции, а мы, глядящие на него, тоже полностью сосредоточены на его фигуре, на его лице, здесь нет никаких лишних, уводящих наш глаз в сторону подробностей - лишь череп, да простой - две палки - крест, даже рубище на святом показано очень скупо.
Та же самая концентрация на сути, отказ от всего лишнего, украшательского присуща и другим полотнам здесь, выражающим человеческую жестокость, благоговение, скорбь, духовное потрясение.
Больше того! Караваджо не просто что-то выражает, он делает живопись интерактивной. «Положение во гроб».
Процессия с телом Христа остановилась на краю огромной плиты, и скорбная группа показана так, что зритель, застывший перед картиной, оказывается вовлеченным в сюжет, он смотрит на происходящее снизу, из-под камня, ему сейчас предстоит принять тело Христа, да еще Никодим повернулся лицом к нему, зрителю, устанавливая дополнительную связь с картиной.
А на «Обращении Савла» почти всю площадь полотна занимает лошадь. Эта картина привезена в Москву из церкви Санта Мария дель Пополо в Риме.
Мы туда заходили, картина написана для боковой стены капеллы Черази. Капелла очень узкая, зритель не может отступить более чем на шаг от стены, то есть он вынужден стоять на уровне лошадиных копыт и смотреть на лошадь глазами опрокинутого Савла (условно говоря) и волей-неволей ощущать себя на его месте, переживать вместе с ним Божественное присутствие.
Можно было бы много еще рассказывать о Караваджо, вспомнить его дурной характер и сомнительные наклонности, что, наверное, и позволило ему (в совокупности с огромным талантом, конечно) совершить революцию в живописи, открыть ей шлюзы для свободного обращения с натурой, одарить жанровым разнообразием. Караваджо неисчерпаем, у него в картинах часто просматривается «второй план», понятный только для посвященных, но это тема отдельного разговора, а пока надо спешить - выставка работает только до 19 февраля!
(продолжение следует)