Мой топ-5 нон-фикшен книг 2012 года: №2. Sylvia Nasar | A Beautiful Mind (1998)
"All mathematicians live in two different worlds. They live in a crystalline world of perfect platonic forms. An ice palace. But they also live in the common world where things are transient, ambiguous, subject to vicissitudes. Mathematicians go backward and forward from one world to another. They’re adults in the crystalline world, infants in the real one."
(S. CAPPELL, Courant Institute of Mathematics, 1996)
Вероятно, почти все смотрели знаменитый фильм A Beautiful Mind (Игры разума) с милашкой Расселом Кроу и поэтому примерно в курсе, кто такой Джон Нэш. Для тех, кто в танке, на всякий случай: Джон Нэш - гениальный математик и вообще блестящий ум нашего века, прославившийся тремя удивительными вещами: во-первых, тем, что, будучи математиком, умудрился получить Нобелевскую премию (которая, как известно, в области математики не выдается; Нэшу дали ее в области экономики, т.к. разработанная им теория игр имеет прикладное значение прежде всего для экономики); во-вторых, тем, что у него шизофрения - заболевание с тяжелейшим течением, которое на три десятилетия (!) полностью выключило его из жизни и науки, при этом он превратился в "призрака Принстона", ему позволяли там бродить и бредить все эти три десятилетия; в-третьих, тем, что в какой-то момент симптоматика внезапно и совершенно спонтанно ушла в ремиссию, и Джон Нэш, "живой труп", вернулся к жизни и работе, причем все с тем же своим блестящим умом.
Сразу скажу, что хотя в свое время мне фильм понравился, теперь, ретроспективно, по сравнению с книгой он мне представляется сладенько-девочковым и попросту неадекватным, если говорить об отображении судьбы реального Джона Нэша. Ну правда - фильм снимался как будто про какого-то другого человека, где не отображена ни реальная личность Джона Нэша, ни сотая доля того, что происходило с ним на самом деле.
Зато книга оказалась просто замечательной! Я от нее ничего особенного не ждала (полагая, что это просто "расширенный сценарий" для фильма), но она оказалась совершенно полноценной и весьма качественной биографией - и, собственно, практически ничего общего, кроме названия, с фильмом не имеющая. Сильвия Назар выполнила впечатляющую, очень качественную работу, написав одну из выдающихся, на мой взгляд, биографий (я не специалист в биографиях, но у меня есть четкое ощущение, что ничего близкого по уровню я еще долго найти не смогу). Я начала читать ее с вялым равнодушием (что хорошего может написать какая-то там тетенька о математическом гении, особенно в сочетании с шизофренией и Нобелевской премией? в таких ситуациях я чувствую себя совершенной мужской шовинистической свиньей, надо сказать), но с каждой новой страницей все больше уважала автора и все больше влюблялась в ее героя.
Книга очень объемная - как по физическому содержанию, так и по затронутой тематике. Прежде чем говорить о роли какого-то человека или явления в жизни главного героя, автор сначала обстоятельно и интересно рассказывает о собственно этом человеке/явлении, чтобы ввести героя своей биографии в контекст. В эти "предыстории" погружаешься с головой, массу всего нового об окружающем мире попутно узнаешь и ужасно увлекательно это все. Вообще цепкость и живость слога автора приятно впечатляют - у нее как-то неизменно получаются очень яркие и объемные портреты - людей ли, университетов, организаций или еще чего-то. И, главное, личность Нэша в таком контексте становится особенно конкретной, живой, динамичной.
Книга преувлекательнейшая, хотя необходимо предупредить, что она также и достаточно "жесткая", читать (и слушать) ее совсем непросто. Умная, обстоятельная, без скидок на "среднего читателя", порой с погружением в достаточно узкие математические и прочие специальные вопросы. Не буду прикидываться, что я там все поняла - я и не пыталась. И все-таки - страшно интересно, захватывающе. Вот та ситуация, когда читаешь о математике, и сколь бы ты ни был далек от математики, ты невероятно проникаешься ее романтикой, ее взлетами и падениями, ее внутренними конфликтами, ты как будто чувствуешь себя мальчишкой за штурвалом фрегата и представляешь, какие приключения тебя ждут впереди. Епическая сила искусства! Персонально мне, уже с учетом моих личных интересов и уровня восприятия, также было очень интересно читать, например, об истории Принстона и о состоянии дел математического факультета, о Неймане, Эйнштейне, о MIT, RAND, закулисах нобелевской премии по экономике - все ужасно любопытно. Наконец, как медик я могу уверенно утверждать, что о шизофрении вообще и о подходах к ее лечению (существующих на то время и применявшихся непосредственно у Нэша) рассказывается не менее глубоко, обстоятельно, грамотно и интересно, совсем не на обывательском уровне (чего я опасалась).
Личность Нэша тоже постепенно открывается со все более неожиданных сторон. Сначала после фильма сложно совместить в голове этого няшного милого киношного Нэша и реального Нэша - совсем, совсем не милого, даже по меркам фриков и гиков, ага. Но потом не понимаешь, как можно было в фильме показывать ЭТО невнятно-плюшевое, когда вот перед глазами живой и совершенно уникальный и удивительный человечище, бери и снимай кино, будет однозначный хит - даже без шизофрений и нобелевских премий. Это тот случай, когда любишь человека не за то, что он приятный и хороший, и даже не за то, что он гений, а прежде всего за то, что УЖЕ ТАК МНОГО ЗНАЕШЬ О НЕМ, любишь его противным, дурацким, неудобным, нелепым, жалким, высокомерным, наглым, вздорным, в параноидном бреду - каким угодно. Спасибо Сильвии Назар - ей действительно удалось это проникновение в человека.
Надо отметить, что Джон Нэш жив на данный момент и вроде бы остается вполне себе здравомыслящим, однако эта биография (не только блестящая, но и написанная с явной любовью и огромнейшим уважением к Нэшу) считается "неавторизированной", то есть написанной без одобрения главного героя. В книге нет никаких признаков того, что автор как-либо взаимодействовала с Нэшем, хотя все его знакомые и родственники весьма активно участвовали в написании биографии, вплоть до предоставления достаточно интимных писем и фотографий. Я это не могла понять сначала, а потом нашла, что в примечании к переизданию 2001 года Сильвия Назар пишет об этом: "As for his biographer, John’s attitude has changed dramatically. While this book was being written, he said to a New York Times reporter, “I adopted a position of Swiss neutrality.” Since its publication, however, “A lot of my friends, family, and relations persuaded me it was a good thing.” Besides, there is so much in the book that he had forgotten or never even knew. At this point in life, he made it clear, retrieving some of the past has been something of a solace." В общем, можно считать, что она все-таки была "авторизирована" негласно и задним числом, никаких претензий у Нэша к книге нет.
И немного частностей:
Главы, посвященные Нэшу на пике болезни, оставшемуся в одиночестве, "призраку Принстона", - очень, очень грустные, просто сердце сжимается от жалости.
"...Among the students, the Phantom was often held up as a cautionary figure: Anybody who was too much of a grind or who lacked social graces was warned that he or she was “going to wind up like the Phantom.” Yet if a new student complained that having him around made him feel uncomfortable, he was immediately warned: “He was a better mathematician than you’ll ever be!”
Few students ever exchanged a word with the Phantom, although some of the brasher ones occasionally bummed a cigarette or asked for a light, for the Phantom was now a heavy smoker. One new physics student once erased two or three of the messages only to encounter the Phantom in front of the blackboard writing a few days later, “sweating, trembling, and practically crying.” The student never erased another."
Особенно в сочетании с фотографиями все это ударяет. Сильный, красивый, "породистый", неизменно с нахальной и веселой мордой до болезни, всем своим видом излучающий присущую ему уверенность в своей гениальности и неотразимости - и резко угнетенный, полностью потерянный, постаревший сразу на двадцать лет и вообще как будто резко переродившийся в другого человека - маленького, сухого, сутулого, жалкого, ужасно стеснительного (!), с печалью и страхом в глазах. "Lost years".
John Nash at his graduation at age twenty-one in Princeton, May 1950:
Berkeley, California, summer 1957 (John is standing):
John Nash with his niece Karla Nash, San Francisco, winter 1967 (начало "потерянных лет"):
John Nash with his son, John David Stier, Princeton Junction, circa 1977 (прошло первое десятилетие "потерянных лет"):
Про "возвращение" - там совершенно потрясающие выводы о роли интеллектуально богатой атмосферы для спонтанного выхода Нэша из шизофрении. Не очень хорошо помню, как это было показано в фильме, но, кажется, как сочетанная результирующая применяемого лечения (кажется, там показывалось даже, как мужественно Нэш терпит побочные эффекты лекарств в виде паркинсонизма), поддержки родных (любящая жена, друзья и т.п.) и, главное, волевых усилий Нэша. В реальности все не так было. Во-первых, лечения никакого не было уже много лет (и, вероятно, это ему как раз в какой-то мере помогло - во всяком случае, он не страдал от угнетения мышления в связи с побочками). Во-вторых, жена с ним развелась, не вынеся тягот его болезни (хотя позже и позволила ему жить в ее доме), его сын - как в страшном сне - в подростковом возрасте, именно в те годы, когда Нэш жил с ним в одном доме и только начал вкушать скромные радости отцовства и радости общения с умным, безусловно одаренным, многообещающим сыном, тоже заболел шизофренией и начал свой собственный квест периодических госпитализаций, бывшая любовница терзала его через суды насчет алиментов, мать, с которой он жил в последнее время, умерла, с сестрой (единственным более-менее близким ему человеком) он разорвал отношения после очередной насильной госпитализации, с друзьями все было тоже достаточно печально. В-третьих, настоящим благословением для Нэша стало его нахождение в Принстоне, куда его приняли таким, какой он был, - безумным "призраком"; пребывание среди ученых, студентов, библиотеки, компьютеров, формул. Там он, казалось бы, мог просто продолжать съезжать с катушек, но он в итоге наоборот - постепенно выплыл из забытья и бреда. Именно благодаря тому, что его не трогали, не гнали, не тащили в больницу, не пичкали лекарствами, не мучили проблемами недостающих денег, плачущих детей, бытовых вопросов, не мешали тихо бродить по кампусу, сидеть до глубокой ночи в библиотеке, читать, считать, писать на досках формулы. Он был в единственно приемлемом для него социальном кругу, он был в своей маленькой внутренней Касталии. Даже на высоте бреда он продолжал мыслить, считать, нагромождать в своей голове формулы (пусть и по большей части ведущие в никуда). Он осваивал компьютер и программирование, чтобы эффективнее вести подсчеты! Эта постоянная интенсивная интеллектуальная работа, плюс, видимо, очень большой исходный резерв интеллектуальных ресурсов позволил ему не только остаться на плаву, но и, в конечном итоге, успокоиться и выкарабкаться из бреда. Как будто болезнь, которая у человека обыкновенного сработала бы гильотиной, у Нэша, конечно, отсекла важную составляющую его личности, лишила его "полета гениальности", но у него оставалось еще достаточно много внутри, чтобы было чем жить на уровне интеллектуально развитого и самодостаточного человека; он собрался с силами, зализал раны (которые были бы приговором для многих других), перераспределил ресурсы и сконструировал вполне сохранную личность из того, что осталось; у человека менее развитого строить личность уже было бы не из чего.
"As James Glass, the author of Private Terror/Public Places and Delusion, put it upon hearing about Nash’s years in Princeton: “It seemed to serve as a containing place for his madness.” It is obvious that, for Nash, Princeton functioned as a therapeutic community. It was quiet and safe; its lecture halls, libraries, and dining halls were open to him; its members were for the most part respectful; human contact was available, but not intrusive. Here he found what he so desperately wanted in Roanoke: safety, freedom, friends. As Glass put it, “Being freer to express himself, without fearing that someone would shut him up or fill him up with medication, must have helped pull him out of hisdisastrous retreat into hermetic linguistic isolation.”
Roger Lewin, a psychiatrist at Shepherd Pratt in Baltimore, said, “It seems that Nash’s schizophrenia diminished in the way it appeared to others and that his madness became confined to intellectual and delusional projections rather than to wrapping him completely in behavioral expressions.” These are descriptions similar to those Nash himself has given of these years in Princeton: “I thought I was a Messianic godlike figure with secret ideas. I became a person of delusionally influenced thinking but of relatively moderate behavior and thus tended to avoid hospitalization and the direct attention of psychiatrists.”
The immense effort - the reading, computations, and writing - of producing the messages may have played a role in preventing Nash’s mental capacities from deteriorating."
Этот вопрос - о том, как исходный интеллектуальный багаж и способность/склонность к интеллектуальной работе, "интеллектуальное трудолюбие", "интеллектуальные нагрузки", могут спасать (отдалять, ослаблять, etc) от деменции и распада личности при болезни и в старости - все больше меня занимает. И судьба Нэша просто восторгает и поражает в этом отношении.
Не менее интересна и поразительна природа "ремиссии" Нэша - это не выздоровление, не чудесное исцеление, не исчезновение симптоматики, а некое ее ослабление и "укрощение". Нэш на самом деле НЕ избавился от бреда, голосов и т.д., но каким-то образом научился отделять их, отодвигать в сторону, переживать их наедине с собой где-то на заднем плане, не вынося больше наружу, при этом в целом вести разумную жизнь, общаться с людьми и успешно заниматься научной работой.
"Nash has compared rationality to dieting, implying a constant, conscious struggle. It is a matter of policing one’s thoughts, he has said, trying to recognize paranoid ideas and rejecting them, just the way somebody who wants to lose weight has to decide consciously to avoid fats or sweets."
Удивительно ведь! Тем не менее, опять же, в книжке подробно рассказывается о том, что такие случаи в истории психиатрии на самом деле не уникальны - по некоторым данным до четверти всех пациентов способны на спонтанные ремиссии в той или иной мере - хотя, конечно, на примере гениального математика и нобелевского лауреата это все приобретает особо яркую окраску. Видимо, ослабление симптоматики через некоторое время происходит у многих шизофреников, но не все способны использовать это в свою пользу; особое значение, должно быть, при этом имеет внешняя обстановка, в которой живет человек, - если он на момент ослабления симптоматики вымотан, не находит поддержки и страдает от множественных побочных эффектов нейролептиков и психологически тяжелых госпитализаций, он все равно не сможет социализироваться и, может быть, даже не заметит этого ослабления. У Нэша, вероятно, ослабление симптоматики совпало с периодом, когда ему было особенно комфортно и спокойно, никто его не обижал, вокруг столько всего интересного было и он, несмотря на отсутствие работы и реальных социальных контактов, продолжал интенсивно учиться, работать и общаться с людьми академических кругов, пусть и в роли "призрака".
Кстати, о благотворной атмосфере Принстона. Страшно умилило вот это (это к тем годам, когда Нэш был "призраком", бродящим по Принстону безумцем, которым пугали нерадивых студентов):
"Nash was beginning to develop an interest in learning how to use the computer. (If one spent time in the computing center one had to sit at those ancient desk calculators by the hour, shuffling decks of computer cards.) Hale Trotter, who was working half-time in the computer center in those days, described it: “It was the old days. We fed cards into the computer. There was a large ’ready room’ with a big counter, a card reader, table, and chairs and another room with a calculator. There was always lots of paper around.”
At the time, Trotter recalled, he kept track of people’s computer time but nobody was billed. At some point the administration decided that he had to charge individual research accounts. Students and faculty alike had to open accounts and get passwords. Trotter initially told Nash that Nash could use his account number. At weekly meetings, the subject of regularizing the situation with Nash came up. Some students were wondering what was going on with Trotter’s name on Nash’s output. Someone suggested, said Trotter, “Why not give him his own account?” Everybody agreed to give him a free account. “He never, never made any trouble. If anything, he was embarrassingly diffident. Sometimes if one was having a conversation with Nash, it was hard to break away.”
В этом отношении коллег есть что-то невероятно трогательное и волшебное. Только одна деталь - но как в ней всего много!
Также очень интересно было прослеживать, кстати, как одни и те же врожденные черты, которые делали Нэша фриком в социальной жизни и которые стали очень питательной почвой для его болезни, служили ему огромной форой в его научной работе. Даже вот это выбешивающее лично меня нежелание читать учебники и изучать, как другие ученые решали ту или иную проблему, прежде чем приступать самому (no references but his own mind); у Нэша это качество очень часто срабатывало стартом к оригинальной идее, ломке закоснелых представлений о том, что может быть, а чего быть не может. Его высокомерие, жажда славы, превосходства, детское самолюбие - все это было рычагами, которые заставляли его до конца прорабатывать те проблемы, за которые он взялся, в том числе если эти проблемы слыли как "нерешаемые". И вообще: "His tolerance for solitude, great confidence in his own intuition, indifference to criticism - all detectable at a young age but now prominent and impermeable features of his personality - served him well."
Еще одно неожиданное: я думала, что Нобелевскую премию Нэш получил уже после того, как его ремиссия была признана и он полноценно вернулся к научной работе. А оказалось, что обсуждение его как кандидата на премию велись исходя из представлений о том, что он остается тяжело больным, "психом ненормальным", потерянным для общества, что и вызвало наибольшие затруднения у комитета. И награждение Нэша просто по большей части совпало с периодом наступления его ремиссии. Во всяком случае, никаких признаков возвращения Нэша к научной работе, новых публикаций и т.п. на то время не было совсем - и уже много лет. Там была целая война за/против Нэша, очень впечатляющие интриги и уникальные для комитета споры буквально в последний момент, очень интересно все это читать (как, впрочем, и все остальное у Назар). Они считали, что награждение психически больного человека ужасно компрометирует премию и вообще поставит под угрозу ее дальнейшее существование (были веские основания так считать). Впервые кандидатура человека, абсолютно заслуживающего премии, вызвала такое бурное несогласие и спровоцировала интриги. Даже когда решение уже принималось, они все боялись, что Nash would do something peculiar at the ceremony. Потому что он совсем недавно еще был "принстонским призраком" и только-только начал возвращаться к жизни, но это замечали пока только ближайшие к нему люди, а Нобелевский комитет об этом не знал. В общем, это все совершенно драматическая, потрясающая история, столкновение идеи "заслуживает ученый приза или нет" и идеи "какой он человек, этот самый ученый".
John and Alicia Nash at the Nobel ceremony in Stockholm, December 1994:
"Indeed, in the weeks between the announcement of the prize and the ceremony, Nash did and felt things that had lain beyond his grasp for decades. When he first arrived in Stockholm, Jorgen Weibull recalled, he behaved pretty much as Weibull had remembered from Princeton a few years before: “He didn’t look you in the eye. He mumbled. Socially he was very tentative, very uncertain. But his mood went up from day to day. He got less and less unhappy.”
Учитывая то, какая у Нэша всю жизнь была жажда признания, получения высших премий и наград и жестокое разочарование от того, когда не все получалось "по высшему разряду", что провоцировало и усугубляло его психическую нестабильность, сам факт Нобелевской премии, видимо, изрядно способствовал его начавшейся ремиссии.
Его "нобелевская лекция" была первым за последние три десятилетия публичным выступлением человека, который до недавнего времени считался безнадежно психически больным, а многие вообще думали, что он давно мертв. И тем не менее, он прочел лекцию на сложнейшие математические темы "without notes, clearly and convincingly, according to Weibull, who has a doctorate in physics. Physicists and mathematicians in the audience said afterward that Nash’s ideas were interesting, made sense, and were expressed with the appropriate degree of skepticism."
John Nash lecturing at the University of Uppsala a few days later the Nobel ceremony, December 1994:
Я слушала аудиокнигу, поэтому характеризую начитку для интересующихся: Anna Fields - очень четкая, внятная, деловая, по темпу и интонациям крайне жесткая; в общем, на 100% соответствует этой книге во всех смыслах, очень мне понравилась. На Амазоне можно послушать небольшой семпл (под картинкой).