"В алом венчике из роз впереди идёт матрос..."
Когда уже не бог весть какие молодые люди спрашивают у меня: «а как было в советские времена?» - я приосаниваюсь и чувствую себя своей прабабкой Пелагеей, отчётливо помнившей царствование Александра Третьего. Что и говорить, страшно лестно быть живой легендой и пережитком проклятого прошлого. Я даже в зеркало теперь смотрюсь, как в дореволюционный даггеротип в рамочке. Ничего выглядит, не очень даже ещё и выцвел.
Вот - недавно спросили о преподавании литературы в начальной школе; были ли в нём какие-нибудь ярко выраженные тенденции. Поразмыслив, я решила, что были. Хотя первая моя учительница Г.Е. запросто могла и не знать такого слова. В общем-то, я её почти любила - она была смирной малообразованной женщиной, довольно молодой, но сухой, как прутик от веника, и искренне считавшей меня диким невоспитанным ребёнком из-за того, что во время городских экскурсий я не стремилась схватить её за руку и повиснуть на ней, преданно заглядывая в лицо снизу вверх. Впрочем, её явная ко мне холодность никак не сказывалась на моих оценках, и уже за одно это я ей была благодарна.
Одна особенность, отдающая откровенной тенденцией, у неё точно была. Она категорически отторгала и пресекала всё, что хотя бы условно могло поколебать наши материалистические устои.
- Агеева, - говорила она мне, - я проверю твой формуляр и, если увижу, что ты опять брала только сказки, то запрещу пускать тебя в библиотеку.
«Гы! - дерзко думала я, делая бессмысленно-благонравное лицо. - Помру я без этой вашей библиотеки!» Но несмотря на дерзость и благонравие, на душе поневоле становилось скверно и задумчиво. Я смутно чувствовала, что согрешила, но суть прегрешения казалась настолько эзотерической, что вникнуть в неё было не просто трудно, но и как-то боязно.
А Г.Е. с достойной подражания твёрдостью выдирала с корнем любое волшебство, где бы оно только исподтишка ни прорастало.
- Таня, расскажи нам, что ты прочитала по внеклассной программе?
- «Путешествия Гулливера», - всё с тем же чувством довлеющего надо мной смутного эзотерического греха говорила я, вылезая из-за парты.
- А! Гулливера. Прекрасно. Ну, расскажи нам, какие путешествия ему снились.
- Снились? - глупо спрашивала я. - Но разве он?...
- Что - «разве он»?
- Разве это было во сне? - уже понимая, что упорствую в ереси, уныло настаивала я. - Он же на самом деле….
- Ребята! - (С приличествующим случаю мягким, утомлённым пафосом) - Все поняли, что Гулливер на самом деле путешествовал во сне? Или кто-нибудь ещё, как Таня, считает, что это было на самом деле?
- Нееее, - дружно взрёвывал класс, с тоской поглядывающий на разогретое солнцем оконное стекло.
- Садись, Таня. Двойку я тебе не ставлю, просто в следующий раз будь внимательнее, когда читаешь.
.. - Она дура, что ль? - шепотом уточняла я у Славки Максимова, моего соседа по парте.
- Гы! А ты только что заметила? - фыркал он. - Не обращай внимания. Пусть себе.
А как не обращать, когда это повторялось ежедневно?
- Ребята, кто помнит какие-нибудь книги, героям которых установлены памятники?
- Я помню, - в очередной раз не подозревая подвоха, выскакивала я. - Бременские музыканты. И ещё Том Сойер и Гек Финн с дохлой кошкой.
- Какая дохлая кошка? - измученно вздыхала Г.Е. - Герои, которым установлены памятники - это, например, Чапаев. Или молодогвардейцы. Вот они были настоящие герои, их мучили, им звёзды на спине вырезали… а ты тут опять с какой-то чепухой.
О, эти вырезанные на живой плоти стигматы, преследовавшие нас всё наше истовое пионерское детство! Подавляя привычное содрогание, я усаживалась на место, косилась в сторону Славки, а он привычно гыкал и подмигивал мне рыжим крапчатым глазом.
В суровом, патологически-несказочном мире, где обитала Г.Е., всегда и во всём были виноваты дети.
- Таня, ты поняла, в чём смысл рассказа Куприна про слона?
Умудрённая некоторым опытом, я вставала и пожимала плечами.
- Не поняла. Садись. Кто понял? Никто…Ладно. Я объясню. Смысл в том, что девочка в рассказе ужасно, чудовищно избалована! Подумайте - у неё есть всё, ей только живого слона не хватает!
«Она же умрёт без слона!» - стиснув зубы, беззвучно кричала я в ответ, а Г.Э., поймав мой взгляд, страдальчески морщилась и нажимала мне на плечо, чтобы я села.
Но самой страшной моей потерей был «Лесной Царь» Гёте.
- Таня, встань и объясни всему классу, про что это стихотворение. Если сможешь, постарайся выразить одной фразой.
Боже мой! Всю эту бездонную, завораживающую жуть - одной фразой! Как? Каким образом, чёрт побери?!
- Не можешь? Ну, ничего, я тебе помогу. Эта фраза - У СТРАХА ГЛАЗА ВЕЛИКИ!
И, глядя в мои собственные глаза, ставшие в этот момент гораздо больше, чем у страха, невозмутмо продолжила:
- Мальчик сам виноват! Если бы он послушал отца и не испугался обыкновенного тумана, то всё бы не кончилось так печально..
- А может, у него температура была! - выскочил, не выдержав зрелища моего потрясения, Славка Максимов. - Сказано же - «весь издрогнув»….
- Мальчик просто трус! - (С утомлённым, но непоколебимым нажимом) - Он умер от страха - от того, что поверил в Лесного Царя, которого на самом деле нет и не было!
Боже мой! Нет и не было…
Как не было, когда я сама ВИДЕЛА его сквозь кусты, пока читала стихотворение?
Но раз учительница говорит - не было, значит, и правда. Значит, я просто всё не так поняла!
Почему-то в этом случае мне не пришёл в голову скверный, но спасительный вариант про «дуру». Может быть, потому что мне было уже девять лет, и умом я понимала, что и обратный вариант, увы, вполне вероятен - бедный мальчик действительно мог увидеть все эти дивные, чарующие ужасы в предсмертном бреду…
А на самом деле нет никакого Лесного Царя. Нет и не было.
О, боже, боже….
.. Надо сказать, что с исчезновением Лесного Царя в моей жизни ни на йоту не прибавилось здорового материализма. Наоборот, как только Царь отрёкся от престола, на вакантную должность немедленно прибежала куча всяких мелких бесов и бытовых суеверий, которые мучили меня потом в течение довольно долгого времени. На место сладкого страха перед неведомым пришёл убогий и гаденький страх перед завтрашней контрольной, который утолялся только сложными, выматывающими душу сделками всё с теми же бытовыми бесами. И не было от этого ни прежней радости, ни прежнего замирания в груди, а были только тяжёлая опустошённость и маета.
Но бедная Г.Е., конечно, была в этом не виновата.