(no subject)
Москва только снаружи такая страшная, а внутри вся набита мелкими провинциальными городишками. Мегаполис, ага. Такой мегаполис. Чуть отвернёшься, глядь - а она уже на лавке около покосившегося забора, вяжет чулок и отгоняет ногой кур.
Покосившиеся заборы - это особый артефакт Вот кто-то же их ставит вокруг какой-нибудь лысоватой плеши на безлюдном пустыре. Ставит и уходит навсегда. Со временем забор ещё больше кривеет, линяет, расползается во все стороны, обрастает сперва лопухами, потом ещё какими-то косыми артефактами. И воздух вокруг становится ясный и ленивый, и в нём отчётливо начинает слышаться куриный клёкот и скрип колодезной цепи. Откуда-то из-под земли, из древних, малокультурных слоёв выползают старорежимные домики с пузатыми, в трещинках, каменными балконами и узорчатыми боевыми шрамами поперёк стен.
И палисадники с чахлыми, но вполне ещё золотыми шарами.
И сельские продуктовые лавки с косыми вывесками.
И ржавые гаражи, суровые и прекрасные, как древние могильники.
Около Донского монастыря уйма таких захолустных городков, гуляй - не хочу. И мы гуляем. И листья под ногами пахнут сельским дымом и поздними грибами. И в низких, доверчивых, ничем не защищённых окнах слышен чей-то ужасно домашний смех, звон посуды и бормотание не то телевизора, не то «Маяка»:
- … депутаты обсудили поправку к закону, разрешающую судьям преступления в пьяном виде…
На пути - самая настоящая афишная тумба с болтающимся обрывком заклинания: «... если встать лицом к магазину «Пятёрочка»….»
И дети. Их тут много, они тут не боятся.
- Бабник! - кричит малыш лет шести, едва поспевая за солидным восьмилетним парнем не то с мики-маусами, не то с весёлыми рождерами на ранце. - Ты - бабник, понял?
- Дурак ты ещё, - вздыхает тот, занятый какими-то своими мыслями. - Вырастешь - сам через это пройдёшь.
Девочка в чёрной курточке - чёрный силуэт на фоне мятого душистого золота - жмёт на кнопочки на какой-то коробочке и неотрывно смотрит вверх. Мы с Грифоном тоже смотрим, но там ничего нет. Только листья летят с клёна. В замедленном, необыкновенном каком-то ритме. Вот оно что. Она регулирует их полёт.
- Господа, - недоумевает, обращаясь к голубям, Грифон, - вы что, не видите, что я вас гоняю?
- Ах, да, голубчик, прости, - спохватываются они, снисходительно помаргивая, а потом отходят на пару шагов и хлопают крыльями, изображая панику. В этом захолустье они - не помойные мегаполисные бомжи, а сельские интеллигенты, неухоженные и добродушные. Им кажется, что их жёны похожи на горлиц.
- Тё-ттт’я, а вы пйй-аавда?.. - интересуется, запрокинув голову, какая-то совсем уж мелкая мелочь в комбинезоне ровно такого же цвета и покроя, как встретившийся нам до этого пудель. Я жду продолжения, а оно ждёт ответа. Чёрт. Знать бы, что сказать.
- Скорей! Они наступают! - орёт кто-то слева, топая по листьям и мелькая между деревьями.
- Кто? - лениво уточняют из-за дерева справа.
- Французы!
Боже, какой старинный, старинный мир.
Сюда ещё даже немцы не дошли.
Покосившиеся заборы - это особый артефакт Вот кто-то же их ставит вокруг какой-нибудь лысоватой плеши на безлюдном пустыре. Ставит и уходит навсегда. Со временем забор ещё больше кривеет, линяет, расползается во все стороны, обрастает сперва лопухами, потом ещё какими-то косыми артефактами. И воздух вокруг становится ясный и ленивый, и в нём отчётливо начинает слышаться куриный клёкот и скрип колодезной цепи. Откуда-то из-под земли, из древних, малокультурных слоёв выползают старорежимные домики с пузатыми, в трещинках, каменными балконами и узорчатыми боевыми шрамами поперёк стен.
И палисадники с чахлыми, но вполне ещё золотыми шарами.
И сельские продуктовые лавки с косыми вывесками.
И ржавые гаражи, суровые и прекрасные, как древние могильники.
Около Донского монастыря уйма таких захолустных городков, гуляй - не хочу. И мы гуляем. И листья под ногами пахнут сельским дымом и поздними грибами. И в низких, доверчивых, ничем не защищённых окнах слышен чей-то ужасно домашний смех, звон посуды и бормотание не то телевизора, не то «Маяка»:
- … депутаты обсудили поправку к закону, разрешающую судьям преступления в пьяном виде…
На пути - самая настоящая афишная тумба с болтающимся обрывком заклинания: «... если встать лицом к магазину «Пятёрочка»….»
И дети. Их тут много, они тут не боятся.
- Бабник! - кричит малыш лет шести, едва поспевая за солидным восьмилетним парнем не то с мики-маусами, не то с весёлыми рождерами на ранце. - Ты - бабник, понял?
- Дурак ты ещё, - вздыхает тот, занятый какими-то своими мыслями. - Вырастешь - сам через это пройдёшь.
Девочка в чёрной курточке - чёрный силуэт на фоне мятого душистого золота - жмёт на кнопочки на какой-то коробочке и неотрывно смотрит вверх. Мы с Грифоном тоже смотрим, но там ничего нет. Только листья летят с клёна. В замедленном, необыкновенном каком-то ритме. Вот оно что. Она регулирует их полёт.
- Господа, - недоумевает, обращаясь к голубям, Грифон, - вы что, не видите, что я вас гоняю?
- Ах, да, голубчик, прости, - спохватываются они, снисходительно помаргивая, а потом отходят на пару шагов и хлопают крыльями, изображая панику. В этом захолустье они - не помойные мегаполисные бомжи, а сельские интеллигенты, неухоженные и добродушные. Им кажется, что их жёны похожи на горлиц.
- Тё-ттт’я, а вы пйй-аавда?.. - интересуется, запрокинув голову, какая-то совсем уж мелкая мелочь в комбинезоне ровно такого же цвета и покроя, как встретившийся нам до этого пудель. Я жду продолжения, а оно ждёт ответа. Чёрт. Знать бы, что сказать.
- Скорей! Они наступают! - орёт кто-то слева, топая по листьям и мелькая между деревьями.
- Кто? - лениво уточняют из-за дерева справа.
- Французы!
Боже, какой старинный, старинный мир.
Сюда ещё даже немцы не дошли.