Саша Чёрный. Поэзия Первой мировой войны.
Саша Чёрный (Александр Михайлович Гли́кберг (1 (13).10. 1880 - 05.08.1932) - русский поэт Серебряного века, прозаик, получивший широкую известность как автор популярных лирико-сатирических стихотворных фельетонов. https://ru.wikipedia.org
В Москве в серии ЖЗЛ вышла биография Александра Михайловича, написанная севастопольским ученым, литературоведом, исследователем творчества Аркадия Аверченко и поэтов Серебряного века Викторией Миленко. «Литературная газета+» опубликовала фрагмент из нее, рассказывающий о фронтовом периоде жизни известного поэта.http://lytera.ru/viktoriya-milenko-sasha-chyornyiy-na-velikoy-voyne.html , воспользуемся этой статьёй и добвим тексты и картинки нескольких стихотворений, посвященных Великой войне и её участникам.
Глава шестая. ФРОНТОВИК
... Ему, слабому, ранимому, парящему в облаках человеку, довелось пропустить через себя всю войну - от первых боев под Варшавой до той страшной и мутной авантюрной каши, что заваривалась к февралю 1917 года в окрестностях Пскова. Саша Черный, без преувеличения, видел всё.
А начиналось с малого.
В августе 1914 года ему пришлось вспомнить термины, пришедшие из далекого армейского прошлого: фельдфебель, унтер, «равняйсь - отставить!». Поэт рассказывал, что проходил призывную комиссию в стенах военного училища на Петербургской стороне, где его «сбили» в общий ряд и написали мелом на спине «цифры дикие». Мария Ивановна (вдова Саши Черного. - В.М.) вспоминала, что он был мобилизован из запаса2, назначен заведующим формированием врачебно-лечебных заведений, не переданных войскам, в Петербурге и оказался в 13-м полевом запасном госпитале. Поначалу этот госпиталь не планировали отправлять на фронт, Саше даже разрешили жить дома.
Вдруг все переменилось.
Тринадцатый полевой запасный госпиталь включили в состав Варшавского сводного полевого госпиталя №2 Российского общества Красного Креста, приписанного к 5-й Армии3. Сашу Черного забрали на фронт, линия которого тогда проходила по границе с Восточной Пруссией и Австро-Венгрией (Галицией и Буковиной). 5-я Армия дислоцировалась на участке Ковель - Ивангород, имея в тылу Варшаву, где и разместился на первых порах госпиталь. Его развернули в здании Варшавского университета, из которого уже вывезли часть библиотеки и ценное оборудование.
НА ФРОНТ
За раскрытым пролетом дверей
Проплывают квадраты полей.
Перелески кружатся и веют одеждой зеленой
И бегут телеграфные нити грядой монотонной...
Мягкий ветер в вагон луговую прохладу принес.
Отчего так сурова холодная песня колес?
Словно серые птицы, вдоль нар
Никнут спины замолкнувших пар, -
Люди смотрят туда, где сливается небо с землею,
И на лицах колеблются тени угрюмою мглою.
Ребятишки кричат и гурьбою бегут под откос.
Отчего так тревожна и жалобна песня колес?
Небо кротко и ясно, как мать.
Стыдно бледные губы кусать!
Надо выковать новое крепкое сердце из стали
И забыть те глаза, что последний вагон провожали.
Теплый ворот шинели шуршит у щеки и волос, -
Отчего так нежна колыбельная песня колес?
По прибытии на место поэт прошел воинские учения, о чем не без юмора рассказал в стихотворении «Репетиция». Вновь прибывших выстроили посреди двора, напротив соломенного чучела, и велели каждому атаковать и заколоть его или придушить. Побежал и Саша «в атаку», но куда ему, хлипкому интеллигенту! Еле семенит, взмок: шинель в скатку давит, котелок на боку громыхает; сам понимает, насколько смешон. Придушить чучело врага не смог, только песка и соломы наглотался.
РЕПЕТИЦИЯ
Соломенное чучело
Торчит среди двора.
Живот шершавый вспучило, -
А с боку детвора.
Стал лихо в позу бравую,
Штык вынес, стиснул рот,
Отставил ногу правую,
А левую - вперед.
Несусь, как конь пришпоренный:
"Ура! Ура! Ура!"
Мелькает строй заморенный,
Пылища и жара...
Сжал пальцы мертвой хваткою,
Во рту хрустит песок,
Шинель жжет ребра скаткою,
Грохочет котелок.
Легко ли рысью - пешему?
А рядом унтер вскачь:
"Коли! Отставить! К лешему..."
Нет пафоса, хоть плачь.
Фельдфебель, гусь подкованный,
Басит среди двора:
"Видать, что образованный..."
Хохочет детвора.
https://fotki.yandex.ru/next/users/borisovmitia/album/149823/view/1094783?page=0
В общем-то, ему это было ни к чему - работая в запасном полевом госпитале, он не должен был оказаться на передовой. Однако ужасов на его век хватило. Если первая серьезная августовская операция русских - наступление в Восточной Пруссии - обошлась без участия 5-й Армии, то следующая кровопролитная страница войны, Галицийская битва, коснулась его вплотную. 5-я Армия приняла в этих событиях активное участие, поэтому довелось ему сверх меры насмотреться на искалеченных, окровавленных, раздавленных, обожженных, потерявших рассудок.
В ОПЕРАЦИОННОЙ
В коридоре длинный хвост носилок...
Все глаза слились в тревожно-скорбныймвзгляд,-
Там, за белой дверью, красный ад:
Нож визжит по кости, как напилок,-
Острый, жалкий и звериный крик
В сердце вдруг вонзается, как штык...
За окном играет майский день.
Хорошо б пожить на белом свете!
Дома - поле, мать, жена и дети,-
Все темней на бледных лицах тень.
А там, за дверью, костлявый хирург,
Забрызганный кровью, словно пятнистой вуалью,
Засучив рукава,
Взрезает острой сталью
Зловонное мясо...
Осколки костей
Дико и странно наружу торчат,
Словно кричат
От боли.
У сестры дрожит подбородок,
Чад хлороформа - как сладкая водка;
На столе неподвижно желтеет
Несчастное тело.
Пскович-санитар отвернулся,
Голую ногу зажав неумело,
И смотрит, как пьяный, на шкап...
На полу безобразно алеет
Свежим отрезом бедро.
Полное крови и гноя ведро...
За стеклами даль зеленеет -
Чета голубей
Воркует и ходит бочком вдоль карниза.
Варшавское небо - прозрачная риза
Всё голубей...
Усталый хирург
Подходит к окну, жадно дымит папироской,
Вспоминает родной Петербург
И хмуро трясет на лоб набежавшей прической:
Каторжный труд!
Как дрова, их сегодня несут,
Несут и несут без конца...
1914 https://fotki.yandex.ru/next/users/borisovmitia/album/149823/view/739252?page=0
Потом были Варшавско-Ивангородская, Лодзинская операции немцев…
О том, чем именно занимался поэт на фронте, становится ясно из рапорта главврача госпиталя, написанного 18 марта 1915 года: рядовой из вольноопределяющихся 2-го разряда Гликберг состоял в должности палатного надзирателя в самом госпитале, а также выполнял обязанности по ведению документации в медчасти госпитальной канцелярии. Сам Саша много позднее рассказывал, что «должен был вести списки раненых, писать для них письма в деревню и... извещать семьи о смертях».
СЕСТРА
Сероглазая женщина с книжкой присела на койку
И, больных отмечая вдоль списка на белых полях,
То за марлей в аптеку пошлет санитара Сысойку,
То, склонившись к огню, кочергой помешает в углях.
Рукавица для раненых пляшет, как хвост трясогузки,
И крючок равномерно снует в освещенных руках,
Красный крест чуть заметно вздыхает на серенькой блузке,
И, сверкая починкой, белье вырастает в ногах.
Можно с ней говорить в это время о том и об этом,
В коридор можно, шаркая туфлями, тихо уйти -
Удостоит, не глядя, рассеянно-кротким ответом,
Но починка, крючок и перо не собьются с пути.
Целый день она кормит и чинит, склоняется к ранам,
Вечерами, как детям, читает больным "Горбунка",
По ночам пишет письма Иванам, Петрам и Степанам,
И луна удивленно мерцает на прядях виска.
У нее в уголке, под лекарствами, в шкафике белом,
В грязно-сером конверте хранится армейский приказ:
Под огнем из-под Ломжи в теплушках, спокойно и смело,
Всех, в боях позабытых, она вывозила не раз.
В прошлом - мирные годы с родными в безоблачном Пскове,
Беготня по урокам, томленье губернской весны...
Сон чужой или сказка? Река человеческой крови
Отделила ее навсегда от былой тишины.
Покормить надо с ложки безрукого парня-сапера,
Казака надо ширмой заставить - к рассвету умрет.
Под палатой галдят фельдшера. Вечеринка иль ссора?
Балалайка затенькала звонко вдали у ворот.
Зачинила сестра на халате последнюю дырку,
Руки вымыла спиртом,- так плавно качанье плеча,
Наклонилась к столу и накапала капель в пробирку,
А в окошке над ней вентилятор завился, журча.
1914
https://fotki.yandex.ru/next/users/borisovmitia/album/149823/view/739254?page=0
Первый военный опыт очень тяжел. Поэт это потрясение пережил, изо дня в день находясь в палате среди жестоко страдающих людей, когда ему начинало казаться, что он теряет рассудок.
ПРИВАЛ
У походной кухни лентой -
Разбитная солдатня.
Отогнув подол брезента,
Кашевар поит коня...
В крышке гречневая каша,
В котелке дымятся щи.
Небо - синенькая чаша,
Над лозой гудят хрущи.
Сдунешь к краю лист лавровый,
Круглый перец сплюнешь вбок,
Откроишь ломоть здоровый,
Ешь и смотришь на восток.
Спать? Не клонит... Лучше к речке -
Гимнастерку простирать.
Солнце пышет, как из печки.
За прудом темнеет гать.
Желтых тел густая каша,
Копошась, гудит в воде...
Ротный шут, ефрейтор Яша,
Рака прячет в бороде.
А у рощицы тенистой
Сел четвертый взвод в кружок.
Русской песней голосистой
Захлебнулся бережок.
Солнце выше, песня лише:
"Таракан мой, таракан!"
А басы ворчат все тише:
"Заполз Дуне в сарафан..."
1914
НА ПОПРАВКЕ
Одолела слабость злая,
Ни подняться, ни вздохнуть:
Девятнадцатого мая
На разведке ранен в грудь.
Целый день сижу на лавке
У отцовского крыльца.
Утки плещутся в канавке,
За плетнем кричит овца.
Все не верится, что дома...
Каждый камень - словно друг.
Ключ бежит тропой знакомой
За овраг в зеленый луг.
Эй, Дуняша, королева,
Глянь-ка, воду не пролей!
Бедра вправо, ведра влево,
Пятки сахара белей.
Подсобить? Пустое дело!..
Не удержишь - поплыла,
Поплыла, как лебедь белый,
Вдоль широкого села.
Тишина. Поля глухие,
За оврагом скрип колес...
Эх, земля моя Россия,
Да хранит тебя Христос!
1916
С нервным истощением он сам попал в лазарет. В его военном цикле есть два стихотворения, где авторские интонации максимально приближаются к отчаянному крику юродивого. Первое из них - «Атака» - появилось под впечатлением от страшных боев под польской Ломжей. Не в силах более ни видеть, ни слышать о крови и смерти, герой, словно в бреду, выдумывает сказку, в которую хочет верить: воюющие стороны на рассвете лавой ринулись друг на друга, изрыгая проклятия, и вдруг в пяти шагах и те и другие остановились. Застыли, обнажив штыки, ждут команды. А ее не последовало. «И вот… пошли назад, / Взбивая грязь, как тесто».
АТАКА
На утренней заре
Шли русские в атаку…
Из сада на бугре
Враг хлынул лавой в драку.
Кровавый дым в глазах.
Штыки ежами встали,-
Но вот в пяти шагах
И те и эти стали.
Орут, грозят, хрипят,
Но две стены ни с места -
И вот… пошли назад,
Взбивая грязь, как тесто.
Весна цвела в саду.
Лазурь вверху сквозила…
В пятнадцатом году
Под Ломжей это было.
На фото вольноопределяющийся 2-го разряда А. М. Гликберг (Саша Черный). Варшава, 1914
Весенний сад - не случайная деталь, а совершенно необходимая антиномия. Этакое детское удивление: как же может быть война рядом с цветущим садом?! Отчаяние испуганного человека, призывающего ту волшебную силу, что сможет остановить кошмар. И эту силу он зовет так страстно, что она ему на миг является, хотя и не спасает:
ЛЕГЕНДА
Это было на Пасху, на самом рассвете:
Над окопами таял туман.
Сквозь бойницы чернели колючие сети,
И качался засохший бурьян.
Воробьи распевали вдоль насыпи лихо.
Жирным смрадом курился откос…
Между нами и ими печально и тихо
Проходил одинокий Христос.
Но никто не узнал, не поверил виденью:
С криком вскинулись стаи ворон,
Злые пули дождем над святою мишенью
Засвистали с обеих сторон…
И растаял - исчез он над гранью оврага,
Там, где солнечный плавился склон.
Говорили одни: «сумасшедший бродяга»,-
А другие: «жидовский шпион»…
Никто не узнал Христа, но тот, кто рассказал об этом, уж точно узнал. А, узнав, не усомнился.
Состояние мужа не могло не беспокоить Марию Ивановну. В сухих фактах его дальнейшей военной биографии чувствуется ее волевое вмешательство. В марте 1915 года поэт был переведен в штаб 5-й Армии, в Двинск (Даугавпилс), на должность зауряд-военного чиновника. Здесь он служил под началом генерала Евгения Карловича Миллера, впоследствии видного деятеля Белого движения. В штабе у Миллера был железный порядок, и, вопреки ожиданию, перевод сюда из госпиталя не принес Саше Черному облегчения. Он продолжал сходить с ума, и герой его поэтического дневника предчувствовал собственную надвигающуюся истерику, даже смерть от орущих телефонов, наваленной почты («В штабе ночью»).
В ШТАБЕ НОЧЬЮ
В этом доме сумасшедших
Надо быть хитрей лисы:
Чуть осмыслишь, чуть очнешься -
И соскочишь с полосы…
Мертвым светом залит столик.
За стеной храпит солдат.
Полевые телефоны
Под сурдинку верещат.
На столе копна пакетов -
Бухгалтерия войны:
«Спешно». «В собственные руки»…
Клоп гуляет вдоль стены.
Сердце падает и пухнет,
Алый шмель гудит в висках.
Смерть, смеясь, к стеклу прильнула…
Эй, держи себя в руках!
Хриплый хохот сводит губы:
Оборвать бы провода…
Шашку в дверь! Пакеты в печку! -
И к собакам - навсегда.
Отошло… Забудь, не надо:
С каждым днем - короче счет…
Довелось поэту пережить и эвакуацию с обычными для нее отчаянием и беготней. К концу сентября 1915 года ранее мирный, тыловой Двинск в связи с неудачами русских войск (Свенцянским прорывом немцев) стал прифронтовым. Начался масштабный вывоз промышленных и административных учреждений - спешный, под артобстрелом врага. Взрывали мосты, жгли пшеничные поля, чтобы не достались немцам.
ОТСТУПЛЕНИЕ
Штабы поднялись. Оборвалась торговля и труд.
Весь день по шоссе громыхают обозы.
Тяжелые пушки, как дальние грозы,
За лесом ревут.
Кругом горизонта пылают костры:
Сжигают снопы золотистого жита,-
Полнеба клубами закрыто…
Вдоль улицы нищего скарба бугры.
Снимаются люди - бездомные птицы-скитальцы,
Фургоны набиты детьми, лошаденки дрожат…
Вдали по жнивью, обмотав раздробленные пальцы,
Угрюмо куда-то шагает солдат.
Возы и двуколки, и кухни, и девушка с клеткой в телеге,
Поток бесконечных колес,
Тревожная мысль о ночлеге,
И в каждых глазах торопливо-пытливый вопрос.
Встал месяц - оранжевый щит,
Промчались казаки. Грохочут обозы,-
Все глуше и глуше невидимых пушек угрозы…
Все громче бездомное сердце стучит.
На фото зауряд-чиновник штаба 5-й Армии А.М. Гликберг (Саша Черный). Даугавпилс, 1915 г.
Вместе со штабом поэт оказался в местечке Режица восточнее Двинска, со стороны которого доносился страшный грохот. Город бомбили с суши и с воздуха. Обороняла его 5-я Армия, и санитарная служба ее штаба, где служил Саша, вела бесконечные списки потерь.
ПОД ЛАЗАРЕТОМ
Тих подвал библиотечный.
На плите клокочет суп.
Над окошком чиж беспечный
Молча чистит в клетке чуб.
В нише старого окошка
Спит, клубком свернувшись, кошка,
И, свисая над вазоном,
Льются вниз дождем зеленым,
В ярком солнце трепеща,
Кудри буйного плюща.
На комоде, как павлины,-
Два букета из тафты:
Изумрудные жасмины
И лиловые кусты…
Пред фаянсовым святым
Тени плавают, как дым,
И, томясь, горит на складке
Темно-синий глаз лампадки.
Толстый заяц из стекла
Спит на вязаной салфетке,
Чижик слабо пискнул в клетке
И нырнул под сень крыла.
Летний день горит на шторах.
Там под сводом у дуги
Зашуршал протяжный шорох -
Это раненых шаги…
…………………………………………………
Скучно им… Порой сюда
Костыли, гремя, сползают:
Люди смотрят и вздыхают,-
И в глазах горит: «Когда?»…
Тем временем наступил 1916 год, последний год в истории Российской империи. Для Саши Черного он начался с очередного служебного перевода: из Красного Креста в ведение медицинской службы Всероссийского союза городов. Поэт стал палатным надзирателем Гатчинского госпиталя. Наконец он смог хотя бы частично вернуться к литературной работе, ведь из Гатчины до Петербурга всего час езды.
Творческие контакты Черного этого времени можно обозначить исходя из последующих событий. Он то ли встречался, то ли говорил по телефону с Горьким. Алексей Максимович в то время был связан с издательством «Парус», при котором решил выпускать альманахи для детей и уже придумал рабочее название для первого выпуска - «Радуга». Он просил у Саши Черного, уже несколько лет работавшего для детской литературы, материал. Также Горький поставил в план издательства сборник «Библейские легенды и мифы» и предложил Саше подумать над тем, какой сюжет великой книги он мог бы адаптировать для детской аудитории. Черный загорелся этой идеей; позже он реализует ее в цикле «Библейские сказки», но уже без Горького.
Переговоры не обошлись и без Чуковского, которого Горький также привлек к работе. Корней Иванович в это время был занят редактированием альманаха «Для детей» при сытинской «Ниве» и тоже просил у Саши что-нибудь. Между ними возобновилась переписка, и 12 декабря 1916 года Черный, отсылая в «Для детей» стишок «Про девочку, которая нашла своего Мишку», замечал: «Если в стихотворении моем что-либо Вам не покажется, позвоните 632-39». Мирные замыслы, детские стишочки… Через четыре дня в подвале юсуповского дома на Мойке произойдет убийство Распутина, и Россия стремительно понесется навстречу катастрофе.
События 1917 года застанут поэта в Пскове, куда его переведут из Гатчины. Там он как сотрудник Управления военных сообщений штаба Северного фронта окажется в гуще заговора, приведшего к отречению императора на станции Дно, а затем как служащий Военного комиссариата Керенского примет участие в подавлении корниловского мятежа. Саше Черному доведется жить и «под первыми большевиками», и «под немцами», и «под литовцами»… В марте 1920 года, устав от политического хаоса и неопределенности, поэт сбежит в Берлин. Начнется новая эпоха его жизни - эмиграция.
Когда я впервые прочитал стихи Саши Чёрного, посвященные солдатам и офицерам, сёстрам милосердия и докторам Первой мировой войны, написалось вот это:
Дмитрий Борисов
САШЕ ЧЁРНОМУ
Усталый хирург…, Каторжный труд!
У сестры дрожит подбородок,
Как дрова, их сегодня несут,
Несут и несут без конца...
Саша Чёрный, «В ОПЕРАЦИОННОЙ»,1914г.
Вот так по-свойски, просто Саша,
Окутав имя в серебро,
Поверх одев шинель солдата,
Ты убыл к фронту - повезло
Тебе - сатиру и кумиру
Столичной публики в стихах,
Освоив званье рядового,
Быть в медицине, при войсках.
Ты видел смерть, увечья, крики,
Боль и мольбу солдатских глаз,
И чьи-то ноги, бёдра, руки
До ямы общей нёс не раз.
Ты рассказал нам о хирургах,
Сестрицах милых, юных лет.
Как отрезали, что пилили,
Чем жил на фронте лазарет…
Война - тяжелая работа,
Здесь смерть пасёт нас до поры,
И кто нас вырвать с пасти может,
С зубов кровавых у войны?
Тебя, простого санитара,
Хирурга, девочку-сестру,
Не раз бойцы боготворили,
За жизнь спасенную свою.
17 октября 2013 г.
с. Жигули https://fotki.yandex.ru/next/users/borisovmitia/album/149801/view/867721?page=1
