"Белая тьма" в Михайловском театре
По названию спектакля можно предположить: новый балет Начо Дуато посвящен Петербургу и его белым ночам. И действительно, ночь в нем присутствует. Только это не романтические полночные сумерки города над Невой, но глухая ночь сознания, погруженного в наркотический сон. Спектакль этот Дуато впервые поставил 13 лет назад в Мадриде и ни от кого не скрывал, что балет посвящен сестре, погибшей от пагубного пристрастия.
В Петербурге короткому 25-минутному спектаклю предшествовала программа из двух одноактных балетов Начо Дуато, они словно подготавливали к восприятию последнего творения великого испанца, поставленного им в Петербурге (хореограф уже переехал на новую работу в Берлин, но, выполняя российские обязательства, вернулся на площадь Искусств, чтобы лично подготовить "Белую тьму" к премьерному показу).
Открывавший вечер "Без слов" - минималистичный балет, в котором танцевально закодированные любовь и смерть мечутся в темном сценическом пространстве. Продолжившая театральное бытие "Прелюдия", сочиненная три года назад для Санкт-Петербурга, удивительно красивый и эмоциональный спектакль-впечатление, где в пластических формулировках закреплены зыбкие образы прекрасного города. "Без слов" и "Прелюдия" задали тему премьере "Белой тьмы", и зритель, проникшийся и напитавшийся художественными видениями господина Дуато, оказался весьма подготовленным к восприятию страшной истории, рассказанной по-эстетски красиво.
"Белая тьма" - балет вполне "читаемый": хореограф "проникает" в затемненное наркотиками сознание героини, переводит в танцевальные образы мучающие ее видения, художественно преображает физиологические проявления - судороги, конвульсии, ломку. Потрясающе проста и устрашающе емка сценография Джафара Чалаби: черная завеса задника то расширяется, будто расширяющиеся зрачки, то сужается, словно втягивая героиню в воронку, из которой нет выхода. И главный визуальный образ - белый порошок, сначала кажущийся безобидной игрушкой (им играют, перебрасываясь, словно дети в песочнице), а в финале превращающийся в жуткий поток, который погребает героиню заживо, проливаясь на нее с колосников.
В спектакле занято десять человек: главная пара - Ирина Перрен в темно-бордовом сарафане цвета запекшейся крови, Марат Шемиунов в черном костюме, который предстает то наркобароном, то спасителем, то мрачным могильщиком, и четыре анонимные пары в черных коротких комбинезонах, среди которых в программке значатся премьеры Михайловского театра Анжелина Воронцова и Леонид Сарафанов. За 25 минут героиня проходит девять кругов танцевального ада, путешествуя из одной галлюцинации в другую. Четыре пары транслируют ее ощущения, воплощая неизбежно подступающую к ней тьму. То, что начинается кажущейся игрой, за которой следует сумбурный дуэт, построенный на пластическом ерничанье - словно беспричинный смех и немотивированная веселость, продолжается неотвратимым погружением в безразличие, агрессию и завершается самозамуровыванием в потоке белого порошка. В спектакле поражает предельная откровенность хореографа - редко когда господин Дуато так реалистично, не скрывая боли, словно танцевальный хирург, вскрывает неприглядную сторону наркотического угара, приводящего к физическому и душевному коллапсу. Реализм хореографии таков, что порой становится страшно за госпожу Перрен - ее истовость и готовность к танцевальному саморазрушению находятся на грани, за которой художественная история может в любой момент трансформироваться в иллюстрированный выпуск криминальных новостей. Этические и эстетические достоинства "Белой тьмы" не подвергаются сомнению - отчаяние господина Дуато, выплеснувшееся в этом балете, поддержано всем замечательным ансамблем, воспринявшим чужую боль как свою. И, кажется, этот балет единственный из одиннадцати постановок Начо Дуато, увидевших свет в Санкт-Петербурге, который дает однозначный ответ, а не оставляет зрителя наедине с эмоциями и бесконечными интерпретациями.
Впрочем, один вопрос все же возник: что за материал сыплется в таком промышленном объеме с колосников? Высокопоставленный сотрудник театра дал исчерпывающие объяснения: соль. А как известно, соль является символом жизненной энергии, отвращающим несчастия. Так что теперь сцена Михайловского театра надежно защищена.
В Петербурге короткому 25-минутному спектаклю предшествовала программа из двух одноактных балетов Начо Дуато, они словно подготавливали к восприятию последнего творения великого испанца, поставленного им в Петербурге (хореограф уже переехал на новую работу в Берлин, но, выполняя российские обязательства, вернулся на площадь Искусств, чтобы лично подготовить "Белую тьму" к премьерному показу).
Открывавший вечер "Без слов" - минималистичный балет, в котором танцевально закодированные любовь и смерть мечутся в темном сценическом пространстве. Продолжившая театральное бытие "Прелюдия", сочиненная три года назад для Санкт-Петербурга, удивительно красивый и эмоциональный спектакль-впечатление, где в пластических формулировках закреплены зыбкие образы прекрасного города. "Без слов" и "Прелюдия" задали тему премьере "Белой тьмы", и зритель, проникшийся и напитавшийся художественными видениями господина Дуато, оказался весьма подготовленным к восприятию страшной истории, рассказанной по-эстетски красиво.
"Белая тьма" - балет вполне "читаемый": хореограф "проникает" в затемненное наркотиками сознание героини, переводит в танцевальные образы мучающие ее видения, художественно преображает физиологические проявления - судороги, конвульсии, ломку. Потрясающе проста и устрашающе емка сценография Джафара Чалаби: черная завеса задника то расширяется, будто расширяющиеся зрачки, то сужается, словно втягивая героиню в воронку, из которой нет выхода. И главный визуальный образ - белый порошок, сначала кажущийся безобидной игрушкой (им играют, перебрасываясь, словно дети в песочнице), а в финале превращающийся в жуткий поток, который погребает героиню заживо, проливаясь на нее с колосников.
В спектакле занято десять человек: главная пара - Ирина Перрен в темно-бордовом сарафане цвета запекшейся крови, Марат Шемиунов в черном костюме, который предстает то наркобароном, то спасителем, то мрачным могильщиком, и четыре анонимные пары в черных коротких комбинезонах, среди которых в программке значатся премьеры Михайловского театра Анжелина Воронцова и Леонид Сарафанов. За 25 минут героиня проходит девять кругов танцевального ада, путешествуя из одной галлюцинации в другую. Четыре пары транслируют ее ощущения, воплощая неизбежно подступающую к ней тьму. То, что начинается кажущейся игрой, за которой следует сумбурный дуэт, построенный на пластическом ерничанье - словно беспричинный смех и немотивированная веселость, продолжается неотвратимым погружением в безразличие, агрессию и завершается самозамуровыванием в потоке белого порошка. В спектакле поражает предельная откровенность хореографа - редко когда господин Дуато так реалистично, не скрывая боли, словно танцевальный хирург, вскрывает неприглядную сторону наркотического угара, приводящего к физическому и душевному коллапсу. Реализм хореографии таков, что порой становится страшно за госпожу Перрен - ее истовость и готовность к танцевальному саморазрушению находятся на грани, за которой художественная история может в любой момент трансформироваться в иллюстрированный выпуск криминальных новостей. Этические и эстетические достоинства "Белой тьмы" не подвергаются сомнению - отчаяние господина Дуато, выплеснувшееся в этом балете, поддержано всем замечательным ансамблем, воспринявшим чужую боль как свою. И, кажется, этот балет единственный из одиннадцати постановок Начо Дуато, увидевших свет в Санкт-Петербурге, который дает однозначный ответ, а не оставляет зрителя наедине с эмоциями и бесконечными интерпретациями.
Впрочем, один вопрос все же возник: что за материал сыплется в таком промышленном объеме с колосников? Высокопоставленный сотрудник театра дал исчерпывающие объяснения: соль. А как известно, соль является символом жизненной энергии, отвращающим несчастия. Так что теперь сцена Михайловского театра надежно защищена.