"Медея" в Русском камерном балете "Москва"
Русский камерный балет «Москва» живет напряженной жизнью. Духовной, конечно. Одна премьера сменяет другую, буквально дав ночи полчаса на перемену декораций несколько дней. Так, представив в субботу на площадке Центра имени Мейерхольда премьеру «За[скобками]», в среду там же классическая часть труппы показала еще два новых балета. Петербургское трио Кирилл Симонов, Анастасия Кадрулёва, Артем Игнатьев уже не первый раз работают с коллективом, их совместная постановка «Времена года» (премьера состоялась в феврале) была благосклонно принята. В мае трио разделилось, чтоб сочинить два балета: «Медея» на музыку Павла Карманова (Кирилл Симонов) и «Equus (Эквус)» на музыку Алексея Айги (Анастасия Кадрулёва и Артем Игнатьев).
Господин Симонов испытывает явное тяготение к трансформации классического сюжета и переносу его в другую реальность. В «Золушке», например, действие разворачивалось в сталинской Москве 1940-х годов, в «Медее», судя по костюмам, - в 60-е годы ХХ века. В этом балете господина Симонова нет явной отсылки к античному мифу, кроме, пожалуй, голоса чтицы, истошно декламирующей в кульминационных моментах откуда-то с балкона монологи Медеи. В наличии имеются: Медея - изумительной красоты Софико Начкебия, роскошный блондин Михаил Киршин (Ясон), которому кроме выдающегося экстерьера в новом балете ничего не понадобилось, и маловыразительная в хореографическом отношении Креуса - Софья Гайдукова.
Новая версия жития Медеи Ээтовны сделана в традициях итальянского кинематографического неореализма и решена в черно-белых тонах. Милые приметы 60-х годов - кожаный диван с высокой спинкой, детский трехколесный велосипед, алюминиевые тазики и стеклянные бутылки из-под молочных продуктов (художник Эмиль Капелюш) служат лишь иллюстративным фоном, но практически никак не «работают» на хореографическое решение. Банальный любовный треугольник танцевально обыгрывается со всеми предсказуемыми вариантами: сначала Медея и Ясон танцуют в согласии, потом Ясон куда-то уходит (наверное, причесать встрепавшиеся в поддержках волосы), а затем приводит в дом Креусу - нечто невзрачное в зелененьком платьице, с абсолютно «вегетарианской» хореографией, она может заинтересовать разве что танцевального «ботаника». Вероятно, уставший после множества подвигов Ясон, и стал таким «ботаником», ибо танцует он с Креусой преусердно. Тут Медея понимает, что любовь уходит из его сердца и начинает метаться, грозно приговаривая: «Я вызову на бой богов!» (голосом чтицы Марины Перелешиной), тут же являются готовые к боевым действиям боги, точнее, богини, 6 двойников Медеи (привет от Юрия Григоровича и балета "Легенда о любви"!). В финале Медея утопляет соперницу в тазике с водой (не зря же закупили в таком количестве алюминиевые тазы). Я бы еще рекомендовала, чтоб «отбить» затраченные деньги, другим тазиком Язона по башке треснуть - соответствует ли это мифологической правде не знаю, но если тазики расставлены по всей площадке, то они должны выстрелить издать какой-нибудь звук, лучше, если это будет о чью-нибудь голову.
Балетмейстерское мышление господина Симонова довольно оригинально и легко опознается по концентрированной насыщенности работы рук в его хореографии: если по окончании балета перед глазами у зрителей стоят ветряные мельницы (ибо руки танцовщиков вертятся по всем направлениям и в течение всего спектакля), то, значит, зрители смотрели балет Кирилла Симонова. «Медея», вероятно, знаменует начало зрелого этапа развития творчества хореографа, потому что руками здесь машут не так усердно - все-таки пять дюжин пустых грязных бутылок из-под молочных продуктов не зря стоят на сцене: значительная часть сценического времени посвящена их мытью в алюминиевом тазике. Здесь, конечно, можно провести культурологическую ассоциацию с монологом леди Макбет и ее маниакальным стремлением к чистоте. Но перевешивает правда жизни: так и хотелось вскочить с места и крикнуть героине, корпящей над отскребыванием засохшего на стенках кефира: «Не так бутылки моешь! Надо туда тряпочку засунуть, налить чуть воды и потрясти!». Глядишь, 60 бутылок вымыли бы быстрее.
Господин Симонов испытывает явное тяготение к трансформации классического сюжета и переносу его в другую реальность. В «Золушке», например, действие разворачивалось в сталинской Москве 1940-х годов, в «Медее», судя по костюмам, - в 60-е годы ХХ века. В этом балете господина Симонова нет явной отсылки к античному мифу, кроме, пожалуй, голоса чтицы, истошно декламирующей в кульминационных моментах откуда-то с балкона монологи Медеи. В наличии имеются: Медея - изумительной красоты Софико Начкебия, роскошный блондин Михаил Киршин (Ясон), которому кроме выдающегося экстерьера в новом балете ничего не понадобилось, и маловыразительная в хореографическом отношении Креуса - Софья Гайдукова.
Новая версия жития Медеи Ээтовны сделана в традициях итальянского кинематографического неореализма и решена в черно-белых тонах. Милые приметы 60-х годов - кожаный диван с высокой спинкой, детский трехколесный велосипед, алюминиевые тазики и стеклянные бутылки из-под молочных продуктов (художник Эмиль Капелюш) служат лишь иллюстративным фоном, но практически никак не «работают» на хореографическое решение. Банальный любовный треугольник танцевально обыгрывается со всеми предсказуемыми вариантами: сначала Медея и Ясон танцуют в согласии, потом Ясон куда-то уходит (наверное, причесать встрепавшиеся в поддержках волосы), а затем приводит в дом Креусу - нечто невзрачное в зелененьком платьице, с абсолютно «вегетарианской» хореографией, она может заинтересовать разве что танцевального «ботаника». Вероятно, уставший после множества подвигов Ясон, и стал таким «ботаником», ибо танцует он с Креусой преусердно. Тут Медея понимает, что любовь уходит из его сердца и начинает метаться, грозно приговаривая: «Я вызову на бой богов!» (голосом чтицы Марины Перелешиной), тут же являются готовые к боевым действиям боги, точнее, богини, 6 двойников Медеи (привет от Юрия Григоровича и балета "Легенда о любви"!). В финале Медея утопляет соперницу в тазике с водой (не зря же закупили в таком количестве алюминиевые тазы). Я бы еще рекомендовала, чтоб «отбить» затраченные деньги, другим тазиком Язона по башке треснуть - соответствует ли это мифологической правде не знаю, но если тазики расставлены по всей площадке, то они должны выстрелить издать какой-нибудь звук, лучше, если это будет о чью-нибудь голову.
Балетмейстерское мышление господина Симонова довольно оригинально и легко опознается по концентрированной насыщенности работы рук в его хореографии: если по окончании балета перед глазами у зрителей стоят ветряные мельницы (ибо руки танцовщиков вертятся по всем направлениям и в течение всего спектакля), то, значит, зрители смотрели балет Кирилла Симонова. «Медея», вероятно, знаменует начало зрелого этапа развития творчества хореографа, потому что руками здесь машут не так усердно - все-таки пять дюжин пустых грязных бутылок из-под молочных продуктов не зря стоят на сцене: значительная часть сценического времени посвящена их мытью в алюминиевом тазике. Здесь, конечно, можно провести культурологическую ассоциацию с монологом леди Макбет и ее маниакальным стремлением к чистоте. Но перевешивает правда жизни: так и хотелось вскочить с места и крикнуть героине, корпящей над отскребыванием засохшего на стенках кефира: «Не так бутылки моешь! Надо туда тряпочку засунуть, налить чуть воды и потрясти!». Глядишь, 60 бутылок вымыли бы быстрее.