230. Нонна Леонидовна. 3
- Мне нужно говорить об Ирине, - сказала мне Нонна Леонидовна, когда мы прощались возле её дверей. - Но говорить о ней я могу только с вами, другим людям либо это не интересно, либо им жалко меня. А мне не нужна жалость. И даже мой муж, Федосий Петрович, сказал: «Ты думаешь, Ирина была бы довольна, если бы видела, в каком ты состоянии? Она покинула нас в коротком периоде отчаяния, раньше, чем успела с ним справиться. Но она не хотела, чтобы мы последовали за ней. Мы потеряли самого дорогого человека, но ведь, всё-таки, мы живы. А иногда, глядя на тебя, я думаю: жива ли ты?» И тогда я ему отвечаю: «Ты знаешь, что Ирина была моей жизнью, неужели ты думаешь, что я могу жить, как жила?». А с вами я могу говорить, вы врач, вы очень любили Ирину, и очень хорошо понимаете меня. И после каждой нашей встречи мне на какое-то время становится легче. Пусть ненадолго - на два, на три дня. Но я ведь приду к Вам снова, и опять мне станет немножко легче.
- Вы думаете, что Федосий Петрович не облегчает ваше горе? Ведь одной вам было бы совсем невыносимо.
- Я это знаю, - сказала Нонна Леонидовна, и вдруг заплакала. - Конечно, мне легче с ним, чем одной, но он бы мог сделать для меня гораздо больше, если бы он любил Ирину так же, как я, и так же чувствовал бы потерю. Мы были едины благодаря ей и её жизни, и могли бы быть едины благодаря ей после её смерти. Но он не может понять этого. Он думает, что мне было бы легче, если бы Ирина осталась в прошлом.
Институт клинической кардиологии.
Фото с сайта
- Вы полагаете, что для него она осталась в прошлом?
- Нет, наверное, это было преувеличением. Конечно, он страдает, но в его страданиях много физической боли. Он действительно сильно сдал после смерти Ирины. В институте своя поликлиника и кардиолог, который знает Федосия Петровича много лет, говорит мне: «Вы последите, чтобы он ходил ко мне в назначенное время, регулярно, не было бы беды». Я выполняю её просьбу, но думаю, беды впереди быть уже не может, беда свершилась. Страшно только, что она не прошла, а длиться. Не знаю, как у него, а у меня - до смерти. Но ещё одной беды мне не нужно. Было бы лучше, если бы Федосий мог быть мне опорой.
На этот раз мы загулялись. Это был июнь, и дни были долгие, и домой я пришёл уже в 11 вечера. А в 2 часа ночи меня разбудил телефонный звонок:
- Феликс Борисович, - сказала Нонна Леонидовна, - Федосию очень плохо, у него губы посинели, и он вроде как задыхается. В сердце у него сильные боли.
- Не занимайте телефон, - сказал я, - я сейчас позвоню в Институт кардиологии, а потом позвоню вам.
Важно было, кто сегодня ответственный дежурный в Институте кардиологии. Важно не только потому, что со знакомым человеком легче и быстрее договориться, главным образом потому, что по описанию Нонны Леонидовны, мы имели дело с тяжёлым инфарктом, и нужно было, чтобы в Институте был человек, который умеет с тяжёлыми инфарктами работать.
В этот период я занимался психофизиологическими соотношениями при мерцательной аритмии. Такого рода исследования требовали совместной работы с кардиологом, и моим сотрудником и соавтором был блестящий кардиолог Владимир Богословский. По счастливой случайности, именно он оказался ответственным дежурным в Институте кариологии.
- Пусть вызывают «скорую», - сказал Владимир, - скажут, что есть договорённость о госпитализации его в Институт кардиологии, я подготовлю место в реанимации. И пусть всё делают очень быстро, времени, наверное, очень мало.
Такой реанимобиль доставил Федосия Петровича в Институт кардиологии.
Фотограф Lee Cannon
Я передал его слова Ноне Леонидовне и попросил, чтобы она позвонила мне из Института кардиологии сразу после госпитализации. Он позвонила. Впервые за долгое время я понял, что она не утратила способности к чёткому и деловому тону.
- Владимир Алексеевич посмотрел Федосия Петровича, сказал мне, что это тяжёлый инфаркт и посоветовал мне не проводить ночь в институте, а поехать отдохнуть. Пообещал, что он от Федосия Петровича не отойдёт. Я понимаю, что врач, которого вы рекомендуете, должен быть одним из лучших кардиологов в Москве и я поверила, что он уделит Федосию Петровичу максимум внимания. Но, всё-таки, я остаюсь в институте. Я позвоню вам утром.
Когда она положила трубку, Елена Дмитриевна сказала мне:
- Похоже, что если Федосий Петрович выздоровеет, произойдёт хотя бы частичное переключение объекта горевания. Конечно, никто не заменит Нонне Леонидовне Ирину, и никакая боль не сможет сравниться с болью, вызванной её смертью. Но о горе, которое эта смерть вызвала, теперь можно только говорить. А если Федосий Петрович начнёт выздоравливать и каждый день будет непонятно, доживёт ли он до вечера, или нет, то появится ещё одни объект горевания, может быть, менее интенсивного, но зато позволяющего действовать.
Мы собирались на работу, когда раздался звонок в дверь. Я открыл, и вошла Нонна Леонидовна. Ноги у неё подгибались и лицо почернело. Я сразу спросил:
- Он жив?
- Пока жив, - ответила она.
- Если Федосий пока жив, мы постараемся, чтобы это так и осталось.
- Я общалась с двумя дежурными, - сказала Нонна Леонидовна. - Владимир Алексеевич был ответственным дежурным по институту, но там был ещё один ответственный дежурный - по реанимации. Раза три за ночь он выходил из реанимации, подходил ко мне и говорил: «Вам надо ехать домой и лечь в постель. Вы думаете, что умирать надо коллективно?» И каждый раз я говорила: «Нет, я здесь буду до утра, пока кончится ваша смена, и вы мне скажете, что вы к тому времени увидите». Утром он подошёл ко мне уже в костюме, без халата, и когда я бросилась к нему и сказала «Ну, что?», он ответил: «Пока жив. За ночь мы 4 раза выводили его из клинической смерти. Но вы же понимаете, что это не может продолжаться бесконечно».
- Никто не может жить бесконечно, - сказал я, - но если человека удалось 4 раза вывести из клинической смерти, это хороший прогноз. Мне нужно ехать в лабораторию, - добавил я, - но если хотите, можем поехать вместе и позвоним из лаборатории, узнаем, как будут идти дела к тому времени.
Я ещё раз поглядел на Нонну Леонидовну, и вызвал такси, у меня не было уверенности, что она сможет добраться городским транспортом. Из лаборатории я сразу же позвонил, и когда Владимир Алексеевич взял трубку, спросил его:
- Ну, что там у вас?
- Чудеса, - сказал он, - в таком состоянии больного обычно не успевают положить в реанимацию. А тут успели, и как только положили на койку, сразу пришлось выводить из клинической смерти. Но это нередко случается, а вот чтобы за ночь его можно было вывести ещё 3 раза, и между дефибрилляциями его состояние не ухудшалось, это уже чудеса.
- И на сколько же, - спросил я, - этих ваших чудес хватит?
- Думаю, - сказал Владимир Алексеевич, - что теперь у него уже хорошие шансы.
Первое здание Института кардиологии и памятник его основателю А.Л. Мясникову.
Фото с сайта.Впервые я увидел картину работы горя, состоящей из двух одновременных гореваний. Нонна Леонидовна проводила в Институте кардиологии весь день, она получила постоянный пропуске, а вечером она приезжала ко мне, рассказывала о том, какое состояние у Федосия Петровича. И говорила, что этого бы никогда не случилось, если бы Ирина была жива, и дальше переключалась на обычный разговор об Ирине, но время от времени всё-таки вспоминала Федосия Петровича, который, вероятно, выживет. И тогда нужно будет найти в себе силы, чтобы дать ему возможность жить.
- Может быть, - говорил я, - та невыносимая боль в вашей душе, которая появилась, когда погибла Ирина, станет несколько меньше, потому что вам придётся заботиться о живом.
Нонна Леонидовна качала головой и говорила:
- Придётся заботиться о живом и просыпаться несколько раз за ночь, чтобы посмотреть, в каком он состоянии, и думать, что ещё одной утраты я не перенесу. Но главная боль в душе, это всё-таки, Ирина.
Продолжение.
- Вы думаете, что Федосий Петрович не облегчает ваше горе? Ведь одной вам было бы совсем невыносимо.
- Я это знаю, - сказала Нонна Леонидовна, и вдруг заплакала. - Конечно, мне легче с ним, чем одной, но он бы мог сделать для меня гораздо больше, если бы он любил Ирину так же, как я, и так же чувствовал бы потерю. Мы были едины благодаря ей и её жизни, и могли бы быть едины благодаря ей после её смерти. Но он не может понять этого. Он думает, что мне было бы легче, если бы Ирина осталась в прошлом.
Институт клинической кардиологии.
Фото с сайта
- Вы полагаете, что для него она осталась в прошлом?
- Нет, наверное, это было преувеличением. Конечно, он страдает, но в его страданиях много физической боли. Он действительно сильно сдал после смерти Ирины. В институте своя поликлиника и кардиолог, который знает Федосия Петровича много лет, говорит мне: «Вы последите, чтобы он ходил ко мне в назначенное время, регулярно, не было бы беды». Я выполняю её просьбу, но думаю, беды впереди быть уже не может, беда свершилась. Страшно только, что она не прошла, а длиться. Не знаю, как у него, а у меня - до смерти. Но ещё одной беды мне не нужно. Было бы лучше, если бы Федосий мог быть мне опорой.
На этот раз мы загулялись. Это был июнь, и дни были долгие, и домой я пришёл уже в 11 вечера. А в 2 часа ночи меня разбудил телефонный звонок:
- Феликс Борисович, - сказала Нонна Леонидовна, - Федосию очень плохо, у него губы посинели, и он вроде как задыхается. В сердце у него сильные боли.
- Не занимайте телефон, - сказал я, - я сейчас позвоню в Институт кардиологии, а потом позвоню вам.
Важно было, кто сегодня ответственный дежурный в Институте кардиологии. Важно не только потому, что со знакомым человеком легче и быстрее договориться, главным образом потому, что по описанию Нонны Леонидовны, мы имели дело с тяжёлым инфарктом, и нужно было, чтобы в Институте был человек, который умеет с тяжёлыми инфарктами работать.
В этот период я занимался психофизиологическими соотношениями при мерцательной аритмии. Такого рода исследования требовали совместной работы с кардиологом, и моим сотрудником и соавтором был блестящий кардиолог Владимир Богословский. По счастливой случайности, именно он оказался ответственным дежурным в Институте кариологии.
- Пусть вызывают «скорую», - сказал Владимир, - скажут, что есть договорённость о госпитализации его в Институт кардиологии, я подготовлю место в реанимации. И пусть всё делают очень быстро, времени, наверное, очень мало.
Такой реанимобиль доставил Федосия Петровича в Институт кардиологии.
Фотограф Lee Cannon
Я передал его слова Ноне Леонидовне и попросил, чтобы она позвонила мне из Института кардиологии сразу после госпитализации. Он позвонила. Впервые за долгое время я понял, что она не утратила способности к чёткому и деловому тону.
- Владимир Алексеевич посмотрел Федосия Петровича, сказал мне, что это тяжёлый инфаркт и посоветовал мне не проводить ночь в институте, а поехать отдохнуть. Пообещал, что он от Федосия Петровича не отойдёт. Я понимаю, что врач, которого вы рекомендуете, должен быть одним из лучших кардиологов в Москве и я поверила, что он уделит Федосию Петровичу максимум внимания. Но, всё-таки, я остаюсь в институте. Я позвоню вам утром.
Когда она положила трубку, Елена Дмитриевна сказала мне:
- Похоже, что если Федосий Петрович выздоровеет, произойдёт хотя бы частичное переключение объекта горевания. Конечно, никто не заменит Нонне Леонидовне Ирину, и никакая боль не сможет сравниться с болью, вызванной её смертью. Но о горе, которое эта смерть вызвала, теперь можно только говорить. А если Федосий Петрович начнёт выздоравливать и каждый день будет непонятно, доживёт ли он до вечера, или нет, то появится ещё одни объект горевания, может быть, менее интенсивного, но зато позволяющего действовать.
Мы собирались на работу, когда раздался звонок в дверь. Я открыл, и вошла Нонна Леонидовна. Ноги у неё подгибались и лицо почернело. Я сразу спросил:
- Он жив?
- Пока жив, - ответила она.
- Если Федосий пока жив, мы постараемся, чтобы это так и осталось.
- Я общалась с двумя дежурными, - сказала Нонна Леонидовна. - Владимир Алексеевич был ответственным дежурным по институту, но там был ещё один ответственный дежурный - по реанимации. Раза три за ночь он выходил из реанимации, подходил ко мне и говорил: «Вам надо ехать домой и лечь в постель. Вы думаете, что умирать надо коллективно?» И каждый раз я говорила: «Нет, я здесь буду до утра, пока кончится ваша смена, и вы мне скажете, что вы к тому времени увидите». Утром он подошёл ко мне уже в костюме, без халата, и когда я бросилась к нему и сказала «Ну, что?», он ответил: «Пока жив. За ночь мы 4 раза выводили его из клинической смерти. Но вы же понимаете, что это не может продолжаться бесконечно».
- Никто не может жить бесконечно, - сказал я, - но если человека удалось 4 раза вывести из клинической смерти, это хороший прогноз. Мне нужно ехать в лабораторию, - добавил я, - но если хотите, можем поехать вместе и позвоним из лаборатории, узнаем, как будут идти дела к тому времени.
Я ещё раз поглядел на Нонну Леонидовну, и вызвал такси, у меня не было уверенности, что она сможет добраться городским транспортом. Из лаборатории я сразу же позвонил, и когда Владимир Алексеевич взял трубку, спросил его:
- Ну, что там у вас?
- Чудеса, - сказал он, - в таком состоянии больного обычно не успевают положить в реанимацию. А тут успели, и как только положили на койку, сразу пришлось выводить из клинической смерти. Но это нередко случается, а вот чтобы за ночь его можно было вывести ещё 3 раза, и между дефибрилляциями его состояние не ухудшалось, это уже чудеса.
- И на сколько же, - спросил я, - этих ваших чудес хватит?
- Думаю, - сказал Владимир Алексеевич, - что теперь у него уже хорошие шансы.
Первое здание Института кардиологии и памятник его основателю А.Л. Мясникову.
Фото с сайта.Впервые я увидел картину работы горя, состоящей из двух одновременных гореваний. Нонна Леонидовна проводила в Институте кардиологии весь день, она получила постоянный пропуске, а вечером она приезжала ко мне, рассказывала о том, какое состояние у Федосия Петровича. И говорила, что этого бы никогда не случилось, если бы Ирина была жива, и дальше переключалась на обычный разговор об Ирине, но время от времени всё-таки вспоминала Федосия Петровича, который, вероятно, выживет. И тогда нужно будет найти в себе силы, чтобы дать ему возможность жить.
- Может быть, - говорил я, - та невыносимая боль в вашей душе, которая появилась, когда погибла Ирина, станет несколько меньше, потому что вам придётся заботиться о живом.
Нонна Леонидовна качала головой и говорила:
- Придётся заботиться о живом и просыпаться несколько раз за ночь, чтобы посмотреть, в каком он состоянии, и думать, что ещё одной утраты я не перенесу. Но главная боль в душе, это всё-таки, Ирина.
Продолжение.