231. Нонна Леонидовна. 4
Федосий Петрович в это время уже был главной знаменитостью в Институте Кардиологии, и когда на утренней конференции директор Института кардиологии Евгений Иванович Чазов сказал, что больной Федосий Петрович сегодня переведен из реанимации в обычную палату, раздались шутливые аплодисменты. Он действительно практически поправился, и когда я навещал его, он говорил мне:
- Ну, спасибо, Феликс Борисович, если бы такого приятеля не завели, то не вылез бы. У меня четыре брата было, два младших, два старших. И старшие как раз в этом возрасте умерли, и отец в этом возрасте умер, и дядя. И все считали, что в нашей семье это уже наследственная смерть в этом возрасте. А я, вот, выкарабкался.
- Ещё несколько лет жить будете, - сказал я, - так всегда бывает. Когда человек не умер в наследственный свой срок, он потом ещё несколько лет живёт.
- Я думаю, - сказал Федосий Петрович, - Нонне это лучше. Как ни страдает, она, как ни мучится, а считает, что для меня должна сделать всё. И меньше плачет по Ирине.
Это действительно было так, Нонна Леонидовна встречалась со мной уже не каждый день, и когда встречалась, много говорила о состоянии Федосия Петровича и о том, что она будет делать дальше. Я понимал, что её траурная стадия ещё не завершилась, но она научалась вести себя так, как вела себя когда-то, и даже со мной говорила о Ирине мало, и траурной маски не было на её лице. Федосий Петрович, между тем, поправлялся и спустя месяц Чазов предложил ему поехать в кардиологический санаторий.
- Не знаю, - сказал Федосий Петрович Чазову. - Как жена к этому отнесётся? Она побоится меня одного отпускать.
- Ну, поговорите с ней, - сказал Чазов, - если она отпустит, через неделю поедете.
А вечером Нонна Леонидовна говорила мне:
- Одного-то я его, конечно, не отпущу, но санаторий, наверное, будет ему полезен. Там через мостик от санатория, через речку, деревенька есть небольшая, а красивая. А рядом - лесничество, где и меня и Федосия Петрович хорошо знают. Я думаю, в этой деревеньке комнату сниму. Близко и нетрудно, потому что лесничество меня всем, что будет нужно, снабжать будет. А знаете, Феликс Борисович, он ведь мог в Польше умереть. Когда Гомулка в отставку ушёл, первым секретарём ПОРП стал Владислав Берут, а он Федосия хорошо знал, и когда приезжал в Советский Союз, разыскал его и предложил ему польское гражданство и пост министра лесного хозяйства Польши. И Федосий даже загорелся: «Поедем!» А у меня отец ещё был жив, что ж я отца - заслуженного генерала - брошу? Я только Ирину больше чем отца любила. Ну, я и сказала Федосию: «Хочешь, езжай, а я поляков много повидала, и интереса у меня к ним нет. Я понимала, конечно, что он без меня не уедет. Он и остался здесь, стал заместителем директора Института лесного хозяйства и, пока Ирина в школу не пошла, и я в этом институте работала. Работала в библиотеке и всю литературу лучше всех лесовиков знала, у меня не книгу спрашивали, а спрашивали: «Нонна Леонидовна, мне нужно то-то и то-то, где об этом можно прочитать?»
Мы гуляли с Федосием Петровичем в саду когда он находился в санатории.
Фотограф vs-vera
Я слушал Нонну Леонидовну несколько удивлённо, первый раза она вспоминала прошлое без слёз, без гримасы боли, и я подумал, что может она и доживёт до конца траурной стадии, а она вдруг добавила:
- А умер бы Федосий, я совсем бы одна осталась.
Я сказал (и потом придерживался своего слова):
- Пока мы с Еленой Дмитриевной живы, вы одна не будете.
Дважды мы навещали Федосия Петровича в санатории, всегда заставая у него в палате Нонну Леонидовну, а когда он выписался, Нонна Леонидовна увезла его на дачу. И если в выходные мы не приезжали к ней на дачу, она смертельно обижалась, и мы старались не пропускать выходные.
Федосий Петрович говорил, что он чувствует себя сейчас как молодой, приводил в порядок сад и огород, и, всё-таки, вечерами выходного дня Нонна Леонидовна, начиная беседу с рассказа о том, как они живут на даче и как чувствует себя Федосий Петрович, неизменно возвращалась к воспоминаниям об Ирине. Она в значительной мере по-прежнему жила её памятью, хотя болезнь мужа и убеждённость в том, что он нуждается в её помощи и уходе, существенно ослабляли траурные проявления. Мне казалось, что она плохо выглядит, и я настаивал, чтобы она прошла полное обследование.
- Ну, - говорила она, - вернёмся в Москву, пройду, - и начала со своего участкового врача, которую она считала одним из последних участковых терапевтов, которой можно было доверять и которая жила своими больными. Похоже, что это так и было, потому что она подробно расспросила Нонну Леонидовну о том, что произошло в последнее время, и сказала:
- Я вам распишу график обследований, и попрошу вашего мужа, чтобы он проследил, чтобы ни одно обследование не было пропущено.
Потом Нонна Леонидовна сказала мне:
- Доктор моя настаивает, чтобы я в вашем институте прошла маммографию, и говорит, чтобы не тянула, а если там очередь большая, нашла какой-нибудь путь, чтобы очередь обойти.
Я давно и хорошо знал заведующего этой лабораторией, это было в то время, когда мне говорили: «Вы же в институте всё можете сделать, вас же все знают». Я позвонил ему, он полистал календарь и сказал: «Послезавтра к часу». После того, как Нонна Леонидовна прошла маммографию, он позвонил мне:
- Ну, фиброзно-кистозная мастопатия, но очень выраженная, на всякий случай, возьмём биопсию.
Онкологический научный центр им. Н.Н.Блохина
Фотограф mikhail-kauderer
На этот раз биопсия оказалась благополучной. В отношении этой семьи я успокоился. Я понимал, что траурная реакция ещё не завершилась, но близится к концу. Федосий Петрович, хотя вышел на инвалидность, много времени проводил в институте, а Нонна Леонидовна по-прежнему встречалась со мной почти каждый день.
Институт Кардиологии включил Федосия Петровича в список больных, находящихся под специальным наблюдением. Однажды, когда я проводил его в Институт, и решил подождать его в там, я сидел в ординаторской. Вошла его лечащий врач и сказала мне:
- Твой пациент войдёт в анналы кардиологии - единственный человек, который живёт 7 лет с половиной сердца.
- И надолго такая удача? - спросил я.
- Никто тебе этого не скажет, ему не полагалось быть сейчас живым, а он живой. Но не думаю, что б очень долго ещё протянул, полгода - год.
Похороны Федосия Петровича состоялись ровно через год. Я поддерживал под руку Нонну Леонидовну, когда мы шли от автобуса к могиле, и она мне сказала:
- Теперь уже кроме вас у меня никого не осталось.
И я вдруг вспомнил, что за заботами о Федосие Петровиче и регулярными визитами на дачу с удовлетворением по поводу того, что траурная реакция Нонны Леонидовны по поводу Ирины завершалась, я некоторое время не следил, как она соблюдает данные ей назначения. И когда мы вернулись в Москву, я просил:
- Нонна Леонидовна, а вы когда контрольную маммографию делали?
- Да чуть ли ни год прошёл, - сказала Нонна Леонидовна. Я посмотрел на часы - лаборатория ещё работала. Я вызвал такси, и мы поехали к нам в институт.
- Что это вы пропали? - сказал Нонне Леонидовне заведующий лабораторией. - Сейчас немедленно будем маммографию делать.
- До этого ли мне? - сказала Нонна Леонидовна. - Я сегодня мужа похоронила.
Заведующий лабораторией рассердился:
- Похоронили мужа и решили, что нужно самой помирать? Сейчас же проходите в кабинет!
Маммография длилась необычно долго, необычно долго рассматривались снимки. Заведующий лабораторией повернулся ко мне:
- Сейчас будем биопсию делать. Подождёте, или поедете?
- Подожду.
Я не знаю, но где оставалась Нонна Леонидовна, но я сидел в кабинете заведующего, когда он вошёл и сказал:
- Доигрались. Рак.
- Нужно сказать ей. Если не сказать, ничего делать не будет.
Она выслушала заведующего лабораторией и посмотрела на меня:
- Что скажете, Феликс Борисович?
- Скажу, что на этой неделе мы госпитализируем вас в Институт онкологии.
- Поздно уже, наверное, - сказала Нонна Леонидовна.
- Теперь это будет видно только на операции, но я надеюсь, что ещё не поздно, - сказал я, и про себя подумал: «Этот рак может быть злокачественным исходом траурной реакции. Ведь её реакция проходила с вовлечением гипоталамуса, нарушение функции которого привело к эндокринным расстройствам. А безысходность и невозможность что-нибудь вернуть, снизила эффективность иммунной системы, которая могла бы вовремя уничтожить раковые клетки». Я не мог утверждать этого категорически, но в прошлом я уже наблюдал подобные случаи, и полагал, что снова столкнулся с такой патологией.
Такое оборудование установлено в онкологическом центре.
Фотограф Christiana Care
Сокурсница и хорошая подруга Елены Дмитриевны работала в институте онкологии и организовала госпитализацию в два дня, а в понедельник следующей недели Нонну Леонидовну уже оперировал онколог, которого подруга Елены Дмитриевны сочла лучшим. Операцию сочли радикальной, т.е. не обнаружили нигде метастазов. Через 3 недели Нонну Леонидовну выписали под наблюдение районного онколога, и, к моему удивлению, она стала лучше выглядеть, поправилась и вела себя активно.
Мы по-прежнему регулярно навещали её, и больше трёх лет мы считали, что с раком покончено, и что если Нонна Леонидовна умрёт раньше нас, то только потому, что она старше. Она проходила ежемесячные обследования в Институте онкологии, но самые тщательные исследования метастазов не обнаруживали. Но однажды, года через 4 после операции, она позвонила Елене Дмитриевне (я был на учёном совете) и сказала:
- Леночка, что-то плохо мне.
Лена зашла на учёный совет, и мы поехали к Нонне Леонидовне. Ей действительно было плохо, она с трудом держалась на ногах и приехавший на следующей день районный онколог сказал:
- Всё-таки, где-то есть метастаз.
Потом пару дней казалось, что её состояние улучшается. На следующий день мы собирались быть у неё в 5, но меня задержали в ректорате, я позвонил сказать, что мы, вероятно, будем в 6.
- Это ничего, - сказала Нонна Леонидовна, ко мне как раз подруга пришла, с которой в библиотеке вместе работала.
- А подруга нам не помешает? - спросил я.
- Ну что вы, - сказала Нонна Леонидовна, - кто же может вам у меня помешать?
Мы приехали в начале седьмого, выглядела она скверно, но улыбалась. Указывая на подругу, она сказала:
- Видите, и там меня не бросают.
После получасового разговора, она вдруг вспомнила:
- Феликс Борисович, я старую карточку Иринину нашла, вы её никогда не видели. Сейчас я вам её дам.
Она встала, я пытался её поддержать, но она отмахнулась и решительными шагами направилась к столу. Она успела взять в руки эту карточку и вдруг упала возле стола без сознания. Это был последний наш разговор.
- Ну, спасибо, Феликс Борисович, если бы такого приятеля не завели, то не вылез бы. У меня четыре брата было, два младших, два старших. И старшие как раз в этом возрасте умерли, и отец в этом возрасте умер, и дядя. И все считали, что в нашей семье это уже наследственная смерть в этом возрасте. А я, вот, выкарабкался.
- Ещё несколько лет жить будете, - сказал я, - так всегда бывает. Когда человек не умер в наследственный свой срок, он потом ещё несколько лет живёт.
- Я думаю, - сказал Федосий Петрович, - Нонне это лучше. Как ни страдает, она, как ни мучится, а считает, что для меня должна сделать всё. И меньше плачет по Ирине.
Это действительно было так, Нонна Леонидовна встречалась со мной уже не каждый день, и когда встречалась, много говорила о состоянии Федосия Петровича и о том, что она будет делать дальше. Я понимал, что её траурная стадия ещё не завершилась, но она научалась вести себя так, как вела себя когда-то, и даже со мной говорила о Ирине мало, и траурной маски не было на её лице. Федосий Петрович, между тем, поправлялся и спустя месяц Чазов предложил ему поехать в кардиологический санаторий.
- Не знаю, - сказал Федосий Петрович Чазову. - Как жена к этому отнесётся? Она побоится меня одного отпускать.
- Ну, поговорите с ней, - сказал Чазов, - если она отпустит, через неделю поедете.
А вечером Нонна Леонидовна говорила мне:
- Одного-то я его, конечно, не отпущу, но санаторий, наверное, будет ему полезен. Там через мостик от санатория, через речку, деревенька есть небольшая, а красивая. А рядом - лесничество, где и меня и Федосия Петрович хорошо знают. Я думаю, в этой деревеньке комнату сниму. Близко и нетрудно, потому что лесничество меня всем, что будет нужно, снабжать будет. А знаете, Феликс Борисович, он ведь мог в Польше умереть. Когда Гомулка в отставку ушёл, первым секретарём ПОРП стал Владислав Берут, а он Федосия хорошо знал, и когда приезжал в Советский Союз, разыскал его и предложил ему польское гражданство и пост министра лесного хозяйства Польши. И Федосий даже загорелся: «Поедем!» А у меня отец ещё был жив, что ж я отца - заслуженного генерала - брошу? Я только Ирину больше чем отца любила. Ну, я и сказала Федосию: «Хочешь, езжай, а я поляков много повидала, и интереса у меня к ним нет. Я понимала, конечно, что он без меня не уедет. Он и остался здесь, стал заместителем директора Института лесного хозяйства и, пока Ирина в школу не пошла, и я в этом институте работала. Работала в библиотеке и всю литературу лучше всех лесовиков знала, у меня не книгу спрашивали, а спрашивали: «Нонна Леонидовна, мне нужно то-то и то-то, где об этом можно прочитать?»
Мы гуляли с Федосием Петровичем в саду когда он находился в санатории.
Фотограф vs-vera
Я слушал Нонну Леонидовну несколько удивлённо, первый раза она вспоминала прошлое без слёз, без гримасы боли, и я подумал, что может она и доживёт до конца траурной стадии, а она вдруг добавила:
- А умер бы Федосий, я совсем бы одна осталась.
Я сказал (и потом придерживался своего слова):
- Пока мы с Еленой Дмитриевной живы, вы одна не будете.
Дважды мы навещали Федосия Петровича в санатории, всегда заставая у него в палате Нонну Леонидовну, а когда он выписался, Нонна Леонидовна увезла его на дачу. И если в выходные мы не приезжали к ней на дачу, она смертельно обижалась, и мы старались не пропускать выходные.
Федосий Петрович говорил, что он чувствует себя сейчас как молодой, приводил в порядок сад и огород, и, всё-таки, вечерами выходного дня Нонна Леонидовна, начиная беседу с рассказа о том, как они живут на даче и как чувствует себя Федосий Петрович, неизменно возвращалась к воспоминаниям об Ирине. Она в значительной мере по-прежнему жила её памятью, хотя болезнь мужа и убеждённость в том, что он нуждается в её помощи и уходе, существенно ослабляли траурные проявления. Мне казалось, что она плохо выглядит, и я настаивал, чтобы она прошла полное обследование.
- Ну, - говорила она, - вернёмся в Москву, пройду, - и начала со своего участкового врача, которую она считала одним из последних участковых терапевтов, которой можно было доверять и которая жила своими больными. Похоже, что это так и было, потому что она подробно расспросила Нонну Леонидовну о том, что произошло в последнее время, и сказала:
- Я вам распишу график обследований, и попрошу вашего мужа, чтобы он проследил, чтобы ни одно обследование не было пропущено.
Потом Нонна Леонидовна сказала мне:
- Доктор моя настаивает, чтобы я в вашем институте прошла маммографию, и говорит, чтобы не тянула, а если там очередь большая, нашла какой-нибудь путь, чтобы очередь обойти.
Я давно и хорошо знал заведующего этой лабораторией, это было в то время, когда мне говорили: «Вы же в институте всё можете сделать, вас же все знают». Я позвонил ему, он полистал календарь и сказал: «Послезавтра к часу». После того, как Нонна Леонидовна прошла маммографию, он позвонил мне:
- Ну, фиброзно-кистозная мастопатия, но очень выраженная, на всякий случай, возьмём биопсию.
Онкологический научный центр им. Н.Н.Блохина
Фотограф mikhail-kauderer
На этот раз биопсия оказалась благополучной. В отношении этой семьи я успокоился. Я понимал, что траурная реакция ещё не завершилась, но близится к концу. Федосий Петрович, хотя вышел на инвалидность, много времени проводил в институте, а Нонна Леонидовна по-прежнему встречалась со мной почти каждый день.
Институт Кардиологии включил Федосия Петровича в список больных, находящихся под специальным наблюдением. Однажды, когда я проводил его в Институт, и решил подождать его в там, я сидел в ординаторской. Вошла его лечащий врач и сказала мне:
- Твой пациент войдёт в анналы кардиологии - единственный человек, который живёт 7 лет с половиной сердца.
- И надолго такая удача? - спросил я.
- Никто тебе этого не скажет, ему не полагалось быть сейчас живым, а он живой. Но не думаю, что б очень долго ещё протянул, полгода - год.
Похороны Федосия Петровича состоялись ровно через год. Я поддерживал под руку Нонну Леонидовну, когда мы шли от автобуса к могиле, и она мне сказала:
- Теперь уже кроме вас у меня никого не осталось.
И я вдруг вспомнил, что за заботами о Федосие Петровиче и регулярными визитами на дачу с удовлетворением по поводу того, что траурная реакция Нонны Леонидовны по поводу Ирины завершалась, я некоторое время не следил, как она соблюдает данные ей назначения. И когда мы вернулись в Москву, я просил:
- Нонна Леонидовна, а вы когда контрольную маммографию делали?
- Да чуть ли ни год прошёл, - сказала Нонна Леонидовна. Я посмотрел на часы - лаборатория ещё работала. Я вызвал такси, и мы поехали к нам в институт.
- Что это вы пропали? - сказал Нонне Леонидовне заведующий лабораторией. - Сейчас немедленно будем маммографию делать.
- До этого ли мне? - сказала Нонна Леонидовна. - Я сегодня мужа похоронила.
Заведующий лабораторией рассердился:
- Похоронили мужа и решили, что нужно самой помирать? Сейчас же проходите в кабинет!
Маммография длилась необычно долго, необычно долго рассматривались снимки. Заведующий лабораторией повернулся ко мне:
- Сейчас будем биопсию делать. Подождёте, или поедете?
- Подожду.
Я не знаю, но где оставалась Нонна Леонидовна, но я сидел в кабинете заведующего, когда он вошёл и сказал:
- Доигрались. Рак.
- Нужно сказать ей. Если не сказать, ничего делать не будет.
Она выслушала заведующего лабораторией и посмотрела на меня:
- Что скажете, Феликс Борисович?
- Скажу, что на этой неделе мы госпитализируем вас в Институт онкологии.
- Поздно уже, наверное, - сказала Нонна Леонидовна.
- Теперь это будет видно только на операции, но я надеюсь, что ещё не поздно, - сказал я, и про себя подумал: «Этот рак может быть злокачественным исходом траурной реакции. Ведь её реакция проходила с вовлечением гипоталамуса, нарушение функции которого привело к эндокринным расстройствам. А безысходность и невозможность что-нибудь вернуть, снизила эффективность иммунной системы, которая могла бы вовремя уничтожить раковые клетки». Я не мог утверждать этого категорически, но в прошлом я уже наблюдал подобные случаи, и полагал, что снова столкнулся с такой патологией.
Такое оборудование установлено в онкологическом центре.
Фотограф Christiana Care
Сокурсница и хорошая подруга Елены Дмитриевны работала в институте онкологии и организовала госпитализацию в два дня, а в понедельник следующей недели Нонну Леонидовну уже оперировал онколог, которого подруга Елены Дмитриевны сочла лучшим. Операцию сочли радикальной, т.е. не обнаружили нигде метастазов. Через 3 недели Нонну Леонидовну выписали под наблюдение районного онколога, и, к моему удивлению, она стала лучше выглядеть, поправилась и вела себя активно.
Мы по-прежнему регулярно навещали её, и больше трёх лет мы считали, что с раком покончено, и что если Нонна Леонидовна умрёт раньше нас, то только потому, что она старше. Она проходила ежемесячные обследования в Институте онкологии, но самые тщательные исследования метастазов не обнаруживали. Но однажды, года через 4 после операции, она позвонила Елене Дмитриевне (я был на учёном совете) и сказала:
- Леночка, что-то плохо мне.
Лена зашла на учёный совет, и мы поехали к Нонне Леонидовне. Ей действительно было плохо, она с трудом держалась на ногах и приехавший на следующей день районный онколог сказал:
- Всё-таки, где-то есть метастаз.
Потом пару дней казалось, что её состояние улучшается. На следующий день мы собирались быть у неё в 5, но меня задержали в ректорате, я позвонил сказать, что мы, вероятно, будем в 6.
- Это ничего, - сказала Нонна Леонидовна, ко мне как раз подруга пришла, с которой в библиотеке вместе работала.
- А подруга нам не помешает? - спросил я.
- Ну что вы, - сказала Нонна Леонидовна, - кто же может вам у меня помешать?
Мы приехали в начале седьмого, выглядела она скверно, но улыбалась. Указывая на подругу, она сказала:
- Видите, и там меня не бросают.
После получасового разговора, она вдруг вспомнила:
- Феликс Борисович, я старую карточку Иринину нашла, вы её никогда не видели. Сейчас я вам её дам.
Она встала, я пытался её поддержать, но она отмахнулась и решительными шагами направилась к столу. Она успела взять в руки эту карточку и вдруг упала возле стола без сознания. Это был последний наш разговор.