153. Наукан 7
- Ты думаешь, что люди, которые подходят к тебе незаметно, опасны? - спросил я.
- Я не знаю, но может быть да.
- Сейчас ты помнишь хотя бы одного человека?
- Да, сейчас я помню отца, я помню брата, я помню Ивакака, который разрешил мне с ним идти в Уэлен.
- Ты веришь кому-нибудь из них?
- Может быть, немножко верю Ивакаку.
- Почему именно ему?
- Он не задаёт вопросов, и он не пытается сделать так, чтобы я его слушалась.
- А где же остальные люди?
- Я не знаю, может быть, они и есть, только я от них отгорожена. Мир, если он существует, существует без меня, и я существую без мира.
- Сейчас тебе не страшно, но ведь тебе бывало страшно прежде?
- Да, я говорила, мне было страшно, когда проходили чукчи в Нунямо, а потом мне было страшно везде.
- Везде это значит в любом посёлке?
- Нет, это значит везде во мне. Это был особый страх, я боялась не чего-нибудь, я просто чувствовала, что по каждой клеточке моего тела проходит страх и можно в любую минуту заставить меня пойти туда, куда он хочет. И так было до тех пор, пока я не сделала себе опорный стержень.
- А как ты сделала стержень?
Постройка летнего эскимосского жилищи, каркас обтягивается шкурами.
Фото с сайта.
- Я почувствовала, что во мне нарастает сопротивление. Сначала я не знала, откуда оно идёт, а потом я поняла, что этот стержень постепенно вырастает во мне. Он рос сверху вниз от плеча к ногам. Я поняла, что у меня есть внутренние руки, которыми я могу схватиться за этот стержень, и если у меня это получалось, то любой страх проходил. Когда я научилась этому, я перестала бояться. Я только поняла, что мне не нужен мир и я не нужна миру. Это не было страшно, просто между мною и миром появилась перегородка. Она не мешала мне, она меня успокаивала.
- Но ты видела мир через эту перегородку, или она была непрозрачная?
- Я видела мир очень ясно. Если бы я не чувствовала этой перегородки, я могла бы даже подумать, что перегородки нет, но она была, и наверное это спасло меня..
- А люди? В том мире были люди, ты их видела?
- Да, там было много людей. Я не улавливала движений этих людей, я не понимала, что они делают.
- Тебя это огорчало?
- Нет, мне и не нужно было знать, что они делают. Я не пыталась их понять, а они не видели меня.
- Если тебе не нужен мир, а мир не касается тебя, ты довольна таким положением?
- Если говорить о мире, то это не играет роли, мир отдельно, а я отдельно. Но плохо другое, плохо что во мне пустота. Во мне нет ничего кроме стержня, за который я могу схватиться внутренними руками, в крайнем случае.
- А как ты думаешь жить дальше? На что ты надеешься?
- Я не надеюсь ни на что, мне не нужны надежды. Надежда это ещё одна форма обмана, когда ждёшь чего-то и хочешь чего-то, а потом понимаешь, что это нельзя получить или что этого вообще не существует. Я живу на грани. Я не боюсь, но это тревожит меня. Я не знаю, что за этой гранью, но я знаю, что постоянно существует угроза. Я не вижу её здесь, но может быть она там, за гранью.
- Ты понимаешь, что ты больна, или ты думаешь, что ты здорова?
- Я думаю, что я такая, как есть. Я никогда не буду другой. Если это значит, что я больна, то я всегда буду больной. Если это значит, что я здорова, значит, я всегда буду здорова. Я всегда буду такой, как сейчас.
- А если я попрошу тебя принимать целебные средства, ты будешь их принимать?
- Я могу принять их, потому что я живу на грани, и если даже эти средства столкнут меня на другую сторону грани, это всё равно, я не знаю, лучше там, или хуже. Наверное, там также, только там всё повёрнуто в другую сторону, как в зеркале.
- Хорошо, ты побудешь у нас какое-то время?
- Да. Я много перенесла, я думаю, что могу перенести и это. Но я хочу, чтобы это было недолго.
- Ладно, - сказал я, - сейчас мы дадим тебе целебное средство, и будем давать тебе его несколько дней, и посмотрим, как ты будешь себя чувствовать.
- Ладно, - сказала она, - но я хочу, чтобы это было недолго. Я теперь умею забывать и забываться, но мне не хочется этого. Я хочу видеть мир со стороны и знать, что через перегородку, которая стоит между мной и миром, мир не может принести мне вреда.
- Как ты думаешь, сколько времени ты уже здесь?
- Не знаю, может быть, день, может быть неделю, может быть два раза по 7 дней.
- Хорошо, это не важно, время вообще не важно, важно, чтобы тебе стало хорошо.
И в первый раз она обнаружила интерес к чему-то.
- А Ивакак? - спросила она, - Где Ивакак сейчас?
- А ты хотела бы его видеть?
- Я хотела бы знать, что он есть, что он не привиделся мне. И от этого мне будет лучше.
- Хорошо, мы поищем Ивакака, и если найдём, попросим его прийти к тебе. А сейчас тебе дадут целебное средство. Я не прощаюсь с тобой, я ещё подойду. Но, может быть, ты хочешь лечь?
- Лечь? Наверное, это было бы хорошо, только бы, чтобы никого не было рядом близко, потому, что люди могут быть опасны.
- Я повернулся к Калачёву:
- У вас одноместные палаты есть?
- Самая маленькая палата, - сказал Калачёв, - у нас двухместная, но мы её превратим в одноместную очень быстро.
- Хорошо, давайте переведём её в одноместную палату и назначим ей какой-нибудь активирующий из бутерофенонов, дроперидол, например, у вас есть?
Сушка тюленьей шкуры.
Фото с сайта.
- Есть и дроперидол, - сказала Калачёв, - но мы применяем дроперидол для снятия катотонического возбуждения, а у него есть и активирующее действие?
- Да. Если вы вводите его при катотоническом возбуждении, вы снимаете возбуждение. Но если имеются изменения личности постпсихотические или при K-Z синдроме, они обычно характеризуются снижением активности и апатией. В этих случаях дроперидол будет оказывать активирующее действие. А начнём с четверти той дозы, которая обычно считается низкой. Разделим 25 мг на 4.
- Почему именно на 4? - спросил Калачёв.
- Я бы охотно разделил сначала на 8, но более или менее равно разделить таблетку на 8 не удаётся.
- Значит, по 6 мг, - сказал Калачёв.
- Да. Первый день - два раза, а начиная со второго - по три, через равные промежутки времени, но так, чтобы не нарушать ночной сон.
- Хорошо, - сказал Калачёв, - сейчас начнём. Да, не забыть бы вам сказать, вам звонил полковник Р., он звонил вначале в гостиницу, но ему сказали, что вы здесь. Он будет перезванивать, что ему сказать?
- Пусть позвонит в гостиницу часов в 10 вечера.
Мне нужно было писать обобщающий отчёт по исследованию подводников, и поэтому я не мог больше задерживаться. Я подошёл к Нагуе, она спала.
- Вы до которого часа будете здесь, - спросил я Калачёва.
- Часов до 8 вечера, - сказал Калачёв, - будете звонить?
- Буду. А дежурит кто?
- Старший Верный.
- Значит, после вашего ухода буду звонить ему.
Я последний раз взглянул на Нагую, она спала. Вернувшись в гостиницу, я собрал группу, мы ещё раз обсудили результаты и отпустив ребят мы с Еленой Дмитриевной сели писать отчёт. Без четверти 8 я позвонил Калачёву.
- Как Нагуя? - спросил я.
- Она проснулась. Она беспокоит меня, и на всякий случай я поставил возле неё индивидуальный пост.
- Это никогда не бывает лишним.
- Конечно, - сказал Калачёв, - но я хотел рассказать не об этом. Дежурная сестра, пока Нагуя спала, шила шапку из пыжика. Нагуя долго на неё смотрела, а потом сказала: «Когда-то я делала это хорошо, ты не дашь мне попробовать?» Сестра по телефону спросила у меня разрешения, всё-таки игла, но я разрешил, и сам подошёл посмотреть. Сначала движения Нагуи были неловкими, она с трудом попадала иглой в нужное место, но минут через 20 она сказала: «Я приспособилась». И действительно, дальше шила не хуже той медсестры, которой был поручен индивидуальный пост.
- Попробуйте дать ей какое-нибудь шитьё. Из пыжика это легче, чем моржовые шкуры. А что шить, пусть выбирает сама, хочет - шапку, хочет - штаны.
- Ещё один вопрос, - сказал Калачёв, - и почему-то засмеялся. - Здесь вокруг больницы эскимос бродит.
- Вы не знаете, как зовут эскимоса?
- Обычно я их именами не интересуюсь, если они не мои пациенты, но я полагал, что вас заинтересует это имя, и поэтому узнал его. Его зовут Ивакак.
- Это очень интересно, - сказал я, - если Нагуя ещё не спит, пропустите его в палату, посмотрите реакцию. Если она уже спит, устройте ему ночлег и то же самое проделайте завтра после обхода. Сегодня вы сможете минут на 15 задержаться?
- Задержусь, - сказал Калачёв.
- Ну, тогда перезвоните мне и скажите, видела ли Нагуя Ивакака и какая была реакция.
Иглу - зимнее жилище эскимосов из снежных кирпичей.
Фотограф Keltose
Калачёв позвонил в 20 минут девятого:
- Нагуя не спала, - сказал он, - Я сказал, что её хочет видеть Ивакак и спросил, позволить ли ему это. Она колебалась, но минуты через 3 сказала: «Ладно, пусть войдёт». Я подумал, что может быть какой-то разговор, может быть даже очень короткий, и вас заинтересуют подробности, и поэтому включил диктофон сразу же после того, как Ивакак вошёл в палату. Нагуя ещё ничего не сказала ему, а он произнёс странную фразу: «Я - не мир». «Я это помню, - сказала Нагуя, - я верю тебе. Но ты ещё не знаешь, что я живу сейчас на грани. «Это не важно, - сказал Ивакак, - если я буду рядом с тобой, ты не упадёшь за грань». «Там, за гранью, - сказала Нагуя, - какая-то угроза». «Ты останешься здесь, - сказал Ивакак, - но если ты захочешь уйти за грань, я пойду с тобой и все угрозы разбегутся». «Мне хочется видеть тебя, - сказала Нагуя, - но я ото всего отчуждена». «Будь отчуждена, если тебе так лучше. А если тебе лучше сделать для меня исключение и не быть отчуждённой, то это тоже будет хорошо». «Я шью» - сказал Нагуя. «Женщина должна шить» - ответил Ивакак. «Я могу что-нибудь сшить тебе. Ты хочешь шапку из пыжика или штаны из пыжика?» «Хорошо, - сказал Ивакак, - я достану пыжик, принесу тебе, и тогда мы решим, что сшить, ты согласна?» «Да, - сказала Нагуя, - но сейчас я устала. Я наверное буду спать». «Спи, - сказал Ивакак, - если меня пропустят, я приду к тебе завтра».
- А где сейчас Ивакак? - спросил я.
- Я устроил ему ночлег в хозяйственном корпусе.
- Странно, что они говорили по-русски.
- Они говорили по-эскимоски, - сказал Калачёв. - И тут я понял, что моя интуиция меня не подвела, ведь у меня был диктофон. Я записал весь разговор, а Ила мне его перевёл.
- Оставьте её одну в палате с индивидуальным постом, если сама не попросится к людям. И впускайте к ней Ивакака, когда будет приходить, если это не будет вызывать у неё протеста. Я буду звонить завтра.
И мы снова вернулись к отчёту.
Продолжение следует.
- Я не знаю, но может быть да.
- Сейчас ты помнишь хотя бы одного человека?
- Да, сейчас я помню отца, я помню брата, я помню Ивакака, который разрешил мне с ним идти в Уэлен.
- Ты веришь кому-нибудь из них?
- Может быть, немножко верю Ивакаку.
- Почему именно ему?
- Он не задаёт вопросов, и он не пытается сделать так, чтобы я его слушалась.
- А где же остальные люди?
- Я не знаю, может быть, они и есть, только я от них отгорожена. Мир, если он существует, существует без меня, и я существую без мира.
- Сейчас тебе не страшно, но ведь тебе бывало страшно прежде?
- Да, я говорила, мне было страшно, когда проходили чукчи в Нунямо, а потом мне было страшно везде.
- Везде это значит в любом посёлке?
- Нет, это значит везде во мне. Это был особый страх, я боялась не чего-нибудь, я просто чувствовала, что по каждой клеточке моего тела проходит страх и можно в любую минуту заставить меня пойти туда, куда он хочет. И так было до тех пор, пока я не сделала себе опорный стержень.
- А как ты сделала стержень?
Постройка летнего эскимосского жилищи, каркас обтягивается шкурами.
Фото с сайта.
- Я почувствовала, что во мне нарастает сопротивление. Сначала я не знала, откуда оно идёт, а потом я поняла, что этот стержень постепенно вырастает во мне. Он рос сверху вниз от плеча к ногам. Я поняла, что у меня есть внутренние руки, которыми я могу схватиться за этот стержень, и если у меня это получалось, то любой страх проходил. Когда я научилась этому, я перестала бояться. Я только поняла, что мне не нужен мир и я не нужна миру. Это не было страшно, просто между мною и миром появилась перегородка. Она не мешала мне, она меня успокаивала.
- Но ты видела мир через эту перегородку, или она была непрозрачная?
- Я видела мир очень ясно. Если бы я не чувствовала этой перегородки, я могла бы даже подумать, что перегородки нет, но она была, и наверное это спасло меня..
- А люди? В том мире были люди, ты их видела?
- Да, там было много людей. Я не улавливала движений этих людей, я не понимала, что они делают.
- Тебя это огорчало?
- Нет, мне и не нужно было знать, что они делают. Я не пыталась их понять, а они не видели меня.
- Если тебе не нужен мир, а мир не касается тебя, ты довольна таким положением?
- Если говорить о мире, то это не играет роли, мир отдельно, а я отдельно. Но плохо другое, плохо что во мне пустота. Во мне нет ничего кроме стержня, за который я могу схватиться внутренними руками, в крайнем случае.
- А как ты думаешь жить дальше? На что ты надеешься?
- Я не надеюсь ни на что, мне не нужны надежды. Надежда это ещё одна форма обмана, когда ждёшь чего-то и хочешь чего-то, а потом понимаешь, что это нельзя получить или что этого вообще не существует. Я живу на грани. Я не боюсь, но это тревожит меня. Я не знаю, что за этой гранью, но я знаю, что постоянно существует угроза. Я не вижу её здесь, но может быть она там, за гранью.
- Ты понимаешь, что ты больна, или ты думаешь, что ты здорова?
- Я думаю, что я такая, как есть. Я никогда не буду другой. Если это значит, что я больна, то я всегда буду больной. Если это значит, что я здорова, значит, я всегда буду здорова. Я всегда буду такой, как сейчас.
- А если я попрошу тебя принимать целебные средства, ты будешь их принимать?
- Я могу принять их, потому что я живу на грани, и если даже эти средства столкнут меня на другую сторону грани, это всё равно, я не знаю, лучше там, или хуже. Наверное, там также, только там всё повёрнуто в другую сторону, как в зеркале.
- Хорошо, ты побудешь у нас какое-то время?
- Да. Я много перенесла, я думаю, что могу перенести и это. Но я хочу, чтобы это было недолго.
- Ладно, - сказал я, - сейчас мы дадим тебе целебное средство, и будем давать тебе его несколько дней, и посмотрим, как ты будешь себя чувствовать.
- Ладно, - сказала она, - но я хочу, чтобы это было недолго. Я теперь умею забывать и забываться, но мне не хочется этого. Я хочу видеть мир со стороны и знать, что через перегородку, которая стоит между мной и миром, мир не может принести мне вреда.
- Как ты думаешь, сколько времени ты уже здесь?
- Не знаю, может быть, день, может быть неделю, может быть два раза по 7 дней.
- Хорошо, это не важно, время вообще не важно, важно, чтобы тебе стало хорошо.
И в первый раз она обнаружила интерес к чему-то.
- А Ивакак? - спросила она, - Где Ивакак сейчас?
- А ты хотела бы его видеть?
- Я хотела бы знать, что он есть, что он не привиделся мне. И от этого мне будет лучше.
- Хорошо, мы поищем Ивакака, и если найдём, попросим его прийти к тебе. А сейчас тебе дадут целебное средство. Я не прощаюсь с тобой, я ещё подойду. Но, может быть, ты хочешь лечь?
- Лечь? Наверное, это было бы хорошо, только бы, чтобы никого не было рядом близко, потому, что люди могут быть опасны.
- Я повернулся к Калачёву:
- У вас одноместные палаты есть?
- Самая маленькая палата, - сказал Калачёв, - у нас двухместная, но мы её превратим в одноместную очень быстро.
- Хорошо, давайте переведём её в одноместную палату и назначим ей какой-нибудь активирующий из бутерофенонов, дроперидол, например, у вас есть?
Сушка тюленьей шкуры.
Фото с сайта.
- Есть и дроперидол, - сказала Калачёв, - но мы применяем дроперидол для снятия катотонического возбуждения, а у него есть и активирующее действие?
- Да. Если вы вводите его при катотоническом возбуждении, вы снимаете возбуждение. Но если имеются изменения личности постпсихотические или при K-Z синдроме, они обычно характеризуются снижением активности и апатией. В этих случаях дроперидол будет оказывать активирующее действие. А начнём с четверти той дозы, которая обычно считается низкой. Разделим 25 мг на 4.
- Почему именно на 4? - спросил Калачёв.
- Я бы охотно разделил сначала на 8, но более или менее равно разделить таблетку на 8 не удаётся.
- Значит, по 6 мг, - сказал Калачёв.
- Да. Первый день - два раза, а начиная со второго - по три, через равные промежутки времени, но так, чтобы не нарушать ночной сон.
- Хорошо, - сказал Калачёв, - сейчас начнём. Да, не забыть бы вам сказать, вам звонил полковник Р., он звонил вначале в гостиницу, но ему сказали, что вы здесь. Он будет перезванивать, что ему сказать?
- Пусть позвонит в гостиницу часов в 10 вечера.
Мне нужно было писать обобщающий отчёт по исследованию подводников, и поэтому я не мог больше задерживаться. Я подошёл к Нагуе, она спала.
- Вы до которого часа будете здесь, - спросил я Калачёва.
- Часов до 8 вечера, - сказал Калачёв, - будете звонить?
- Буду. А дежурит кто?
- Старший Верный.
- Значит, после вашего ухода буду звонить ему.
Я последний раз взглянул на Нагую, она спала. Вернувшись в гостиницу, я собрал группу, мы ещё раз обсудили результаты и отпустив ребят мы с Еленой Дмитриевной сели писать отчёт. Без четверти 8 я позвонил Калачёву.
- Как Нагуя? - спросил я.
- Она проснулась. Она беспокоит меня, и на всякий случай я поставил возле неё индивидуальный пост.
- Это никогда не бывает лишним.
- Конечно, - сказал Калачёв, - но я хотел рассказать не об этом. Дежурная сестра, пока Нагуя спала, шила шапку из пыжика. Нагуя долго на неё смотрела, а потом сказала: «Когда-то я делала это хорошо, ты не дашь мне попробовать?» Сестра по телефону спросила у меня разрешения, всё-таки игла, но я разрешил, и сам подошёл посмотреть. Сначала движения Нагуи были неловкими, она с трудом попадала иглой в нужное место, но минут через 20 она сказала: «Я приспособилась». И действительно, дальше шила не хуже той медсестры, которой был поручен индивидуальный пост.
- Попробуйте дать ей какое-нибудь шитьё. Из пыжика это легче, чем моржовые шкуры. А что шить, пусть выбирает сама, хочет - шапку, хочет - штаны.
- Ещё один вопрос, - сказал Калачёв, - и почему-то засмеялся. - Здесь вокруг больницы эскимос бродит.
- Вы не знаете, как зовут эскимоса?
- Обычно я их именами не интересуюсь, если они не мои пациенты, но я полагал, что вас заинтересует это имя, и поэтому узнал его. Его зовут Ивакак.
- Это очень интересно, - сказал я, - если Нагуя ещё не спит, пропустите его в палату, посмотрите реакцию. Если она уже спит, устройте ему ночлег и то же самое проделайте завтра после обхода. Сегодня вы сможете минут на 15 задержаться?
- Задержусь, - сказал Калачёв.
- Ну, тогда перезвоните мне и скажите, видела ли Нагуя Ивакака и какая была реакция.
Иглу - зимнее жилище эскимосов из снежных кирпичей.
Фотограф Keltose
Калачёв позвонил в 20 минут девятого:
- Нагуя не спала, - сказал он, - Я сказал, что её хочет видеть Ивакак и спросил, позволить ли ему это. Она колебалась, но минуты через 3 сказала: «Ладно, пусть войдёт». Я подумал, что может быть какой-то разговор, может быть даже очень короткий, и вас заинтересуют подробности, и поэтому включил диктофон сразу же после того, как Ивакак вошёл в палату. Нагуя ещё ничего не сказала ему, а он произнёс странную фразу: «Я - не мир». «Я это помню, - сказала Нагуя, - я верю тебе. Но ты ещё не знаешь, что я живу сейчас на грани. «Это не важно, - сказал Ивакак, - если я буду рядом с тобой, ты не упадёшь за грань». «Там, за гранью, - сказала Нагуя, - какая-то угроза». «Ты останешься здесь, - сказал Ивакак, - но если ты захочешь уйти за грань, я пойду с тобой и все угрозы разбегутся». «Мне хочется видеть тебя, - сказала Нагуя, - но я ото всего отчуждена». «Будь отчуждена, если тебе так лучше. А если тебе лучше сделать для меня исключение и не быть отчуждённой, то это тоже будет хорошо». «Я шью» - сказал Нагуя. «Женщина должна шить» - ответил Ивакак. «Я могу что-нибудь сшить тебе. Ты хочешь шапку из пыжика или штаны из пыжика?» «Хорошо, - сказал Ивакак, - я достану пыжик, принесу тебе, и тогда мы решим, что сшить, ты согласна?» «Да, - сказала Нагуя, - но сейчас я устала. Я наверное буду спать». «Спи, - сказал Ивакак, - если меня пропустят, я приду к тебе завтра».
- А где сейчас Ивакак? - спросил я.
- Я устроил ему ночлег в хозяйственном корпусе.
- Странно, что они говорили по-русски.
- Они говорили по-эскимоски, - сказал Калачёв. - И тут я понял, что моя интуиция меня не подвела, ведь у меня был диктофон. Я записал весь разговор, а Ила мне его перевёл.
- Оставьте её одну в палате с индивидуальным постом, если сама не попросится к людям. И впускайте к ней Ивакака, когда будет приходить, если это не будет вызывать у неё протеста. Я буду звонить завтра.
И мы снова вернулись к отчёту.
Продолжение следует.