112. Северная усталость. 1
В этой экспедиции мы обследовали людей, работавших на шахтных разработках (большая часть обследованных до этого работали на открытых приисках). Этот рудник назывался Карамкен, на него возлагали большие надежды, которые не вполне оправдались. Предполагалось, что это золотой рудник с примесями серебра, но впоследствии оказалось, что серебра там едва ли не больше, чем золота. Кроме того, разведанные запасы были меньше, чем предполагалось, но в тот период (начало 1980-х годов) надеялись, что интенсивная геологоразведка позволит разведанные запасы увеличить.
Мы выбрали Карамкен из-за малой численности населения, которое практически целиком работало на ГОК «Карамкен», и можно было рассчитывать провести исследование большей части населения посёлка. Я решил, что постараюсь не отвлекаться на другие дела, и возьму на себя все психологические интервью.
Когда на психологическое интервью пришёл ко мне этот человек, ещё молодой мужчина, он, не дожидаясь моей реакции, протянул мне руку и представился: «Михаил». На руке были видны отдельные чёрные точки - следы татуировки, которую человек пытался вывести, но ещё не до конца преуспел в этом. «Садитесь, - сказал я, - меня зовут Феликс Борисович. Давайте начнём с того, как и когда вы на Колыму попали, давно ли вы здесь». «На Колыме я уже 11 лет, а попал по несчастному случаю. Шёл с девушкой, пристали к нам какие-то. Ну, мне же её защитить надо было. Драка завязалась. Я приёмами разными владел, но переусердствовал, одному из нападавших руку сломал. Они сразу разбежались, я оглянулся, понял, что девушка ещё раньше ушла, подальше от драки. Ну, конечно, правильно сделала, но тут уже вмешалась милиция, всех задержали, и девушку свою я больше не видел. Судили всю компанию, но только я костоломными приёмами владел, и был по этому признан зачинщиком драки. Девушку мою вызывали как свидетеля, она подтвердила, что на нас напали, и сказала, что когда напали, она поторопилась убежать, потому, что нападавших было много, а защитник у неё был один. Сказала судье: «Ну, конечно, мне его жалко, но я показания под присягой даю, и всё рассказываю, как на духу». Я слушал и думал, что напраслины она на меня не возвела, да и не могла, ведь, наверное, действительно сразу убежала и не видела больше ничего. Ну, а та компания - она же единая была, они друг друга держались и всё на меня валили. Ну, и главное, конечно, рука сломанная. Нанесение нетяжких телесных повреждений, теперь это называется повреждением средней тяжести. Дали три года общего режима, почти максимум по тогдашнему кодексу. Ну, а в лагере я неожиданно для себя увидел, что уважают меня. Объяснили, почему: один против многих, без оружия, «а не милиция, ты б с ними со всеми справился, одного уже из строя вывел». Появился приятель у меня, Пашкой звали. Сильно мы с ним сдружились, и в общем, стало мне в лагере терпимо. Спросили, что умею, я сказал: «Много чего умею. И шлифовальщиком был, и токарем, и слесарем». «Ну и хорошо, - сказали, - хороший слесарь нам нужен, будешь инструмент ремонтировать». Верстак хороший поставили, и все инструменты по моему перечную привезли. Я даже безнадёжные инструменты к жизни возвращал, а потом я сказал, что работы много, подручный нужен: «Вот, Павел, он тоже в этом деле кумекает». Возражать не стали, стал Пашка моим подручным.
По девушке своей скучал, да ведь не знал даже, где она. А больше меня на свободе ни что не интересовало. Кормили меня прилично, а работа - она везде одинаковая. Приставать ко мне никто не решался, знали, за что сижу, так что эти три года для меня как-то без особой тягости прошли. Ну, в лагере татуировку сделал - на руке якорь, а на ногах надпись «Они устали». По глупости, конечно, но там мода такая была, если бы все были с татуировкой, а я - нет, начали бы косо смотреть.
Карамкен. Буровая.
Фото: Вадим Васенёв.
Когда вышел, девушке своей написал, даже несколько раз писал ей, но ответа не получил. Да и уехать она куда-нибудь за этот срок могла. И даже замуж выйти, а в этом случае фамилия будет другая, и вовсе её не найдёшь. Погоревал я, сильно её любил». «А что до драки то было? С кем жили, как?»
«С 18 лет один жил. Мать с отцом разошлась, когда мне 4 года было, и замуж больше не вышла. Хорошая она была, мне говорила: «Не нужно тебе другого отца. Какой будет - ещё не известно, а я тебе и за отца и за мать буду». А когда мне 18 стукнуло, она умерла. Внезапно умерла, скоропостижно. И не болела, вроде, до этого, а тут - шла по комнате и упала. Я к ней кинулся, искусственное дыхание стал делать, скорую вызвал. Скорая приехала, врач сердце послушал и фельдшеру своему сказал: «Запиши в журнале ‘Смерть до скорой’». И мне сказал: «Жалко мне тебя, сынок, но умерла твоя мать. Мы её сейчас в морг увезём. Она дома умерла, и кроме тебя никого не было, так что вскрытие обязательно будет в судебной экспертизе«. После вскрытия врачи мне сказали, что мать от внезапной остановки сердца умерла, и какие-то слова мне непонятные добавили: «Скорее всего, мерцание желудочков. Теперь, после вскрытия, можешь её хоронить«. Я растерялся, как хоронить - не знал, куда обращаться - не знал, и денег мало было. Но её в доме любили, и соседи взялись помочь мне. Там пожилой рабочий был, он практически все хлопоты взял на себя, и соседи же поминки устроили, когда мать похоронили. А рабочий этот, я его с раннего детства знал, дядей Васей называл, сказал: «Тебе теперь работать придётся, жить то надо. Хочешь к нам на автомобильный завод? Я шлифовальщик, учеником шлифовальщика тебя и определю». Ну, а я плохо понимал, что такое «ученик шлифовальщика», в профессиях не разбирался, только-только 10-летку кончил. Но руки у меня ловкие, а машины меня интересовали. После своей смены уходил в ремонтный цех, там слесарить научился, помогал машины ремонтировать. Ребята в ремонтном цеху сказали: «Переходи к нам. Машины наши сейчас ценятся, дачники её даже больше, чем Жигули любят, говорят, хозяйственная машина». Я согласился, да не успел к ним перейти, драка эта произошла. А с девушкой той познакомился за год до драки. Очень серьёзно к ней относился, о замужестве не заговаривал, считал, что рано ещё, а больше всего отказа боялся. Пока не спрошу, отказать мне нельзя».
Он замолчал и сказал после длиной паузы: «Но, то совсем другая жизнь была. Когда ответа на письма мои не пришло, я её зачеркнул. Ехать некуда было, остался здесь, тем более, что здесь не я один после лагеря остался. Ну и крап хотел вывести раньше, чем в цивилизованные места подаваться. В-общем, мне неплохо жилось. Смена всегда одна и та же, друг о друге всё знали, не держали секретов, и Павел в той же смене. Квартиру нам дали на двоих хорошую. Строительство там было хорошее, хоть и людей мало, а статус - посёлок городского типа. А наш домик - вообще хороший был, двухэтажный на 4 квартиры. Пса себе завели сибирского. Хороший был пёс, только не терпел жизни под крышей, всё во двор рвался. Ну, мы дворик свой оградой обнесли фигурной, а в углу ограды будочку для пса сшили».
«А как назвали его?» - спросил я. «А он как-то без имени обходился, а когда позвать надо было, мы его звали «Пёс-пёс» и он приходил. А кончил он трагически, и Пашке трагедию устроил. Чужим он проходу не давал, но у нас звоночек был у калитки, позвонят - мы впустим. Ну, лаял по ночам, не могли его от этого отучить. Соседка одна там была, жуткая стерва, на весь мир злилась, и ни разу я не слышал, что б она о ком-нибудь слово доброе сказала. Нам с Пашкой говорит: «Собаку свою уймите, она мне спать мешает. Не уймёте, я её отравлю». Всерьёз мы этого не приняли, обычно, кто хочет отравить, не предупреждает. Но на всякий случай Пашка сказал: «Ты б хоть себя пожалела, ведь если отравишь пса, я ж тебе этого не прощу». Она так неприятно засмеялась, сказала: «А я прощения у тебя просить и не буду, очень мне нужно твоё прощение». И ведь отравила, стерва. Мы когда его мёртвого утром увидели, Пашка хотел к ней идти, а она как раз во двор выходит. «Твоя работа?» - говорит Пашка, спокойно так говорит, вроде и не осерчал. Ей бы, дуре, отказаться от причастности к этому, а её Пашкино спокойствие с толку сбило. «Моя» - говорит, и ухмыляется. Но Пашка её и двинул кулаком в висок. Она упала. Смотрим - она, вроде, без сознания. То ли Пашка с горяча сильно ударил, то ли когда падала, как-то ударилась сильно. Что делать? Живая же. Пришлось «скорую» вызвать. «Скорая» приехала, врач говорит: «Мы её забираем, она в коматозном состоянии. А что случилось?» Пашка запираться не стал, сказал: «Она собаку мою отравила, ну а я дал ей разок в морду» «Разок?» - спросил врач? «Разок» - подтвердил Пашка. «Хорош у тебя разок. Но я в милицию обязан сообщить». «Коли обязан, сообщай» - сказал Пашка, и мы на работу пошли.
Карамкен. Штольня.
Фото: Вадим Васенёв.
Вечером Пашку милиция задержала. Сказали: «Пока мы тебя арестуем на 72 часа, и моли бога, чтобы она жива осталась». Но то ли Пашка плохо бога молил, то ли богу безразлично было, только соседушка наша на третий день скончалась. Это для Пашки очень плохо было. Он и первый раз 7 лет за непредумышленное убийство сидел, тогда 7 лет это по максимуму было, а как рецидивисту могли и больше дать. Я был на суде, когда Пашке последнее слово дали. «Я ведь лагерник, - сказал Пашка, - 7 лет отсидел за непредумышленное убийство. Да и сейчас убийство непредумышленное, просто рука у меня тяжёлая. А в лагере приучился любую живую тварь жалеть, а этот пёс мне самый близкий друг был, даже ближе, чем Миша, с которым вместе в квартире жили». Судья сказал: «Она ведь не сразу умерла, так что статья другая будет - нанесение тяжких телесных повреждений, повлекших за собой смерть. Что можете добавить в своё оправдание?» «Как теперь оправдаешься? - сказал Паша, - Не собирался я её жизни лишать. Я ж сказал, рука у меня тяжёлая». Я думал, Пашке по максимуму вломят, рецидив, всё-таки. А суд статью выбрал «неосторожное убийство». Год лагеря и ещё год исправительно-трудовых работ по месту постоянной работы. Говорю ему: «Держи хвост трубой, а что на 25% меньше получать будешь после выхода, так у нас деньги всегда оставались». Пашка говорит: «Надоело всё, жизнь какая-то ломаная». «Ничего, - говорю, - выправим, я слесарь хороший, да и потом - я ж не в Москве живу, меня знают, тебя знают, я думаю, что свидания получать часто можно будет».
Продолжение следует.
Мы выбрали Карамкен из-за малой численности населения, которое практически целиком работало на ГОК «Карамкен», и можно было рассчитывать провести исследование большей части населения посёлка. Я решил, что постараюсь не отвлекаться на другие дела, и возьму на себя все психологические интервью.
Когда на психологическое интервью пришёл ко мне этот человек, ещё молодой мужчина, он, не дожидаясь моей реакции, протянул мне руку и представился: «Михаил». На руке были видны отдельные чёрные точки - следы татуировки, которую человек пытался вывести, но ещё не до конца преуспел в этом. «Садитесь, - сказал я, - меня зовут Феликс Борисович. Давайте начнём с того, как и когда вы на Колыму попали, давно ли вы здесь». «На Колыме я уже 11 лет, а попал по несчастному случаю. Шёл с девушкой, пристали к нам какие-то. Ну, мне же её защитить надо было. Драка завязалась. Я приёмами разными владел, но переусердствовал, одному из нападавших руку сломал. Они сразу разбежались, я оглянулся, понял, что девушка ещё раньше ушла, подальше от драки. Ну, конечно, правильно сделала, но тут уже вмешалась милиция, всех задержали, и девушку свою я больше не видел. Судили всю компанию, но только я костоломными приёмами владел, и был по этому признан зачинщиком драки. Девушку мою вызывали как свидетеля, она подтвердила, что на нас напали, и сказала, что когда напали, она поторопилась убежать, потому, что нападавших было много, а защитник у неё был один. Сказала судье: «Ну, конечно, мне его жалко, но я показания под присягой даю, и всё рассказываю, как на духу». Я слушал и думал, что напраслины она на меня не возвела, да и не могла, ведь, наверное, действительно сразу убежала и не видела больше ничего. Ну, а та компания - она же единая была, они друг друга держались и всё на меня валили. Ну, и главное, конечно, рука сломанная. Нанесение нетяжких телесных повреждений, теперь это называется повреждением средней тяжести. Дали три года общего режима, почти максимум по тогдашнему кодексу. Ну, а в лагере я неожиданно для себя увидел, что уважают меня. Объяснили, почему: один против многих, без оружия, «а не милиция, ты б с ними со всеми справился, одного уже из строя вывел». Появился приятель у меня, Пашкой звали. Сильно мы с ним сдружились, и в общем, стало мне в лагере терпимо. Спросили, что умею, я сказал: «Много чего умею. И шлифовальщиком был, и токарем, и слесарем». «Ну и хорошо, - сказали, - хороший слесарь нам нужен, будешь инструмент ремонтировать». Верстак хороший поставили, и все инструменты по моему перечную привезли. Я даже безнадёжные инструменты к жизни возвращал, а потом я сказал, что работы много, подручный нужен: «Вот, Павел, он тоже в этом деле кумекает». Возражать не стали, стал Пашка моим подручным.
По девушке своей скучал, да ведь не знал даже, где она. А больше меня на свободе ни что не интересовало. Кормили меня прилично, а работа - она везде одинаковая. Приставать ко мне никто не решался, знали, за что сижу, так что эти три года для меня как-то без особой тягости прошли. Ну, в лагере татуировку сделал - на руке якорь, а на ногах надпись «Они устали». По глупости, конечно, но там мода такая была, если бы все были с татуировкой, а я - нет, начали бы косо смотреть.
Карамкен. Буровая.
Фото: Вадим Васенёв.
Когда вышел, девушке своей написал, даже несколько раз писал ей, но ответа не получил. Да и уехать она куда-нибудь за этот срок могла. И даже замуж выйти, а в этом случае фамилия будет другая, и вовсе её не найдёшь. Погоревал я, сильно её любил». «А что до драки то было? С кем жили, как?»
«С 18 лет один жил. Мать с отцом разошлась, когда мне 4 года было, и замуж больше не вышла. Хорошая она была, мне говорила: «Не нужно тебе другого отца. Какой будет - ещё не известно, а я тебе и за отца и за мать буду». А когда мне 18 стукнуло, она умерла. Внезапно умерла, скоропостижно. И не болела, вроде, до этого, а тут - шла по комнате и упала. Я к ней кинулся, искусственное дыхание стал делать, скорую вызвал. Скорая приехала, врач сердце послушал и фельдшеру своему сказал: «Запиши в журнале ‘Смерть до скорой’». И мне сказал: «Жалко мне тебя, сынок, но умерла твоя мать. Мы её сейчас в морг увезём. Она дома умерла, и кроме тебя никого не было, так что вскрытие обязательно будет в судебной экспертизе«. После вскрытия врачи мне сказали, что мать от внезапной остановки сердца умерла, и какие-то слова мне непонятные добавили: «Скорее всего, мерцание желудочков. Теперь, после вскрытия, можешь её хоронить«. Я растерялся, как хоронить - не знал, куда обращаться - не знал, и денег мало было. Но её в доме любили, и соседи взялись помочь мне. Там пожилой рабочий был, он практически все хлопоты взял на себя, и соседи же поминки устроили, когда мать похоронили. А рабочий этот, я его с раннего детства знал, дядей Васей называл, сказал: «Тебе теперь работать придётся, жить то надо. Хочешь к нам на автомобильный завод? Я шлифовальщик, учеником шлифовальщика тебя и определю». Ну, а я плохо понимал, что такое «ученик шлифовальщика», в профессиях не разбирался, только-только 10-летку кончил. Но руки у меня ловкие, а машины меня интересовали. После своей смены уходил в ремонтный цех, там слесарить научился, помогал машины ремонтировать. Ребята в ремонтном цеху сказали: «Переходи к нам. Машины наши сейчас ценятся, дачники её даже больше, чем Жигули любят, говорят, хозяйственная машина». Я согласился, да не успел к ним перейти, драка эта произошла. А с девушкой той познакомился за год до драки. Очень серьёзно к ней относился, о замужестве не заговаривал, считал, что рано ещё, а больше всего отказа боялся. Пока не спрошу, отказать мне нельзя».
Он замолчал и сказал после длиной паузы: «Но, то совсем другая жизнь была. Когда ответа на письма мои не пришло, я её зачеркнул. Ехать некуда было, остался здесь, тем более, что здесь не я один после лагеря остался. Ну и крап хотел вывести раньше, чем в цивилизованные места подаваться. В-общем, мне неплохо жилось. Смена всегда одна и та же, друг о друге всё знали, не держали секретов, и Павел в той же смене. Квартиру нам дали на двоих хорошую. Строительство там было хорошее, хоть и людей мало, а статус - посёлок городского типа. А наш домик - вообще хороший был, двухэтажный на 4 квартиры. Пса себе завели сибирского. Хороший был пёс, только не терпел жизни под крышей, всё во двор рвался. Ну, мы дворик свой оградой обнесли фигурной, а в углу ограды будочку для пса сшили».
«А как назвали его?» - спросил я. «А он как-то без имени обходился, а когда позвать надо было, мы его звали «Пёс-пёс» и он приходил. А кончил он трагически, и Пашке трагедию устроил. Чужим он проходу не давал, но у нас звоночек был у калитки, позвонят - мы впустим. Ну, лаял по ночам, не могли его от этого отучить. Соседка одна там была, жуткая стерва, на весь мир злилась, и ни разу я не слышал, что б она о ком-нибудь слово доброе сказала. Нам с Пашкой говорит: «Собаку свою уймите, она мне спать мешает. Не уймёте, я её отравлю». Всерьёз мы этого не приняли, обычно, кто хочет отравить, не предупреждает. Но на всякий случай Пашка сказал: «Ты б хоть себя пожалела, ведь если отравишь пса, я ж тебе этого не прощу». Она так неприятно засмеялась, сказала: «А я прощения у тебя просить и не буду, очень мне нужно твоё прощение». И ведь отравила, стерва. Мы когда его мёртвого утром увидели, Пашка хотел к ней идти, а она как раз во двор выходит. «Твоя работа?» - говорит Пашка, спокойно так говорит, вроде и не осерчал. Ей бы, дуре, отказаться от причастности к этому, а её Пашкино спокойствие с толку сбило. «Моя» - говорит, и ухмыляется. Но Пашка её и двинул кулаком в висок. Она упала. Смотрим - она, вроде, без сознания. То ли Пашка с горяча сильно ударил, то ли когда падала, как-то ударилась сильно. Что делать? Живая же. Пришлось «скорую» вызвать. «Скорая» приехала, врач говорит: «Мы её забираем, она в коматозном состоянии. А что случилось?» Пашка запираться не стал, сказал: «Она собаку мою отравила, ну а я дал ей разок в морду» «Разок?» - спросил врач? «Разок» - подтвердил Пашка. «Хорош у тебя разок. Но я в милицию обязан сообщить». «Коли обязан, сообщай» - сказал Пашка, и мы на работу пошли.
Карамкен. Штольня.
Фото: Вадим Васенёв.
Вечером Пашку милиция задержала. Сказали: «Пока мы тебя арестуем на 72 часа, и моли бога, чтобы она жива осталась». Но то ли Пашка плохо бога молил, то ли богу безразлично было, только соседушка наша на третий день скончалась. Это для Пашки очень плохо было. Он и первый раз 7 лет за непредумышленное убийство сидел, тогда 7 лет это по максимуму было, а как рецидивисту могли и больше дать. Я был на суде, когда Пашке последнее слово дали. «Я ведь лагерник, - сказал Пашка, - 7 лет отсидел за непредумышленное убийство. Да и сейчас убийство непредумышленное, просто рука у меня тяжёлая. А в лагере приучился любую живую тварь жалеть, а этот пёс мне самый близкий друг был, даже ближе, чем Миша, с которым вместе в квартире жили». Судья сказал: «Она ведь не сразу умерла, так что статья другая будет - нанесение тяжких телесных повреждений, повлекших за собой смерть. Что можете добавить в своё оправдание?» «Как теперь оправдаешься? - сказал Паша, - Не собирался я её жизни лишать. Я ж сказал, рука у меня тяжёлая». Я думал, Пашке по максимуму вломят, рецидив, всё-таки. А суд статью выбрал «неосторожное убийство». Год лагеря и ещё год исправительно-трудовых работ по месту постоянной работы. Говорю ему: «Держи хвост трубой, а что на 25% меньше получать будешь после выхода, так у нас деньги всегда оставались». Пашка говорит: «Надоело всё, жизнь какая-то ломаная». «Ничего, - говорю, - выправим, я слесарь хороший, да и потом - я ж не в Москве живу, меня знают, тебя знают, я думаю, что свидания получать часто можно будет».
Продолжение следует.