111. Стадия резистентности (стабильной адаптации). 6. (Вера 5)
После перерыва первый пациент, которого Вера мне показала, был болен пневмонией. В общем, Вера в нём прекрасно разобралась и я понимал, что она показывает его мне, чтобы показать, на какой уровень работы она уже вышла. Пневмония был подтверждена рентгенографически, в начале исследования были сделаны анализы крови и мочи, и анализ крови был дважды повторен, чтобы посмотреть его изменения в динамике, и через две недели после первого был сделан второй рентгеновский снимок лёгких. «Верхнедолевая пневмония слева, не так ли?» - сказала Вера. «Ну, у вас ведь нет сомнений по этому поводу?» - спросил я. «Сомнений нет, - сказала Вера, - больше того, на втором снимке видна резорбция очага, кровь нормализовалась, и два дня назад был готов результат посева мокроты на питательную среду, и мы убедились, что мы имеем дело с типичным возбудителем - пневмококком. И он действительно был чувствителен к сумамеду, который получал пациент». «А почему сумамед?» «Я вообще этот препарат люблю, если флора к нему чувствительна, иной раз удаётся обойтись одним приёмом. В этом случае - двумя». «Ну что ж, хорошо, вы действительно вышли на хороший уровень обследований». «Мне приятно, что вы это говорите, но, всё-таки, всех неясных пациентов я вам показала. И если ещё такие будут, пока вы здесь, я и их вам покажу, вы ведь не откажете взглянуть?» «Естественно, нет. Вы об этом хотели со мной говорить?»
«Нет., говорить я хотела совсем не об этом. Я хотела поговорить с вами как с человеком, который имеет большой клинический опыт, незаурядные психологические знания, и житейски мудр». «Я готов поговорить с вами, даже если этому не будет предшествовать такой набор комплиментов». «Нет, это не комплименты, а объяснения того, почему я хочу обсудить достаточно интимные вопросы с человеком малознакомым». «Не знаю, обращали ли вы на это внимание, - сказал я, - но малознакомому человеку обычно рассказывать легче, тем более, если он скоро уедет и его присутствие в вашем окружении об этом разговоре не будет напоминать». «Может быть, - сказала Вера, - но то, что я сказала - тоже правда. Я вряд ли стала бы рассказывать это любому малознакомому человеку, который скоро уедет». «Вы меня заинтриговали. Рассказывать ещё не передумали?» «Не передумала, но сначала кое-что покажу». Вера открыла ящик, сказала: «Это мой личный, ключ только у меня». И достала из него две костяные поделки. Обе были сделаны тщательно и талантливо, а желтоватый оттенок с золотистым отливом показывал, что это не моржовый клык, а хорошо обработанная мамонтовая кость. Я внимательно рассмотрел поделки. Первая из них представляла собой игрушечную модель арбалета, вторая была ожерельем.
На острове N. Я стою рядом с Еленой Дмитриевной, фотографирующей гнездо гаги, в котором лежат 4 яйца.
Фотография предоставлена в мой архив Лидией Варрик.
Я начал рассматривать ожерелье. Оно было очень необычным: на каждой из строго овальных бусин была декоративная резьба, которая сама по себе представляла ценность. А совсем поразительным был тоже овальный кулон, на небольшой площади которого уместился рисунок: по внешнюю сторону ограды стоял огромный белый медведь, а по внутреннюю сторону - Вера с тем игрушечным арбалетом, который она мне сейчас показала. «Ожерелье прекрасное, - сказал я, - такой тонкой работы по мамонтовой кости мне не приходилось видеть, правда, сюжет для кулона выбран несколько странный». «Это сделано мне на память, - сказала Вера, - уже довольно давно, сразу после того, как я оперировала полярника, которого ранил белый медведь». «Ну, об этом я, естественно, наслышан, редкая была ситуация, а теперь уже просто легендарная. А арбалет? Вы собирались стрелять в медведя из игрушечного арбалета?» «Ну, он не совсем игрушечный, кроме того, медведь убежал, после того, как на него ополчились все полярники, так что арбалет пускать в ход не пришлось, да и арбалет у меня тогда ещё не было, мне его на следующий день подарили. А что он не совсем игрушечный, я вам сейчас покажу». Вера поставила в угол кабинета обрезок трёхдюймовой доски, подумала, и выстрелила из игрушечного арбалета тяжёлой со стальным наконечником стрелой. Стрела насквозь пробила трёхдюймовый обрезок. «Вот, - сказала Вера, - защита посильнее ракет. А на станции никто не знает, что он не игрушечный. Это Гаврилыч мне сделал. Валентин Гаврилович тогда сказал мне: «Награждаетесь личным оружием за храбрость». «А ожерелье?» «Тоже мне сделал в подарок, но я его пока приняла только на хранение, и не знаю, принимать ли такой подарок, или нет». «Чудесный подарок, - сказал я, - ручаюсь вам, что по крайней мере в нашей стране ни у кого такого нет». «Подарок слишком хорош, - сказала Вера, - и если я его приму, Валентин Гаврилович может подумать, что я приняла его как задаток». «Задаток? А что, какая-то сделка намечается?»
Вера помолчала, а потом сказала почти шепотом: «Валентин Гаврилович хочет, чтобы я замуж за него вышла». «Ну, неволить вас он не может, если не захотите за него выходить, так и не выйдете, в чём, собственно проблема?» «Любит он меня очень, - сказала Вера, - я, наверное, на такое чувство не способна. И потом, это, всё-таки, будет неравный брак. Я - врач, у меня уже по двум специальностям высшая категория есть, а это нечасто, мне на третьем году работы уже присвоили звание «Отличник здравоохранения»». Я рассмеялся: «И значок привинтили?» «Значок в коробочке дали, если захочу носить его, нужно будет специальный костюм под него сшить, чтобы только с ним одевать, от него больша-а-ая дырка остаётся». «Ну, я всё-таки не понимаю, какое это отношение к Валентину Гавриловичу имеет». «Ну, я это и называю неравным браком. Он просто механик. Хороший механик, но образование у него - техникум. Без него здесь обойтись не могут, и знают это, а всё равно отношение к нему панибратское, а со стороны метеоинженеров даже снисходительное. Мне за него замуж выйти, как флаг спустить, признать, что сдалась, что ни на что лучшее не рассчитываю». «Вот уж не думал, - сказал я, - что такого человека как вы такие вещи беспокоят. Вы мне другое скажите, вы то к нему привязаны?» «Очень привязалась, - сказала Вера, - в том и проблема. Вряд ли это любовь, но без него мне плохо. И потом - возраст, он же на 14 лет старше меня». «А вы с ним всё это обсуждали?» «Не всё, о разнице социального статуса не говорила, а о любви сказала, что он мне дорог, и это правда, но я не уверена, что это любовь. И о разнице в возрасте поговорила. Но он ничем не смутился. «Ты ведь недолго меня знаешь, - сказал, это он первый раз со мной на «ты» перешёл, - и уже говоришь, что я тебе дорог. Подожди 2-3 месяца, посмотри, в какую сторону это чувство пойдёт. Стану тебе менее дорог, ясно тогда будет, что нам не стоит жизни связывать, а если более дорог, то это уже шанс. А на одном месте такие чувства не стоят, либо менее, либо более. Ну а возраст, это совсем не помеха. Я из породы долгожителей, мой дед до 70 лет в кузнечном цехе работал, так что на ближайшие 25 лет, по крайней мере, это не проблема. А если с возрастом захочешь со мной расстаться ради кого-то помоложе, расстанешся. Брак у нас расторгнуть не сложно, а если не захочешь, можно его и не регистрировать, но право ухаживать за тобой, охранять тебя, оберегать, я хочу иметь уже сейчас. И если я буду делать это, то здесь, на Полярке, в тесноте людской, это сразу будет замечено, а уж делать тебя объектом сплетен я и вовсе не хочу. Не знаешь, не можешь решиться, давай считать, что ты моя невеста, и всем это скажем, и вопросов больше не будет, - Невеста, слово то какое, старомодное, - А старомодное, Вера, в любви оно более надёжно, новомодной великой любви я не видел, и не слышал о ней. А о старомодной легенды рассказывают»».
Вера замолчала. Я выждал паузу, потом спросил: «И на чём же вы расстались?» «Я сказала, что недельку-две подумаю, а потом скажу ему насчёт невесты. Ну, а теперь решила с вами поговорить. Перед вашими глазами много любовей прошло, вам, может, похожие случаи встречались. Что бы вы на моём месте делали?» «Ну, я не был бы на вашем месте, Вера. У меня такой вопрос решился раз и навсегда без мучительных сомнений. Поэтому давайте говорить не обо мне, а вообще о жизни, о людях. Я думаю, что тут главное вот что: вы можете себе ясно представить, что Валентин Гаврилович исчез, и что в ваших силах его вернуть. Будете возвращать в таком случае? Если его исчезновение для вас - решение проблемы, то это значит, что вам нельзя с ним связывать жизнь, а если будете возвращать, то значит, с ним вам, по крайней мере, надёжнее. А слово «невеста» я бы не отбрасывал, здесь оно непривычно, поражать людей будет, указывать на какие-то неизвестные им отношения, а над этим обычно не смеются». Вера снова посидела молча, потом сказала: «Если исчез бы, я бы его вернула. Да, с ним мне надёжнее, но ведь не это называется любовью». «И это тоже, не обязательна пламенная страсть, она ведь и остыть может, и, по-моему, он хороший вам выход предложил. Он хочет стать вашим женихом, это вас ни к чему не обязывает, а от сплетен ограждает». «Спасибо, Феликс Борисович, - сказала Вера, - я, конечно, ещё подумаю, но, может быть, это и вправду выход».
Остров N. Гнездо гаги c четыремя яйцами, которые фотографировала Елена Дмитриевна.
Фотграфия из моего архива.
На следующий день она оперировала грыжу белой линии. Я попросил разрешения присутствовать в операционной. Анна Васильевна обеззаразила меня, насколько было возможно, и надела на меня длинный глухой стерильный халат. Глядя на эту операцию, я подумал: рука хирургическая, если бы захотела, отличным хирургом могла бы стать, но не уедет ведь со своей Полярки. Редкий случай, но она из первичной адаптации в стадию резистентности за три дня перешла, за те три дня, когда рану обнаружила, кровь остановила, на сосуд наложила плотный шов. И к тому времени, когда она заканчивала диспансеризацию, она не испытывала никаких страхов, была очень уверена в себе, и окружающие были в ней уверены. После специализации её бы отпустили на недельку в Питер к матери, но она уже давно оставила Полярку без своей опеки, и хотела вернуться туда немедленно. А по возвращении периода адаптации просто не было. Может, и был бы не длительный, да Валентин Гаврилович другим её мысли занял. Я кивнул Вере, сказал, что подожду в ординаторской, снял маску и вышел. И сидя в ординаторской продолжал оценивать Верину жизнь уже просто как необычный случай становления стадии резистентности.
После тех трёх дней она прошла специализацию, но страх перед сложной хирургией исчез стразу, как только она наложила на большой сосуд безукоризненный шов и зашила рану тоже безукоризненно. Тогда она впервые подумала: «Я ведь никакой специализации по хирургии не проходила, только подежурила в хирургическом отделении и в отделении травматологии. Даже необходимого минимума для сдачи экзамена не набрала. Значит, у меня талант, божий дар». Страх перед сложной хирургией исчез тогда же. А когда она накладывала жгут, который никак не хотел закручиваться, а медведь был где-то близко, за оградой, она и медведей перестала бояться. Когда человек ничего не боится, когда он доволен своей жизнью и способностями, и когда им довольны другие, это уже, безусловно, стадия резистентности. Вера вошла и спросила меня: «Что, хирургическая у меня рука?» «Вне всякого сомнения» - сказал я. «Да, - сказала она, - была бы я хирургом, проблем бы не было. Но только здесь всем надо быть». «А что, - спросил я, - это трудный вызов?» «Очень трудный, - сказала Вера, - но и не ответить на этот вызов нельзя».
Консультаций больше не было, но, поглядев на часы, я понял, что исследования на сегодня уже закончились, что сейчас идёт обсуждение результатов и что мне пора присоединиться к моим сотрудникам. «У вас больше нет ко мне вопросов, Вера» - спросил я. «Нет, - сказала она, - вы очень хорошо моделировали ситуацию потери, а у меня богатое воображение. И мне стало понятно, что не только мне без него менее надёжно, но мне просто страшно его потерять». «И это что-нибудь изменило?» - спросил я. «Да, - ответила Вера, - я, пожалуй, завтра же соглашусь на статус невесты».
Объявил об этом Гаврилыч после обеда в кают-компании. «Мы с Верой обручены, - сказал он, - вчера помолвка состоялась. Но вот кольцами пока не обменялись, я их ещё сделать должен. Но я их сделаю, а что Вера моя невеста, можете считать с сегодняшнего дня».
После этого я не видел Веру на острове. Она там оставалась, но наша программа там уже была выполнена. Вера периодически мне звонила, иногда обсуждала пациентов, иногда просто рассказывала о своей жизни. А один раз звонок был торжественным, когда по телефону со мной разговаривала и, она и Валентин Гаврилович, и Стенько, потому что на ближайшее воскресенье была назначен свадьба Веры и Валентина Гавриловича. Потом Вера не звонила долго. Я не знаю, что было на Полярке, но жизнь здесь с 1991 года изменилась очень существенно, в клинике меня было застать трудно, а телефон у меня сменился в связи с переездом в новую квартиру. Я не знал, пыталась ли Вера мне звонить, допускал, что пыталась, но знал, как внезапно обрываются контакты и тогда, и сейчас. Женщина, которая уехала в Америку с моей лёгкой руки, которая в Америке преуспела и звонила не реже раза в неделю, вдруг звонить перестала. Это было внезапно, как будто что-то оборвалось. У меня была возможность узнать о её судьбе, и я узнал, что она по-прежнему работает в той же фирме, что сильно продвинулась в иерархии руководства фирмой, но даже не зная этого, я не слишком беспокоился. Я знал, что если человек исчезает с моего горизонта, значит, у него всё хорошо. Я допускал такую ситуацию и с Верой.
А 8 лет назад, тогда, когда Елена Дмитриевна ещё не знала, что она больна, Вера неожиданно позвонила. «Я с материка звоню, - сказала она, - медаль «За трудовую доблесть» я уже получила, очень хорошего врача себе на смену подготовила и решила, что можно немножко пожить на материке». «Почему немножко?» - спросил я. «А это уж сколько будет отпущено, - засмеялась Вера, - но сейчас я от вас близко, а назначение получила далёкое - сразу заместителем главного врача по лечебной части в большую районную больницу. Можно приехать на вас и Елену Дмитриевну поглядеть?» «Конечно» - сказал я. «А сегодня?» С сегодня было несколько трудно, но я не знал, когда уезжает Вера на своё далёкое назначение, и сказал: «Ну что ж, приезжайте сегодня». Вера приехала с Валентином Гавриловичем. Она, конечно, постарела, но это не сделало её более некрасивой, наоборот, скорее седые виски и морщина поперёк лба позволяли отнести за счёт возраста и другие недостатки её внешности. Валентин Гаврилович практически не постарел. Я бы узнал его мгновенно, и если глядеть со стороны, разница в возрасте уже была не видна. Мы все вместе провели хороший вечер, вспоминали о давних временах, и Вера сказала: «Я вас видела в течение двух недель, и поговорила по-настоящему всего один раз, а у меня такое ощущение, что вы всю жизнь были мне близким человеком. А о Елене Дмитриевне уж и не говорю, она с первого взгляда каждому становится близкой». «Это приятно» - сказал я. «А мне, - сказала Вера, - очень приятно, что вам приятно. Но нам пора собираться, мы сегодня вечером уезжаем. Долго ваш новый телефон узнать не могла, а то бы раньше позвонила».
Мы сердечно попрощались. Потом до неё дошёл слух о смерти Елены Дмитриевны, и она позвонила мне потрясенная, и в первый раз я услышал, как она плачет. Это был последний разговор, Вера больше не звонила и я думаю, она боялась позвонить, потому что не знала, как избежать разговора о Лениной смерти, а об этом говорить не хотела.
Я хотел написать о Вере рассказ, но поскольку это был очень яркий пример быстрого перехода из стадии первичной адаптации в стадию резистентности, а одновременно описывать какой-нибудь другой пример, и писать о Вере рассказ было невозможно, и нельзя было оставлять страницу без ежедневного материала, я решил рассказать историю этой женщины вам.
«Нет., говорить я хотела совсем не об этом. Я хотела поговорить с вами как с человеком, который имеет большой клинический опыт, незаурядные психологические знания, и житейски мудр». «Я готов поговорить с вами, даже если этому не будет предшествовать такой набор комплиментов». «Нет, это не комплименты, а объяснения того, почему я хочу обсудить достаточно интимные вопросы с человеком малознакомым». «Не знаю, обращали ли вы на это внимание, - сказал я, - но малознакомому человеку обычно рассказывать легче, тем более, если он скоро уедет и его присутствие в вашем окружении об этом разговоре не будет напоминать». «Может быть, - сказала Вера, - но то, что я сказала - тоже правда. Я вряд ли стала бы рассказывать это любому малознакомому человеку, который скоро уедет». «Вы меня заинтриговали. Рассказывать ещё не передумали?» «Не передумала, но сначала кое-что покажу». Вера открыла ящик, сказала: «Это мой личный, ключ только у меня». И достала из него две костяные поделки. Обе были сделаны тщательно и талантливо, а желтоватый оттенок с золотистым отливом показывал, что это не моржовый клык, а хорошо обработанная мамонтовая кость. Я внимательно рассмотрел поделки. Первая из них представляла собой игрушечную модель арбалета, вторая была ожерельем.
На острове N. Я стою рядом с Еленой Дмитриевной, фотографирующей гнездо гаги, в котором лежат 4 яйца.
Фотография предоставлена в мой архив Лидией Варрик.
Я начал рассматривать ожерелье. Оно было очень необычным: на каждой из строго овальных бусин была декоративная резьба, которая сама по себе представляла ценность. А совсем поразительным был тоже овальный кулон, на небольшой площади которого уместился рисунок: по внешнюю сторону ограды стоял огромный белый медведь, а по внутреннюю сторону - Вера с тем игрушечным арбалетом, который она мне сейчас показала. «Ожерелье прекрасное, - сказал я, - такой тонкой работы по мамонтовой кости мне не приходилось видеть, правда, сюжет для кулона выбран несколько странный». «Это сделано мне на память, - сказала Вера, - уже довольно давно, сразу после того, как я оперировала полярника, которого ранил белый медведь». «Ну, об этом я, естественно, наслышан, редкая была ситуация, а теперь уже просто легендарная. А арбалет? Вы собирались стрелять в медведя из игрушечного арбалета?» «Ну, он не совсем игрушечный, кроме того, медведь убежал, после того, как на него ополчились все полярники, так что арбалет пускать в ход не пришлось, да и арбалет у меня тогда ещё не было, мне его на следующий день подарили. А что он не совсем игрушечный, я вам сейчас покажу». Вера поставила в угол кабинета обрезок трёхдюймовой доски, подумала, и выстрелила из игрушечного арбалета тяжёлой со стальным наконечником стрелой. Стрела насквозь пробила трёхдюймовый обрезок. «Вот, - сказала Вера, - защита посильнее ракет. А на станции никто не знает, что он не игрушечный. Это Гаврилыч мне сделал. Валентин Гаврилович тогда сказал мне: «Награждаетесь личным оружием за храбрость». «А ожерелье?» «Тоже мне сделал в подарок, но я его пока приняла только на хранение, и не знаю, принимать ли такой подарок, или нет». «Чудесный подарок, - сказал я, - ручаюсь вам, что по крайней мере в нашей стране ни у кого такого нет». «Подарок слишком хорош, - сказала Вера, - и если я его приму, Валентин Гаврилович может подумать, что я приняла его как задаток». «Задаток? А что, какая-то сделка намечается?»
Вера помолчала, а потом сказала почти шепотом: «Валентин Гаврилович хочет, чтобы я замуж за него вышла». «Ну, неволить вас он не может, если не захотите за него выходить, так и не выйдете, в чём, собственно проблема?» «Любит он меня очень, - сказала Вера, - я, наверное, на такое чувство не способна. И потом, это, всё-таки, будет неравный брак. Я - врач, у меня уже по двум специальностям высшая категория есть, а это нечасто, мне на третьем году работы уже присвоили звание «Отличник здравоохранения»». Я рассмеялся: «И значок привинтили?» «Значок в коробочке дали, если захочу носить его, нужно будет специальный костюм под него сшить, чтобы только с ним одевать, от него больша-а-ая дырка остаётся». «Ну, я всё-таки не понимаю, какое это отношение к Валентину Гавриловичу имеет». «Ну, я это и называю неравным браком. Он просто механик. Хороший механик, но образование у него - техникум. Без него здесь обойтись не могут, и знают это, а всё равно отношение к нему панибратское, а со стороны метеоинженеров даже снисходительное. Мне за него замуж выйти, как флаг спустить, признать, что сдалась, что ни на что лучшее не рассчитываю». «Вот уж не думал, - сказал я, - что такого человека как вы такие вещи беспокоят. Вы мне другое скажите, вы то к нему привязаны?» «Очень привязалась, - сказала Вера, - в том и проблема. Вряд ли это любовь, но без него мне плохо. И потом - возраст, он же на 14 лет старше меня». «А вы с ним всё это обсуждали?» «Не всё, о разнице социального статуса не говорила, а о любви сказала, что он мне дорог, и это правда, но я не уверена, что это любовь. И о разнице в возрасте поговорила. Но он ничем не смутился. «Ты ведь недолго меня знаешь, - сказал, это он первый раз со мной на «ты» перешёл, - и уже говоришь, что я тебе дорог. Подожди 2-3 месяца, посмотри, в какую сторону это чувство пойдёт. Стану тебе менее дорог, ясно тогда будет, что нам не стоит жизни связывать, а если более дорог, то это уже шанс. А на одном месте такие чувства не стоят, либо менее, либо более. Ну а возраст, это совсем не помеха. Я из породы долгожителей, мой дед до 70 лет в кузнечном цехе работал, так что на ближайшие 25 лет, по крайней мере, это не проблема. А если с возрастом захочешь со мной расстаться ради кого-то помоложе, расстанешся. Брак у нас расторгнуть не сложно, а если не захочешь, можно его и не регистрировать, но право ухаживать за тобой, охранять тебя, оберегать, я хочу иметь уже сейчас. И если я буду делать это, то здесь, на Полярке, в тесноте людской, это сразу будет замечено, а уж делать тебя объектом сплетен я и вовсе не хочу. Не знаешь, не можешь решиться, давай считать, что ты моя невеста, и всем это скажем, и вопросов больше не будет, - Невеста, слово то какое, старомодное, - А старомодное, Вера, в любви оно более надёжно, новомодной великой любви я не видел, и не слышал о ней. А о старомодной легенды рассказывают»».
Вера замолчала. Я выждал паузу, потом спросил: «И на чём же вы расстались?» «Я сказала, что недельку-две подумаю, а потом скажу ему насчёт невесты. Ну, а теперь решила с вами поговорить. Перед вашими глазами много любовей прошло, вам, может, похожие случаи встречались. Что бы вы на моём месте делали?» «Ну, я не был бы на вашем месте, Вера. У меня такой вопрос решился раз и навсегда без мучительных сомнений. Поэтому давайте говорить не обо мне, а вообще о жизни, о людях. Я думаю, что тут главное вот что: вы можете себе ясно представить, что Валентин Гаврилович исчез, и что в ваших силах его вернуть. Будете возвращать в таком случае? Если его исчезновение для вас - решение проблемы, то это значит, что вам нельзя с ним связывать жизнь, а если будете возвращать, то значит, с ним вам, по крайней мере, надёжнее. А слово «невеста» я бы не отбрасывал, здесь оно непривычно, поражать людей будет, указывать на какие-то неизвестные им отношения, а над этим обычно не смеются». Вера снова посидела молча, потом сказала: «Если исчез бы, я бы его вернула. Да, с ним мне надёжнее, но ведь не это называется любовью». «И это тоже, не обязательна пламенная страсть, она ведь и остыть может, и, по-моему, он хороший вам выход предложил. Он хочет стать вашим женихом, это вас ни к чему не обязывает, а от сплетен ограждает». «Спасибо, Феликс Борисович, - сказала Вера, - я, конечно, ещё подумаю, но, может быть, это и вправду выход».
Остров N. Гнездо гаги c четыремя яйцами, которые фотографировала Елена Дмитриевна.
Фотграфия из моего архива.
На следующий день она оперировала грыжу белой линии. Я попросил разрешения присутствовать в операционной. Анна Васильевна обеззаразила меня, насколько было возможно, и надела на меня длинный глухой стерильный халат. Глядя на эту операцию, я подумал: рука хирургическая, если бы захотела, отличным хирургом могла бы стать, но не уедет ведь со своей Полярки. Редкий случай, но она из первичной адаптации в стадию резистентности за три дня перешла, за те три дня, когда рану обнаружила, кровь остановила, на сосуд наложила плотный шов. И к тому времени, когда она заканчивала диспансеризацию, она не испытывала никаких страхов, была очень уверена в себе, и окружающие были в ней уверены. После специализации её бы отпустили на недельку в Питер к матери, но она уже давно оставила Полярку без своей опеки, и хотела вернуться туда немедленно. А по возвращении периода адаптации просто не было. Может, и был бы не длительный, да Валентин Гаврилович другим её мысли занял. Я кивнул Вере, сказал, что подожду в ординаторской, снял маску и вышел. И сидя в ординаторской продолжал оценивать Верину жизнь уже просто как необычный случай становления стадии резистентности.
После тех трёх дней она прошла специализацию, но страх перед сложной хирургией исчез стразу, как только она наложила на большой сосуд безукоризненный шов и зашила рану тоже безукоризненно. Тогда она впервые подумала: «Я ведь никакой специализации по хирургии не проходила, только подежурила в хирургическом отделении и в отделении травматологии. Даже необходимого минимума для сдачи экзамена не набрала. Значит, у меня талант, божий дар». Страх перед сложной хирургией исчез тогда же. А когда она накладывала жгут, который никак не хотел закручиваться, а медведь был где-то близко, за оградой, она и медведей перестала бояться. Когда человек ничего не боится, когда он доволен своей жизнью и способностями, и когда им довольны другие, это уже, безусловно, стадия резистентности. Вера вошла и спросила меня: «Что, хирургическая у меня рука?» «Вне всякого сомнения» - сказал я. «Да, - сказала она, - была бы я хирургом, проблем бы не было. Но только здесь всем надо быть». «А что, - спросил я, - это трудный вызов?» «Очень трудный, - сказала Вера, - но и не ответить на этот вызов нельзя».
Консультаций больше не было, но, поглядев на часы, я понял, что исследования на сегодня уже закончились, что сейчас идёт обсуждение результатов и что мне пора присоединиться к моим сотрудникам. «У вас больше нет ко мне вопросов, Вера» - спросил я. «Нет, - сказала она, - вы очень хорошо моделировали ситуацию потери, а у меня богатое воображение. И мне стало понятно, что не только мне без него менее надёжно, но мне просто страшно его потерять». «И это что-нибудь изменило?» - спросил я. «Да, - ответила Вера, - я, пожалуй, завтра же соглашусь на статус невесты».
Объявил об этом Гаврилыч после обеда в кают-компании. «Мы с Верой обручены, - сказал он, - вчера помолвка состоялась. Но вот кольцами пока не обменялись, я их ещё сделать должен. Но я их сделаю, а что Вера моя невеста, можете считать с сегодняшнего дня».
После этого я не видел Веру на острове. Она там оставалась, но наша программа там уже была выполнена. Вера периодически мне звонила, иногда обсуждала пациентов, иногда просто рассказывала о своей жизни. А один раз звонок был торжественным, когда по телефону со мной разговаривала и, она и Валентин Гаврилович, и Стенько, потому что на ближайшее воскресенье была назначен свадьба Веры и Валентина Гавриловича. Потом Вера не звонила долго. Я не знаю, что было на Полярке, но жизнь здесь с 1991 года изменилась очень существенно, в клинике меня было застать трудно, а телефон у меня сменился в связи с переездом в новую квартиру. Я не знал, пыталась ли Вера мне звонить, допускал, что пыталась, но знал, как внезапно обрываются контакты и тогда, и сейчас. Женщина, которая уехала в Америку с моей лёгкой руки, которая в Америке преуспела и звонила не реже раза в неделю, вдруг звонить перестала. Это было внезапно, как будто что-то оборвалось. У меня была возможность узнать о её судьбе, и я узнал, что она по-прежнему работает в той же фирме, что сильно продвинулась в иерархии руководства фирмой, но даже не зная этого, я не слишком беспокоился. Я знал, что если человек исчезает с моего горизонта, значит, у него всё хорошо. Я допускал такую ситуацию и с Верой.
А 8 лет назад, тогда, когда Елена Дмитриевна ещё не знала, что она больна, Вера неожиданно позвонила. «Я с материка звоню, - сказала она, - медаль «За трудовую доблесть» я уже получила, очень хорошего врача себе на смену подготовила и решила, что можно немножко пожить на материке». «Почему немножко?» - спросил я. «А это уж сколько будет отпущено, - засмеялась Вера, - но сейчас я от вас близко, а назначение получила далёкое - сразу заместителем главного врача по лечебной части в большую районную больницу. Можно приехать на вас и Елену Дмитриевну поглядеть?» «Конечно» - сказал я. «А сегодня?» С сегодня было несколько трудно, но я не знал, когда уезжает Вера на своё далёкое назначение, и сказал: «Ну что ж, приезжайте сегодня». Вера приехала с Валентином Гавриловичем. Она, конечно, постарела, но это не сделало её более некрасивой, наоборот, скорее седые виски и морщина поперёк лба позволяли отнести за счёт возраста и другие недостатки её внешности. Валентин Гаврилович практически не постарел. Я бы узнал его мгновенно, и если глядеть со стороны, разница в возрасте уже была не видна. Мы все вместе провели хороший вечер, вспоминали о давних временах, и Вера сказала: «Я вас видела в течение двух недель, и поговорила по-настоящему всего один раз, а у меня такое ощущение, что вы всю жизнь были мне близким человеком. А о Елене Дмитриевне уж и не говорю, она с первого взгляда каждому становится близкой». «Это приятно» - сказал я. «А мне, - сказала Вера, - очень приятно, что вам приятно. Но нам пора собираться, мы сегодня вечером уезжаем. Долго ваш новый телефон узнать не могла, а то бы раньше позвонила».
Мы сердечно попрощались. Потом до неё дошёл слух о смерти Елены Дмитриевны, и она позвонила мне потрясенная, и в первый раз я услышал, как она плачет. Это был последний разговор, Вера больше не звонила и я думаю, она боялась позвонить, потому что не знала, как избежать разговора о Лениной смерти, а об этом говорить не хотела.
Я хотел написать о Вере рассказ, но поскольку это был очень яркий пример быстрого перехода из стадии первичной адаптации в стадию резистентности, а одновременно описывать какой-нибудь другой пример, и писать о Вере рассказ было невозможно, и нельзя было оставлять страницу без ежедневного материала, я решил рассказать историю этой женщины вам.