86. Экспедиции из западных метрополий. Рыбная ловля на Посьетской банке
Одним из самых интересных людей в лаборатории Чайлохяна был Ефим Либерман. Он говорил много и быстро, иногда было трудно понять, о чём идёт речь, но сотрудники лаборатории к этому привыкли и суть улавливали. Разговаривая с кем-то другим, он вдруг повернулся ко мне, написал начало какой-то формулы типа xaym и сказал: «Видите, это можно прочесть как ХАИМ, а хаим - это жизнь и, значит, моя наука жизни будет называться хаиматика. Просто до сих пор никому не приходило в голову, что наука о жизни должна быть синтезом физики, математики и биологии». Чайлохян специально поручал сотрудникам выслушивать всё, что говорит Либерман и записывать, по возможности, на диктофон, чтобы потом люди менее гениальные, но более разумные, отобрали из этого материала то, что ляжет в основу разумной науки.
Если для изучения передачи информации в биологическом объекте уникальным объектом был длинный нерв камчатского краба, то для эмбриологов и генетиков находкой была яйцеклетка морского ежа. Она практически не отличалась от яйцеклетки человека, функционировала сравнимое время (24 ч. у человека и 48 ч. у морского ежа) и в первых нескольких делениях её изменения совпадали с первыми делениями яйцеклетки человека. Такая особенность яйцеклетки морского ежа, к тому же доступной для наблюдений, собирала в аквариумной, где велись эксперименты над морскими ежами, эмбриологов, генетиков, специалистов в области генной инженерии, и даже моих коллег психофармакологов, которые исследовали влияние психотропных средств на раннее развитие яйцеклетки, с целью установления противопоказаний к применению тех или иных препаратов при беременности у человека.
Уникальные объекты, которые можно было исследовать в бухте Витязь, привлекали туда крупных учёных, и помимо Чайлохяна и его сотрудников, можно назвать А.Г.Фельдмана занимавшегося центральными и рефлекторными механизмами управления и создавшего теорию равновесной точки; В.В. Смолянинова, разработавшего широкие аспекты науки о движении и степенях свободы, которые он объединил под общим названием «либернетика». О других учёных, работавших в экспедиционных отрядах на базе «Витязь» можно прочесть в тексте Чайлохяна (http://yu-b-shmukler.narod.ru/Friends/Levon_Vityaz.html).
Большие расстояния, широтные перемещения в первые сутки после прибытия (а одна экспедиция, занимавшаяся биоценозами, прибыла из Киева, что вообще на Витязе явление редкое) вызывали ночную по здешнему времени бессонницу. Был очень труден первый рабочий день и исследования людей в этот период обнаруживали высокий уровень эмоциональной напряжённости и выраженные физиологические корреляты тревоги. Удивительно было, как быстро проходили эти явления. На второй день их можно было расценивать как остаточные, на третий день наши методы наблюдения их не выявляли, хотя иммунологи наблюдали изменения иммунной системы даже через 2 недели. Но поскольку интенсивно работающие люди не задумывались о состоянии своей иммунной системы, общее мнение подтверждало результаты наших исследований о том, что необходимая для работы психофизиологическая адаптация отмечается уже на третий день. Группой, прибывшей из Москвы, была сделана попытка убрать даже эти три дня, заварив в большой концентрации китайский лимонник (в этих местах китайский лимонник дико рос, и его можно было настричь сколько угодно). У них не было сонливости даже в первый день, неделю они не спали, а через неделю свалились в беспробудный сон. Я не советовал членам других экспедиций повторять этот эксперимент.
Стимулирующих растений вокруг была тьма, все их хотели попробовать, на высоте действия возникали неконтролируемые эмоции, и, в частности, возник роман одной из моих сотрудниц с руководителем киевской группы. Мы уезжали с Витязя раньше, чем киевляне, и этот человек пришёл нас проводить. «Грустно?» - спросил я его. «Да нет, - сказал он, - я привык. Новая экспедиция, новый роман».
Необычная скорость психофизиологической адаптации в значительной степени объяснялась высоким уровнем мотивации достижения, особенно мотивации достижения успеха и, соответственно, высоким уровнем чистой мотивации (разница между мотивацией достижения успеха и мотивацией избегания неудачи). Эти явления мы наблюдали и в своей группе, я, как правило, достигал полной работоспособности на утро третьего дня.
Интересно отметить, что более длительного времени требовала психофизиологическая адаптация по возвращении. Я полагаю, что это связано с неиспользованной энергией мотивации достижения. Я знаю по себе, что переход от экспедиционной к камеральной работе даётся с большим трудом и у меня лично сопровождался постоянной потребностью в деятельности, связанной с движением. У меня, если отсутствие в городе продолжалось долго (свыше 3 месяцев), возникало новое восприятие Москвы, которое сводилось к утверждению «Москва - красивый город» и давало двигательную разрядку за счёт длительных прогулок по городу.
До отъезда из бухты Витязь и отлёта из Владивостока оставалось два дня. Работа была уже практически завершена, и мы с Леной приняли приглашение Ю.П. Волкова, начальника водолазной службы по доставке животных, съездить с ночёвкой на Посьетский маяк. Мне очень хотелось самому вести катер, и Волков сказал: «Ладно, на час». Я стоял у штурвала и чувствовал себя заправским морским волком, а когда Волков остановил катер возле плантации морского гребешка, которого безжалостно поедали звёзды, он достал карту, на которой автоматически вычерчивался курс катера. Я был поражён. Я был уверен, что я вёл катер по идеальной прямой, а оказалось, что за тот час, что я вёл катер, ни одной прямой в его курсе вообще записано не было. Волков поучительно сказал мне: «Я знал, что так и будет. После того, как ты поворачиваешь катер, нужно быстро открутить штурвал обратно на холостом ходу, а если это не на холосто ходу, то ты просто повернёшь катер в другую сторону. Волков надел акваланг и поплыл вдоль сеток, на которых располагалась плантация гребешков, отрывал и далеко отбрасывал звёзд, а, вернувшись, сказал: «Это не опыт марикультуры. Просто создали большую кормушку для звёзд».
На маяк мы приплыли к вечеру, но было ещё совсем светло и можно было любоваться колоссальным пространством, заполненным лотосом. Ни до, ни после мне никогда не приходилось видеть ничего подобного.
Поле лотосов
В микростационаре работали сотрудники Института биологии моря - муж и жена, влюблённые в эту плантацию лотоса почти также, как в свою длинношерстную таксу. А рядом жил смотритель маяка с женой и сыном, и на многие десятки километров вокруг не было ни души. На следующий день мы обедали вместе с семьёй смотрителя маяка и, услышав о том, что Лена страстный любитель рыбалки, смотритель сказал: «Ну, оторвёмся на часок, устроим вам рыбалку». На катере маяка мы выплыли в Посьетский залив. У каждого из нас была леска с двумя крючками безо всякого удилища.
«Забрасывайте» - с казал смотритель. Мы забросили и не прошло и 5 минут, как у Лены клюнула камбала. Она с торжеством вытащила её из воды, а смотритель сказал: «Поднимите леску, мы немножко не доехали, не над банкой стоим». Лена сказала: «Но здесь тоже клюёт». «Мы всего на час выехали», - сказал смотритель. Через минуту он снова остановил катер, и тут мы поняли, что значит «встать над банкой» - камбала клевала сразу, как только забрасывалась леска, иногда сразу на оба крючка. Ведро, стоявшее на палубе, быстро заполнилось рыбой. Лена в увлечении этой мирной охотой не следила за количеством уже пойманной рыбы, но смотритель строго сказал: «Хватит. До вашего отъезда мы и этого не съедим, а больше - это уже будет браконьерство». Поразительно, как отличалась эта камбала от той, которую мы ели до сих пор. Она не пахла камбалой, у неё был душистый запах свежих огурцов - несравненный вкус, неизведанный нами ни до, ни после этого дня. И, всё-таки, мы быстро отвлеклись от камбалы. Красота лотоса, великолепное зрелище изрезанных морских берегов, где намертво стояли под всевозможными углами каменные берёзы, а за небольшим мысом начиналось безбрежное пространство Тихого, океана очаровывали глаз.
Последний взгляд с Посьетского маяка.
(фотграфия со страницы http://mywebs.su/blog/history/1437.html)
Мы переночевали у биологов и расставались с Посьетским маяком, а потом, через несколько часов, с бухтой Витязь с тихой грустью, которая была бы, кончено, ещё больше, если бы мы знали, что время отсчитывает последние годы существования базы.
Если для изучения передачи информации в биологическом объекте уникальным объектом был длинный нерв камчатского краба, то для эмбриологов и генетиков находкой была яйцеклетка морского ежа. Она практически не отличалась от яйцеклетки человека, функционировала сравнимое время (24 ч. у человека и 48 ч. у морского ежа) и в первых нескольких делениях её изменения совпадали с первыми делениями яйцеклетки человека. Такая особенность яйцеклетки морского ежа, к тому же доступной для наблюдений, собирала в аквариумной, где велись эксперименты над морскими ежами, эмбриологов, генетиков, специалистов в области генной инженерии, и даже моих коллег психофармакологов, которые исследовали влияние психотропных средств на раннее развитие яйцеклетки, с целью установления противопоказаний к применению тех или иных препаратов при беременности у человека.
Уникальные объекты, которые можно было исследовать в бухте Витязь, привлекали туда крупных учёных, и помимо Чайлохяна и его сотрудников, можно назвать А.Г.Фельдмана занимавшегося центральными и рефлекторными механизмами управления и создавшего теорию равновесной точки; В.В. Смолянинова, разработавшего широкие аспекты науки о движении и степенях свободы, которые он объединил под общим названием «либернетика». О других учёных, работавших в экспедиционных отрядах на базе «Витязь» можно прочесть в тексте Чайлохяна (http://yu-b-shmukler.narod.ru/Friends/Levon_Vityaz.html).
Большие расстояния, широтные перемещения в первые сутки после прибытия (а одна экспедиция, занимавшаяся биоценозами, прибыла из Киева, что вообще на Витязе явление редкое) вызывали ночную по здешнему времени бессонницу. Был очень труден первый рабочий день и исследования людей в этот период обнаруживали высокий уровень эмоциональной напряжённости и выраженные физиологические корреляты тревоги. Удивительно было, как быстро проходили эти явления. На второй день их можно было расценивать как остаточные, на третий день наши методы наблюдения их не выявляли, хотя иммунологи наблюдали изменения иммунной системы даже через 2 недели. Но поскольку интенсивно работающие люди не задумывались о состоянии своей иммунной системы, общее мнение подтверждало результаты наших исследований о том, что необходимая для работы психофизиологическая адаптация отмечается уже на третий день. Группой, прибывшей из Москвы, была сделана попытка убрать даже эти три дня, заварив в большой концентрации китайский лимонник (в этих местах китайский лимонник дико рос, и его можно было настричь сколько угодно). У них не было сонливости даже в первый день, неделю они не спали, а через неделю свалились в беспробудный сон. Я не советовал членам других экспедиций повторять этот эксперимент.
Стимулирующих растений вокруг была тьма, все их хотели попробовать, на высоте действия возникали неконтролируемые эмоции, и, в частности, возник роман одной из моих сотрудниц с руководителем киевской группы. Мы уезжали с Витязя раньше, чем киевляне, и этот человек пришёл нас проводить. «Грустно?» - спросил я его. «Да нет, - сказал он, - я привык. Новая экспедиция, новый роман».
Необычная скорость психофизиологической адаптации в значительной степени объяснялась высоким уровнем мотивации достижения, особенно мотивации достижения успеха и, соответственно, высоким уровнем чистой мотивации (разница между мотивацией достижения успеха и мотивацией избегания неудачи). Эти явления мы наблюдали и в своей группе, я, как правило, достигал полной работоспособности на утро третьего дня.
Интересно отметить, что более длительного времени требовала психофизиологическая адаптация по возвращении. Я полагаю, что это связано с неиспользованной энергией мотивации достижения. Я знаю по себе, что переход от экспедиционной к камеральной работе даётся с большим трудом и у меня лично сопровождался постоянной потребностью в деятельности, связанной с движением. У меня, если отсутствие в городе продолжалось долго (свыше 3 месяцев), возникало новое восприятие Москвы, которое сводилось к утверждению «Москва - красивый город» и давало двигательную разрядку за счёт длительных прогулок по городу.
До отъезда из бухты Витязь и отлёта из Владивостока оставалось два дня. Работа была уже практически завершена, и мы с Леной приняли приглашение Ю.П. Волкова, начальника водолазной службы по доставке животных, съездить с ночёвкой на Посьетский маяк. Мне очень хотелось самому вести катер, и Волков сказал: «Ладно, на час». Я стоял у штурвала и чувствовал себя заправским морским волком, а когда Волков остановил катер возле плантации морского гребешка, которого безжалостно поедали звёзды, он достал карту, на которой автоматически вычерчивался курс катера. Я был поражён. Я был уверен, что я вёл катер по идеальной прямой, а оказалось, что за тот час, что я вёл катер, ни одной прямой в его курсе вообще записано не было. Волков поучительно сказал мне: «Я знал, что так и будет. После того, как ты поворачиваешь катер, нужно быстро открутить штурвал обратно на холостом ходу, а если это не на холосто ходу, то ты просто повернёшь катер в другую сторону. Волков надел акваланг и поплыл вдоль сеток, на которых располагалась плантация гребешков, отрывал и далеко отбрасывал звёзд, а, вернувшись, сказал: «Это не опыт марикультуры. Просто создали большую кормушку для звёзд».
На маяк мы приплыли к вечеру, но было ещё совсем светло и можно было любоваться колоссальным пространством, заполненным лотосом. Ни до, ни после мне никогда не приходилось видеть ничего подобного.
Поле лотосов
В микростационаре работали сотрудники Института биологии моря - муж и жена, влюблённые в эту плантацию лотоса почти также, как в свою длинношерстную таксу. А рядом жил смотритель маяка с женой и сыном, и на многие десятки километров вокруг не было ни души. На следующий день мы обедали вместе с семьёй смотрителя маяка и, услышав о том, что Лена страстный любитель рыбалки, смотритель сказал: «Ну, оторвёмся на часок, устроим вам рыбалку». На катере маяка мы выплыли в Посьетский залив. У каждого из нас была леска с двумя крючками безо всякого удилища.
«Забрасывайте» - с казал смотритель. Мы забросили и не прошло и 5 минут, как у Лены клюнула камбала. Она с торжеством вытащила её из воды, а смотритель сказал: «Поднимите леску, мы немножко не доехали, не над банкой стоим». Лена сказала: «Но здесь тоже клюёт». «Мы всего на час выехали», - сказал смотритель. Через минуту он снова остановил катер, и тут мы поняли, что значит «встать над банкой» - камбала клевала сразу, как только забрасывалась леска, иногда сразу на оба крючка. Ведро, стоявшее на палубе, быстро заполнилось рыбой. Лена в увлечении этой мирной охотой не следила за количеством уже пойманной рыбы, но смотритель строго сказал: «Хватит. До вашего отъезда мы и этого не съедим, а больше - это уже будет браконьерство». Поразительно, как отличалась эта камбала от той, которую мы ели до сих пор. Она не пахла камбалой, у неё был душистый запах свежих огурцов - несравненный вкус, неизведанный нами ни до, ни после этого дня. И, всё-таки, мы быстро отвлеклись от камбалы. Красота лотоса, великолепное зрелище изрезанных морских берегов, где намертво стояли под всевозможными углами каменные берёзы, а за небольшим мысом начиналось безбрежное пространство Тихого, океана очаровывали глаз.
Последний взгляд с Посьетского маяка.
(фотграфия со страницы http://mywebs.su/blog/history/1437.html)
Мы переночевали у биологов и расставались с Посьетским маяком, а потом, через несколько часов, с бухтой Витязь с тихой грустью, которая была бы, кончено, ещё больше, если бы мы знали, что время отсчитывает последние годы существования базы.