41. Калики кайфистые и начало научной деятельности.
Я думаю, что Лениногорский диспансер был одним из немногочисленных учреждений, в которых я работал, которое не оставило у меня никаких неприятных воспоминаний. Уже утром, входя в диспансер, я чувствовал, что живу активной жизнью, что нахожусь там, где надо находиться, и где у меня есть возможность делать всё, что я умею. Я любил слушать разговоры пациентов между собой, их отзывы о врачах, или присоединяться к группе врачей, разбирающих какой-нибудь затруднительный случай. Я старался не вмешиваться, если это не казалось необходимым, или если ко мне не обращались с прямым вопросом. И так же постепенно как увеличивалось число мест в диспансере, увеличилась эрудиция и квалификация врачей. Впрочем, то же самое можно отнести и к медицинским сёстрам, которые во многих случаях безошибочно действовали, даже не обращаясь с вопросами к врачам.
Сбои в работе были настолько редкими, что даже если они не приводили ни к каким-либо неблагоприятным последствиям, о них долго вспоминали и человек, допустивший такой сбой, нередко говорил: "Повторения не будет. Меня теперь не проведёшь!" Последний такой сбой был удивительно прост. В диспансере мы выделили специальных лекарственных сестёр, которые занимались только препаратами. Это обеспечивало постоянное наличие препаратов, увеличение их ассортимента по мере появления новых препаратов (было важно не прозевать их появление), и индивидуальную раздачу препаратов при приёме их внутрь или составления графика инъекций, если препараты вводились в инъекциях. Был ещё один важный аспект - палатные сёстры не отвлекались на вопросы связанные с лекарствами и наблюдение за пациентами никогда не ослабевало. Накануне описываемого случая в санаторное отделение поступил пациент, у которого остаточные явления черепно-мозговой травмы вызвали резкую слабость, частые системные головокружения, а поскольку его руководитель считал важным присутствие этого пациента на рабочем месте, он попросил провести лечение в стационаре, считая, что это будет быстрее и более эффективно. Лекарственная сестра, которая утром раздавала лекарственные препараты, спросила, заглянув в ординаторскую: "Новых назначений сегодня не будет?" "Будут", - сказал я. "Может быть, я сразу и запишу и включу уже в эту раздачу?" "Может быть это и разумно", - сказал я. Мне не было видно, что происходит в коридоре, а Даша - так звали медсестру - поглядев куда удобнее поставить поднос с лекарствами, выбрала столик возле двери ординаторской, за которым обычно проводились беседы с пациентами. Она секунду поколебалась, и наш новый пациент, это заметив, сказал: "Ставьте-ставьте, я поддержу и пригляжу". Даша зашла в ординаторскую, очень быстро записала несколько новых назначений, но когда она вышла, подноса с лекарствами уже не было. Причём, пациент, который обещал поддержать и приглядеть сказал, что его отозвали на минутку, а когда он вернулся, подноса уже не было. Но у него было слишком мало времени и поэтому карманы пижамы оттопыривались от бумажных пакетиков. "Бросьте, Серёжа, - сказала она ему, - вы всего второй день у нас. Хотите, чтобы вас выписали за нарушение режима? Выкладываете что у вас в карманах". К моему удивлению, он не смутился, спокойно выложив из карманов несколько бумажных пакетов, в которые уже были ссыпаны взятые с подноса лекарства. Беседы, связанные с неправильным (в данном случае диссоциальным) поведением больного я всегда проводил наедине. Я попросил его зайти в кабинет и объяснить свои действия. "Да я, доктор, три года за колючкой провёл. Драку разнимал, а меня в драке же и обвинили". "И что, спросил я его, - какое это имеет отношение к похищенным препаратам? Или вы хотите сказать, что вы соскучились по колючке?" "Да нет, доктор, не надо так. Это почти случайно вышло. Может, не будем мне дело шить? Лекарства ваши вернулись". "Ну, хорошо, лекарства вернулись, а вам они зачем? На этом подносе не было никаких наркотиков". До тех пор его лицо было напряжённым, по-видимому, он опасался каких-то неприятностей, может быть даже крупных, но тут это лицо расплылось в хитрой улыбке: "Вот, говорят, вы здесь главный врач, а опыта вам, доктор, не хватает. Вы думаете, что вот есть калики (на жаргоне каликами именовались любые лекарства) кайфистые, есть калики не кайфистые. Но у понимающего опытного человека любой калик станет кайфистым".
Сбой в работе, конечно, абсолютно неприемлемый, дал нам новую информацию о целой системе превращения любых препаратов в вещества, вызывающие "кайф". Мы постарались получить возможно более полную информацию о методах такой трансформации чтобы избегать назначения значимых доз лекарственных веществ из которых легко получались кайфистые калики.
Даше не объявляли взыскания, в этом не было нужды, потому что общественное мнение в диспансере было значительно более эффективным, чем взыскание. Даша больше месяца ходила строгая, суровая и не спускала глаз с любого препарата, который не стоял в запертом вытяжном шкафу. И если кто-нибудь из сестёр шутя говорил: "Даш, погляди, у тебя за спиной лекарства остались, она говорила: "Не морочь голову, меня теперь на мякине не проведёшь.
Начиная свою работу в Лениногорске, я был уверен, что создан для практической деятельности, и время, которое тратится на научные исследования, отбирается у пациентов. Но по мере того, как росла квалификация врачей и обучался персонал (а число мест в диспансере росло крайне медленно) у меня всё чаще появлялось ощущение, что я иду по кругу. Толчком к изменению траектории послужило приглашение на конференцию психиатров Казахстана и Средней Азии, куда главному врачу диспансера было неприлично приехать без доклада. Доклад нужно было писать, тогда лечение инсулиновым шоком было ещё достаточно распространено, а я разработал метод, при котором инсулиноавая кома достигалась при меньшем количестве инсулина, терапевтический эффект комы достигался в течение меньшего времени, а выведение пациента из комы облегчалось, причём терапевтическая эффективность этого метода, хотя и по-прежнему уступала терапевтической эффективности психофармакологических средств, существенно возрастала. Я послал доклад, его приняли, и на конференции где были психиатры не только из Казахстана и Средней Азии, а со всех концов страны, я впервые установил широкие научные контакты. Эдуард Арминакович Бабаян, о котором я уже упоминал выше, несколько раз прочёл мой текст, потом подошёл ко мне и спросил: "А эту тему какой руководитель вам предложил?" Я сказал: "Вы знаете, боюсь, что я обошёлся без руководителя". И Эдуард Арминакович сразу потерял к докладу интерес. Сначала я не понял этого, только по мере приобретения опыта отношений в научных кругах я понял, что работа, которая написана человеком с периферии, без руководителя, который может придать ей вес, не может вызвать существенного интереса. Работа, правда, не пропала. В 1962 году она была опубликована в журнала "Невропатология и психиатрия", но этот текст уже не был приоритетным. Месяца за два до этого аналогичную работу сделал Андрей Евгеньевич Личко (к сожалению, ныне покойный), который тогда был заместителем директора института имени Бехтерева, и к которому я всегда хорошо относился и поэтому не очень огорчился потерей приоритета, тем более, что приоритет ему полагался и по чину.
После этого вернуться к чисто практической работе было уже нельзя: мне звонили, писали, возникала сеть научных контактов. Но, всё-таки, диспансер оставался для меня основным и иногда я думал, что с удовольствие остался бы там навсегда. Правда я понимал, что это невозможно, потому, что Елена Дмитриевна, для меня уже Лена, видела свою психиатрическую жизнь по-другому. Она собиралась поступать в клиническую ординатуру, а потом и в аспирантуру самого крупного психиатрического научного учреждения: Центр психического здоровья; и, зная её блестящие способности, я не считал возможным препятствовать реализации её намерений. Мой приятель по Канайке Лев Голубых в это время был уже в Москве, работал в Академии медицинских наук и тесно общался с людьми, которые отбирали кандидатов в ординатуру. Я думаю, что Лену бы приняли и без всякой протекции. Она резко выделялась среди других кандидатов и длительностью опыта, и наличием научных публикаций, но, всё-таки, то, что Лев сказал Диане Орловской: "Обратите внимание на документы Елены Соколовой", действительно привлекло к этим документам внимание.
Будучи в отпуске в Москве, я разговаривал с Дианой, и она сказала мне: "Лев о ней уже упоминал, но и без всяких упоминаний она нам абсолютно подходит. Вопрос только - где она будет жить? У нас нет мест в общежитии". "Ну, это не проблема, у неё здесь родители". "Тогда, - сказала Диана, - вы можете считать вопрос решённым" И, не сдержав любопытства, сказала: "Это, кажется, ваша жена?" "Да" - сказал я. "И вы хотите отправить её подальше?" "Нет, - сказал я, - Её перемещение определяет и мои географические маршруты. Мне придётся перебираться к ней поближе".
Сбои в работе были настолько редкими, что даже если они не приводили ни к каким-либо неблагоприятным последствиям, о них долго вспоминали и человек, допустивший такой сбой, нередко говорил: "Повторения не будет. Меня теперь не проведёшь!" Последний такой сбой был удивительно прост. В диспансере мы выделили специальных лекарственных сестёр, которые занимались только препаратами. Это обеспечивало постоянное наличие препаратов, увеличение их ассортимента по мере появления новых препаратов (было важно не прозевать их появление), и индивидуальную раздачу препаратов при приёме их внутрь или составления графика инъекций, если препараты вводились в инъекциях. Был ещё один важный аспект - палатные сёстры не отвлекались на вопросы связанные с лекарствами и наблюдение за пациентами никогда не ослабевало. Накануне описываемого случая в санаторное отделение поступил пациент, у которого остаточные явления черепно-мозговой травмы вызвали резкую слабость, частые системные головокружения, а поскольку его руководитель считал важным присутствие этого пациента на рабочем месте, он попросил провести лечение в стационаре, считая, что это будет быстрее и более эффективно. Лекарственная сестра, которая утром раздавала лекарственные препараты, спросила, заглянув в ординаторскую: "Новых назначений сегодня не будет?" "Будут", - сказал я. "Может быть, я сразу и запишу и включу уже в эту раздачу?" "Может быть это и разумно", - сказал я. Мне не было видно, что происходит в коридоре, а Даша - так звали медсестру - поглядев куда удобнее поставить поднос с лекарствами, выбрала столик возле двери ординаторской, за которым обычно проводились беседы с пациентами. Она секунду поколебалась, и наш новый пациент, это заметив, сказал: "Ставьте-ставьте, я поддержу и пригляжу". Даша зашла в ординаторскую, очень быстро записала несколько новых назначений, но когда она вышла, подноса с лекарствами уже не было. Причём, пациент, который обещал поддержать и приглядеть сказал, что его отозвали на минутку, а когда он вернулся, подноса уже не было. Но у него было слишком мало времени и поэтому карманы пижамы оттопыривались от бумажных пакетиков. "Бросьте, Серёжа, - сказала она ему, - вы всего второй день у нас. Хотите, чтобы вас выписали за нарушение режима? Выкладываете что у вас в карманах". К моему удивлению, он не смутился, спокойно выложив из карманов несколько бумажных пакетов, в которые уже были ссыпаны взятые с подноса лекарства. Беседы, связанные с неправильным (в данном случае диссоциальным) поведением больного я всегда проводил наедине. Я попросил его зайти в кабинет и объяснить свои действия. "Да я, доктор, три года за колючкой провёл. Драку разнимал, а меня в драке же и обвинили". "И что, спросил я его, - какое это имеет отношение к похищенным препаратам? Или вы хотите сказать, что вы соскучились по колючке?" "Да нет, доктор, не надо так. Это почти случайно вышло. Может, не будем мне дело шить? Лекарства ваши вернулись". "Ну, хорошо, лекарства вернулись, а вам они зачем? На этом подносе не было никаких наркотиков". До тех пор его лицо было напряжённым, по-видимому, он опасался каких-то неприятностей, может быть даже крупных, но тут это лицо расплылось в хитрой улыбке: "Вот, говорят, вы здесь главный врач, а опыта вам, доктор, не хватает. Вы думаете, что вот есть калики (на жаргоне каликами именовались любые лекарства) кайфистые, есть калики не кайфистые. Но у понимающего опытного человека любой калик станет кайфистым".
Сбой в работе, конечно, абсолютно неприемлемый, дал нам новую информацию о целой системе превращения любых препаратов в вещества, вызывающие "кайф". Мы постарались получить возможно более полную информацию о методах такой трансформации чтобы избегать назначения значимых доз лекарственных веществ из которых легко получались кайфистые калики.
Даше не объявляли взыскания, в этом не было нужды, потому что общественное мнение в диспансере было значительно более эффективным, чем взыскание. Даша больше месяца ходила строгая, суровая и не спускала глаз с любого препарата, который не стоял в запертом вытяжном шкафу. И если кто-нибудь из сестёр шутя говорил: "Даш, погляди, у тебя за спиной лекарства остались, она говорила: "Не морочь голову, меня теперь на мякине не проведёшь.
Начиная свою работу в Лениногорске, я был уверен, что создан для практической деятельности, и время, которое тратится на научные исследования, отбирается у пациентов. Но по мере того, как росла квалификация врачей и обучался персонал (а число мест в диспансере росло крайне медленно) у меня всё чаще появлялось ощущение, что я иду по кругу. Толчком к изменению траектории послужило приглашение на конференцию психиатров Казахстана и Средней Азии, куда главному врачу диспансера было неприлично приехать без доклада. Доклад нужно было писать, тогда лечение инсулиновым шоком было ещё достаточно распространено, а я разработал метод, при котором инсулиноавая кома достигалась при меньшем количестве инсулина, терапевтический эффект комы достигался в течение меньшего времени, а выведение пациента из комы облегчалось, причём терапевтическая эффективность этого метода, хотя и по-прежнему уступала терапевтической эффективности психофармакологических средств, существенно возрастала. Я послал доклад, его приняли, и на конференции где были психиатры не только из Казахстана и Средней Азии, а со всех концов страны, я впервые установил широкие научные контакты. Эдуард Арминакович Бабаян, о котором я уже упоминал выше, несколько раз прочёл мой текст, потом подошёл ко мне и спросил: "А эту тему какой руководитель вам предложил?" Я сказал: "Вы знаете, боюсь, что я обошёлся без руководителя". И Эдуард Арминакович сразу потерял к докладу интерес. Сначала я не понял этого, только по мере приобретения опыта отношений в научных кругах я понял, что работа, которая написана человеком с периферии, без руководителя, который может придать ей вес, не может вызвать существенного интереса. Работа, правда, не пропала. В 1962 году она была опубликована в журнала "Невропатология и психиатрия", но этот текст уже не был приоритетным. Месяца за два до этого аналогичную работу сделал Андрей Евгеньевич Личко (к сожалению, ныне покойный), который тогда был заместителем директора института имени Бехтерева, и к которому я всегда хорошо относился и поэтому не очень огорчился потерей приоритета, тем более, что приоритет ему полагался и по чину.
После этого вернуться к чисто практической работе было уже нельзя: мне звонили, писали, возникала сеть научных контактов. Но, всё-таки, диспансер оставался для меня основным и иногда я думал, что с удовольствие остался бы там навсегда. Правда я понимал, что это невозможно, потому, что Елена Дмитриевна, для меня уже Лена, видела свою психиатрическую жизнь по-другому. Она собиралась поступать в клиническую ординатуру, а потом и в аспирантуру самого крупного психиатрического научного учреждения: Центр психического здоровья; и, зная её блестящие способности, я не считал возможным препятствовать реализации её намерений. Мой приятель по Канайке Лев Голубых в это время был уже в Москве, работал в Академии медицинских наук и тесно общался с людьми, которые отбирали кандидатов в ординатуру. Я думаю, что Лену бы приняли и без всякой протекции. Она резко выделялась среди других кандидатов и длительностью опыта, и наличием научных публикаций, но, всё-таки, то, что Лев сказал Диане Орловской: "Обратите внимание на документы Елены Соколовой", действительно привлекло к этим документам внимание.
Будучи в отпуске в Москве, я разговаривал с Дианой, и она сказала мне: "Лев о ней уже упоминал, но и без всяких упоминаний она нам абсолютно подходит. Вопрос только - где она будет жить? У нас нет мест в общежитии". "Ну, это не проблема, у неё здесь родители". "Тогда, - сказала Диана, - вы можете считать вопрос решённым" И, не сдержав любопытства, сказала: "Это, кажется, ваша жена?" "Да" - сказал я. "И вы хотите отправить её подальше?" "Нет, - сказал я, - Её перемещение определяет и мои географические маршруты. Мне придётся перебираться к ней поближе".