Читать, как мужчина. I часть.
Часть I
Часть II
Matt Feeney - калифорнийский писатель, автор книги "Little Platoons: A defense of family in a competitive age" ("Маленькие взводы: защита семьи в эпоху конкуренции") - в статье в "Unherd" утверждает, что читатели-мужчины теперь движимы высокомерием:
"Странный и о многом говорящий литературный пустячок состоит в том, что двое из величайших англоязычных писателей последнего полувека - Кормак Маккарти и Дон Делилло - в детстве не были активными читателями. Оба они начали читать в юности, и, как оказалось, их читательскую страсть в большей степени воспламенил один и тот же автор - Уильям Фолкнер. Я думаю, это тоже показательно. Из этой пары деталей картина зарождающихся литературных амбиций становится чрезвычайно ясной. Будучи молодыми людьми с некоторым трепетным, но несформированным чувством таланта, который они несли в себе, Маккарти и Делилло увлеклись знаменитой прозой Уильяма Фолкнера - приземленной и замысловатой, просторечной в своей музыкальностью и величественной по своему тематическому охвату - и у них примерно в одно время возникло две мысли или предчувствия. Первая - эта вещь удивительна, как величайшая вещь, к которой человек может стремиться и достичь. Вторая - я могу сделать также.
Я думаю, что по мере чтения дух такого письма проникал в них, и вскоре их собственные мысли были пропитаны им, в результате чего их внутренние монологи приобретали ритм, произношение и авторские установки Уильяма Фолкнера. Исходя из этого они пришли к убеждению, что достойны великого стремления писать на его уровне, потому что просто обдумывая свои личные мысли, они уже писали как Уильям Фолкнер. Частицы их опыта уже перемалывались в фолкнеровские предложения, с помощью которых они иногда рассказывали себе о своей жизнь в целом, абзацами.
Я не копался в их головах, поэтому не могу абсолютно точно утверждать, что именно так путем Кормаку Маккарти и Дону Делилло захотелось написать свои великие романы, но оба они начали серьезно писать вскоре после того, как начали серьезно читать, что говорит о том, что я что-то понял. И в любом случае, я знаю свою голову, когда со мной произошло то, что я описываю. Как и они, я очень мало читал в детстве. Я был физически беспокойным и умственно сбитым с толку, и я был третьим из шести шумных детей, родившихся за восемь лет у моей бедной матери. Мне не хватало познавательной и физической склонности читать ради удовольствия, точно также как и тихого места, где я мог бы пробовать это делать, пока я не закончил колледж.
Или почти закончил. Я был на последнем семестре, преподавал в сельской средней школе в Мичигане, скучая теплым воскресным днем в крошечной деревне примерно в 80 милях и от моего родного города и от моего университетского городка, когда я раскрыл свою гигантскую литературную антологию и начал читать короткий роман, каким-то образом целиком застрявший среди сотен стихотворений и рассказов, собранных в этой толстой книге. Да, я был учителем английского в этой сельской школе и специализировался на английском в моем ничем не примечательном университете, и мне нравилась художественная литература, которую я читал на занятиях, но не до такой степени, чтобы читать ее в свободное время - пока я не открыл "Антологию американской литературы", как я помню, случайно, на первой странице «Прощай, Коламбус» Филипа Рота.
В отличие от романов Фолкнера, Маккарти и Делилло, проза Рота не отличается осознанной смелостью и пышностью. Вместо этого «Прощай, Коламбус» предлагает читателю вроде меня голос, настрой, забавные, высокомерные и умные комментарии молодого рассказчика Нила Клугмана. Еще до того, как я закончил читать эту повесть, мои мысли приняли своего рода форму Нила Клугмана или Филипа Рота. Я описывал вещи такими, какими они могли бы быть. Конечно, я сразу же захотел Бренду Патимкин. Я также захотел быть евреем. И почти сразу же я пожелал, чтобы эта новая деятельность, которую я выполнял в своей голове, это мысленное создание предложений в стиле Рота, определяла меня в каком-то более широком смысле. Я думал, что так и должно быть. Насколько я мог судить у меня это действительно хорошо получалось. Читая Филипа Рота, я думал, что могу сделать так же.
Другими словами, еще до того, как я закончил читать свой первый «литературный» роман, который я впервые читал просто потому, что он мне нравился, я начал думать, что могу стать писателем. Я говорю это не для того, чтобы сравнить себя с Маккарти или Делилло, а скорее для иллюстрации, насколько низко на лестнице литературного таланта можно обнаружить эту тенденцию. Я подозреваю, что для некоторых читателей, возможно, особенно сопротивлявшихся или запоздалых, волнение от открытия любви к серьезной и стильной литературе очень быстро трансформируется в своего рода желание самому обрести литературную силу.
Может быть, случайно или по принуждению, люди такого типа, о котором я говорю, открывая книгу, становятся читателями просто потому, что им нечего делать воскресным днем, или, начав с добросовестного чтения для университетского курса, они затем поглощают книгу как заядлые читатели, потому что чтение стало подпитывать их возвышающуюся гордость относительно писательства, потому что та единственная книга, на которую человек наткнулся, заставила его придумывать стильные предложения. Это побудило его искать другие книги, которые могли бы сделать с ним то же самое.
Вы можете заметить, что именно теперь я отбросил скромную нейтральность и начал использовать местоимения мужского рода. Конкретный читатель-писатель, тот «тип человека», о котором я все это говорю, - это мужской тип человека. Здесь я имею дело с гендерным стереотипом. Я знаю, что это рискованное и сомнительное занятие, но эти стереотипы настолько регулярно подтверждаются как во время моего чтения, так и на моем личном опыте, что я чувствую, что могу использовать их как своего рода примитивную литературную социологию. И эти стереотипы согласуются с тем явлением, которое часто возникает, когда люди говорят о литературе и издательском деле, с тем фактом, что мужчины теперь очень мало читают художественной литературы, а, когда дело доходит до издательской категории под названием «серьезная литература», они почти ничего не читают. Этот факт сопровождается некоторой мрачной иронией, о которой я расскажу ниже.
В моих гендерных стереотипах женщина-писательница читает всю свою жизнь. Она легко и много читала в детстве, поглощая, а затем и создавая истории, которые становились все более сложными по мере ее взросления. Благодаря быстрому и непринужденному чтению она развила емкое чувство характера персонажа, полный диапазон сюжетного времени, опыт романа как единого целого, единого опыта. Ее зрелое письмо служит этим расширенным элементам. Таким образом, оно менее показное, чем у ее коллег-мужчин, более ориентированное на сюжет, чем на стиль. Напротив, мужчина-читатель-писатель в моей схеме пришел к чтению так же, как это сделали Маккарти и Делилло, довольно поздно, возможно, после того, как обнаружил, что чтение неприятно или трудно, когда он пробовал освоить его в детстве. Его чтение, когда оно действительно началось всерьез, было подстегнуто встречами с романами, написанными смелой или причудливой прозой или имеющими какой-то другой смелый стилистический почерк.
Этот аспект стиля является ключевым. Мужчина-читатель-писатель в моем представлении понимает писательство, когда оно сделано мастерами, которыми он восхищается, как своего рода возвышенное озорство - вроде мальчишеских риффов Мартина Эмиса и раннего Филипа Рота, или забавного перфорирования Делилло, его невозмутимого отбрасывания синекдохических существительных, сверхъестественного комического метода, влияние которого очевидно и повсеместно среди менее известных (мужских) писателей. Либо сознательно, либо, по крайней мере, подсознательно, наш читатель-писатель рассматривает свою собственную художественную литературу как мужское самоутверждение, а также - в грубом соответствии со знаменитой теорией Гарольда Блума - как стремление совершить несколько эдиповых убийств, превзойти и тем самым убить свои литературные влияния еще более смелым, превосходным, уникальным стилем.
Телеграм-канал "Интриги книги"
Часть II
Matt Feeney - калифорнийский писатель, автор книги "Little Platoons: A defense of family in a competitive age" ("Маленькие взводы: защита семьи в эпоху конкуренции") - в статье в "Unherd" утверждает, что читатели-мужчины теперь движимы высокомерием:
"Странный и о многом говорящий литературный пустячок состоит в том, что двое из величайших англоязычных писателей последнего полувека - Кормак Маккарти и Дон Делилло - в детстве не были активными читателями. Оба они начали читать в юности, и, как оказалось, их читательскую страсть в большей степени воспламенил один и тот же автор - Уильям Фолкнер. Я думаю, это тоже показательно. Из этой пары деталей картина зарождающихся литературных амбиций становится чрезвычайно ясной. Будучи молодыми людьми с некоторым трепетным, но несформированным чувством таланта, который они несли в себе, Маккарти и Делилло увлеклись знаменитой прозой Уильяма Фолкнера - приземленной и замысловатой, просторечной в своей музыкальностью и величественной по своему тематическому охвату - и у них примерно в одно время возникло две мысли или предчувствия. Первая - эта вещь удивительна, как величайшая вещь, к которой человек может стремиться и достичь. Вторая - я могу сделать также.
Я думаю, что по мере чтения дух такого письма проникал в них, и вскоре их собственные мысли были пропитаны им, в результате чего их внутренние монологи приобретали ритм, произношение и авторские установки Уильяма Фолкнера. Исходя из этого они пришли к убеждению, что достойны великого стремления писать на его уровне, потому что просто обдумывая свои личные мысли, они уже писали как Уильям Фолкнер. Частицы их опыта уже перемалывались в фолкнеровские предложения, с помощью которых они иногда рассказывали себе о своей жизнь в целом, абзацами.
Я не копался в их головах, поэтому не могу абсолютно точно утверждать, что именно так путем Кормаку Маккарти и Дону Делилло захотелось написать свои великие романы, но оба они начали серьезно писать вскоре после того, как начали серьезно читать, что говорит о том, что я что-то понял. И в любом случае, я знаю свою голову, когда со мной произошло то, что я описываю. Как и они, я очень мало читал в детстве. Я был физически беспокойным и умственно сбитым с толку, и я был третьим из шести шумных детей, родившихся за восемь лет у моей бедной матери. Мне не хватало познавательной и физической склонности читать ради удовольствия, точно также как и тихого места, где я мог бы пробовать это делать, пока я не закончил колледж.
Или почти закончил. Я был на последнем семестре, преподавал в сельской средней школе в Мичигане, скучая теплым воскресным днем в крошечной деревне примерно в 80 милях и от моего родного города и от моего университетского городка, когда я раскрыл свою гигантскую литературную антологию и начал читать короткий роман, каким-то образом целиком застрявший среди сотен стихотворений и рассказов, собранных в этой толстой книге. Да, я был учителем английского в этой сельской школе и специализировался на английском в моем ничем не примечательном университете, и мне нравилась художественная литература, которую я читал на занятиях, но не до такой степени, чтобы читать ее в свободное время - пока я не открыл "Антологию американской литературы", как я помню, случайно, на первой странице «Прощай, Коламбус» Филипа Рота.
В отличие от романов Фолкнера, Маккарти и Делилло, проза Рота не отличается осознанной смелостью и пышностью. Вместо этого «Прощай, Коламбус» предлагает читателю вроде меня голос, настрой, забавные, высокомерные и умные комментарии молодого рассказчика Нила Клугмана. Еще до того, как я закончил читать эту повесть, мои мысли приняли своего рода форму Нила Клугмана или Филипа Рота. Я описывал вещи такими, какими они могли бы быть. Конечно, я сразу же захотел Бренду Патимкин. Я также захотел быть евреем. И почти сразу же я пожелал, чтобы эта новая деятельность, которую я выполнял в своей голове, это мысленное создание предложений в стиле Рота, определяла меня в каком-то более широком смысле. Я думал, что так и должно быть. Насколько я мог судить у меня это действительно хорошо получалось. Читая Филипа Рота, я думал, что могу сделать так же.
Другими словами, еще до того, как я закончил читать свой первый «литературный» роман, который я впервые читал просто потому, что он мне нравился, я начал думать, что могу стать писателем. Я говорю это не для того, чтобы сравнить себя с Маккарти или Делилло, а скорее для иллюстрации, насколько низко на лестнице литературного таланта можно обнаружить эту тенденцию. Я подозреваю, что для некоторых читателей, возможно, особенно сопротивлявшихся или запоздалых, волнение от открытия любви к серьезной и стильной литературе очень быстро трансформируется в своего рода желание самому обрести литературную силу.
Может быть, случайно или по принуждению, люди такого типа, о котором я говорю, открывая книгу, становятся читателями просто потому, что им нечего делать воскресным днем, или, начав с добросовестного чтения для университетского курса, они затем поглощают книгу как заядлые читатели, потому что чтение стало подпитывать их возвышающуюся гордость относительно писательства, потому что та единственная книга, на которую человек наткнулся, заставила его придумывать стильные предложения. Это побудило его искать другие книги, которые могли бы сделать с ним то же самое.
Вы можете заметить, что именно теперь я отбросил скромную нейтральность и начал использовать местоимения мужского рода. Конкретный читатель-писатель, тот «тип человека», о котором я все это говорю, - это мужской тип человека. Здесь я имею дело с гендерным стереотипом. Я знаю, что это рискованное и сомнительное занятие, но эти стереотипы настолько регулярно подтверждаются как во время моего чтения, так и на моем личном опыте, что я чувствую, что могу использовать их как своего рода примитивную литературную социологию. И эти стереотипы согласуются с тем явлением, которое часто возникает, когда люди говорят о литературе и издательском деле, с тем фактом, что мужчины теперь очень мало читают художественной литературы, а, когда дело доходит до издательской категории под названием «серьезная литература», они почти ничего не читают. Этот факт сопровождается некоторой мрачной иронией, о которой я расскажу ниже.
В моих гендерных стереотипах женщина-писательница читает всю свою жизнь. Она легко и много читала в детстве, поглощая, а затем и создавая истории, которые становились все более сложными по мере ее взросления. Благодаря быстрому и непринужденному чтению она развила емкое чувство характера персонажа, полный диапазон сюжетного времени, опыт романа как единого целого, единого опыта. Ее зрелое письмо служит этим расширенным элементам. Таким образом, оно менее показное, чем у ее коллег-мужчин, более ориентированное на сюжет, чем на стиль. Напротив, мужчина-читатель-писатель в моей схеме пришел к чтению так же, как это сделали Маккарти и Делилло, довольно поздно, возможно, после того, как обнаружил, что чтение неприятно или трудно, когда он пробовал освоить его в детстве. Его чтение, когда оно действительно началось всерьез, было подстегнуто встречами с романами, написанными смелой или причудливой прозой или имеющими какой-то другой смелый стилистический почерк.
Этот аспект стиля является ключевым. Мужчина-читатель-писатель в моем представлении понимает писательство, когда оно сделано мастерами, которыми он восхищается, как своего рода возвышенное озорство - вроде мальчишеских риффов Мартина Эмиса и раннего Филипа Рота, или забавного перфорирования Делилло, его невозмутимого отбрасывания синекдохических существительных, сверхъестественного комического метода, влияние которого очевидно и повсеместно среди менее известных (мужских) писателей. Либо сознательно, либо, по крайней мере, подсознательно, наш читатель-писатель рассматривает свою собственную художественную литературу как мужское самоутверждение, а также - в грубом соответствии со знаменитой теорией Гарольда Блума - как стремление совершить несколько эдиповых убийств, превзойти и тем самым убить свои литературные влияния еще более смелым, превосходным, уникальным стилем.
Телеграм-канал "Интриги книги"