Древняя Месопотамия в романе Быкова "Остромов"
Сперва о тенденции.
В романах первой половины прошлого столетия авторы хотят переосмыслить подлинный материал, прочтенный в источниках или, на худой конец, в учебниках по истории. Читая Мережковского, Шкловского, Булгакова, Платонова, Каверина, Тынянова, всегда можно реконструировать их источники. Тем интереснее следить за перекодировкой смысла древних текстов на реалии современности. Труд романиста в этом случае сопоставим с работой философа.
Где-то с 60-х годов писатели и поэты перестали читать источники. Они решили, что эрудицию заменяет вольное фантазирование, причем не на тему, а как бы на тему. Началось оно с Бродского, провозгласившего главными законами Хаммурапи пенальти и угловой. И пошло... Очень удобно: читать ничего не надо. И осмысливать тоже. И тем более переосмысливать. Моя бабушка говорила о человеке, не знающем, о чем он говорит: "Городит что к носу ближе". Далее мы убедимся в буквальной справедливости этого высказывания.
В только что премированном романе Дмитрия Быкова "Остромов, или Ученик чародея" мне встретился восхитительный квазимесопотамский эпизод, в котором нет буквально ни одного правдивого слова про Месопотамию, что напрочь убивает и квазифилософский пафос романа.
Напомню, что действие романа происходит в 1925-26 годах в Ленинграде. Среди персонажей есть некто Мартынов, титулуемый далее как "ассиролог". С ним связано несколько забавных эпизодов. Цитирую:
"- Тут была лаборатория Валевского, - пояснил Мартынов небрежно, словно имя Валевского известно было всей мыслящей России.
- А я и не слышал про него совсем, - честно сказал Даня.
- А, про него мало кто слышал. Он проращивал вавилонскую пшеницу. Удивительный был человек. Меня позвал надписи читать. Кольдевей ему прислал кувшин, найденный в раскопках, и три таблички. Одна в плохой сохранности, а две в отличной.
- И что там было?
- Да как обычно: я, Ашшурам-аппи, насадил эту пшеницу в особенном месте, огороженном тремя глиняными стенами и двумя деревянными, облитыми медными пластинами, и далее три заклятия, чтобы никто не вошел без спросу. Кто-то из местных магов - у них же знаете как было, в Вавилоне? Свои селекционеры, как положено, только они ничего ни с чем не скрещивали. Была теория, что растение реагирует на среду, и считалось, что пшеница особенно пуглива. Надо защищать, стены ставить… Этот Ашшурам-аппи считал, что если поставить две стены, а не три, получится другой сорт.
- А Валевский?
- Валевский тоже так считал. То есть он допускал, что может быть реакция на внешние факторы. Пел, патефон заводил. Установил якобы, что рододендрон быстрее растет под Вяльцеву. Ну и позвал меня, чтобы я перевел, сколько там стен и какие заклинания.
- И что, выросла? - замирая, спросил Даня.
- Проросла, - кивнул Мартынов. - Ничего особенного. Не от стен же зависит, в самом деле… Правда, он говорил, что раньше - без стен - не всходило. А я думаю, он просто поливал плохо… Ну вот, а потом он уехал, выпустили лечиться. Не вернулся, конечно. А меня сюда записал смотрителем - я теперь и живу, удобно.
- А пшеница? - спросил Даня, надеясь увидеть всходы древних зерен. Он был уверен, что заметит в них нечто особенное, хотя не отличал пшеницу от ржи.
- Он в теплицу передал. Говорит, что в моем присутствии она как-то лучше росла - может, узнавала специалиста, - Мартынов хохотнул и принялся заваривать чай в глиняном чайнике, тоже, вероятно, повышенной древности.
- Я давно хотел спросить, - начал Даня, смущаясь, - какая, собственно, ваша тема, потому что знал одного ассиролога, и вы, может быть, тоже его встречали…
- Шилейку? - немедленно угадал Мартынов.
- Как вы поняли?
- А он как-то получился единственный, которого знают все. Плод - яблоко, поэт - Пушкин, ассиролог - Шилейко. Знаю, конечно, кто же не знает. Бывают такие люди - их в Вавилоне называли «тянущими». Вошел - и все на него перетянулось, на других не смотрит никто. Но он действительно универсал - где мне. Моя тема узкая.
- А какая?
- Я занимаюсь тремя пунктами законов Хаммураппи, с двадцать первого по двадцать третий, - с милой важностью сказал Мартынов, разливая черный чай.
- И давно? - полюбопытствовал Даня.
- Шесть лет, с третьего курса.
- Господи, что же там такого сложного? Это же, наверное, пять строчек…
- Семь, - уточнил Мартынов. - В русском переводе семь, в клинописи три. Там запись короткая, без гласных.
- И в них вся мудрость?
- В них про миктума. Пункт двадцать первый - за убийство миктума взимается пятьдесят сиклей серебра (за убийство раба, кстати, владельцу платили один, за рабыню два, за вольного гражданина двадцать). Пункт двадцать второй: миктума нельзя удерживать, когда он уходит, его нельзя отобрать, но можно дать. Пункт двадцать третий: после того, как дело сделано, миктума можно уступить, но нельзя награждать.
- Замечательно, - сказал Даня в задумчивости. - Очень таинственно.
- Вот и я про то.
- И кто такой миктум?
- А как вы думаете?
- Вероятней всего, это какой-то особо умелый рабочий, - предположил Даня, страшась ляпнуть чушь.
- Умелый? - усмехнулся Мартынов. - Близко… Почему же, вы думаете, его нельзя отобрать?
- Ну, потому, что он только сам может принять решение…
- А дать почему можно?
- Не знаю, - сдался Даня. - Вы догадались?
- Я не догадался, а вычислил. Все-таки наука. Хотя половину и приходится восстанавливать гадательно.
- Подождите, - попросил Даня. - Может быть, я додумаюсь. А где-то еще этот миктум упоминается?
- Есть немного. Это только запутывает дело. Есть, скажем, проклятие врагу - чтобы в делах его ему никогда не встретился миктум. Но есть и благопожелание другу - чтобы в опасных замыслах врага его всегда был миктум.
- Я, кажется, догадываюсь, - сказал Даня через пару минут сосредоточенного прихлебыванья деготно-черного мартыновского чая. - Чур, не издеваться, если мимо.
- Да тут двести лет голову ломают, - усмехнулся Мартынов. - Валяйте. Все на поверхности, просто они ведь все были марксисты - что у нас, что там. Искали экономическую нишу: наемный рабочий, особая категория свободных, раб, отпущенный за спасение… А это вещь не экономическая - что, угадали теперь? Я уж все подсказал, кажется.
- Да, да. Я сразу понял, что не экономическая. Это, мне кажется, знаете что? Это даже и не работник, - Даня говорил все быстрее, как всегда, когда подыскивал формулировку. - Это вот у нас до революции был в Судаке работник, его потом убили. И любая семья, куда он приходил, начинала развиваться быстрей обычного. Иногда это кончалось разводом, а иногда, наоборот, дети и все такое… То есть не то чтобы дети от него, - быстро опомнился он, увидев улыбку Мартынова. - Получается черт-те что, я не то имел в виду. Но просто это такой человек, который все ускоряет, и работа при нем идет…
- Ну, ну, Даня! Почти в яблочко.
- То есть… - медленно заговорил Даня, изумляясь тому, как за минуту, хоть и с подсказкой, нашел то, над чем другие бились десятилетиями. - То есть это такой человек, при котором все идет лучше?
- Да, конечно. Почти то самое. Человек, который катализирует любой процесс. Это как в химии, вы же химию знаете?
- Очень слабо, - признался Даня. - Но катализатор - да, знаю.
- Вот, это миктум. Тогда все сходится. Пусть он ускоряет самоубийственные, скажем, замыслы врага - и враг быстрее скапутится, - и твои лучшие дела, и ты процветешь. Но штука не в том, чтобы это понять. Это я понял довольно быстро. Штука в том, чтобы доказать, во-первых, и понять все общественное устройство, во-вторых. А у них же не только на миктуме это держалось. Был тот, с кем дело ладится, и тот, с кем стопорится; был рожденный повелевать и рожденный воевать… Там не было профессий в нынешнем понимании. Нет профессии, есть дело. Каждый умеет много разных дел, иначе в доантичности не выживешь. И вот при одном идет, при другом не идет, а при третьем идет хорошо, но заходит не туда. А есть еще такие, и это самая редкая категория, которые все делают неправильно, а выходит правильно. Эти чаще всего шли в мореплаватели. Плывет черт-те куда, а приплывает куда надо".
Здесь все не просто придумано от начала до конца, а оболгано и искажено.
1. Ленинградец конца 20-х годов не мог сказать, что он "знал Шилейку". Шилейко был жив, проживал в Мраморном дворце, работал в университете и в ГАИМК у Марра. С оккультистами он не знался, считал таковыми даже футуристов, приписывая им любовь к чернокнижию. Никаких других ассириологов, кроме ученика Шилейко, совсем молодого тогда Рифтина, в России не было. Но ассирОлоги, возможно, ходили по масонским кружкам и выдавали себя за знатоков.
2. Разумеется, в клинописи выписывалась полная форма слова, со всеми краткими гласными. Герой или автор спутали ее с египетской иероглификой. Запись строчки состояла из 4-10 знаков, короткой ее назвать нельзя.
3. Законы Хаммурапи в 20-е годы читались и понимались уже не приблизительно, а вполне точно. Уточнения вносились только в правовую и социальную терминологию. 21-25 статьи Законов говорят об ответственности за кражу личного имущества. Параграфы Законов читаются студентами по пять-шесть за полтора часа. Значит, если герой романа занимался ими несколько лет, то он дебил или врет.
4. Разумеется, miqtum - слово из Законов Липит-Иштара, а не Хаммурапи. Рискну предположить, что автор когда-то слышал о мушкенумах, права которых соблюдались менее строго, чем права коренных горожан. Но мое предположение это именно риск, поскольку автор мог не знать и этого, просто слышал звон. Так вот, miqtum по-аккадски будет "падение, кризис, коллапс". Интересны сочетания с этим словом: miqit pi "падение рта" - наглость, бесстыдство, грубость; miqit t,emi "падение ума" - безумие, лишение рассудка; miqit shame "падение неба" - эпилептический припадок. Значения подлинного аккадского слова как-то ближе к тому, чем занимаются (или в чем находятся) и герой, и сам автор романа.
5. Все слова о катализаторах или о "тянущих" - полный бред. Такой терминологии в Месопотамии не было.
6. В ранних государствах Месопотамии самым древним видом текстов были списки профессий. Вопреки совершенно невежественному утверждению героя или автора, каждый человек именовался на своем документе или на личной печати представителем совершенного определенного вида занятий. Это было известно не только в 1920-е годы, но и гораздо раньше, уже во время Г. Масперо, учебник которого был известен всей читающей России с 1895 года. Разумеется, мореплаватель (малах) - особо чтимая профессия, это слово впоследствии пришло из шумерского во все семитские языки. Впрочем, автор этого опять-таки не знает.
7. Разумеется, про специальную пшеницу в специальном месте - полный бред. Хотелось бы почитать хоть один шумерский или аккадский заговор, охраняющий рост злаковых. Да пока не встретился такой.
7. Наконец, имя Ашшурам-аппи способно повергнуть ассириолога в гомерический хохот. Мало того, что к имени бога Ашшура не пойми почему добавлен винительный падеж с мимацией, так и само имя буквально означает "Ашшур - мой нос". Автор действительно "городит что к носу ближе". В данном случае, к носу оказался близок ассирийский бог.
Зачем я все это пишу? Затем, что в типичном постмодернистском романе читатель не найдет манков истории, не сможет проследовать от привлекательного образа к подлинному образу древности, к первоначальному сюжету (как мог читатель Сенкевича или Т. Манна, даже Вальтера Скотта). Не следует пытливому школьнику забираться в дебри чужой фантазии, потому что он не найдет там ничего кроме самой фантазии. И любителю философии в равной мере не помогут имена и слова постмодернистского романа, потому что за ними нет ничего. Все, что можно сказать по этому поводу, давно произнесено вавилонянами: miqit pi, miqit t,emi. А в табличке очистительных заговоров Шурпу одним из преступлений, наказуемых богами правды Шамашем и Мардуком, является "наставление в темном, лживом и неподобающем". Хорошо бы журналисту-писателю, претендующему на роль школьного учителя, ознакомиться с подлинной вавилонской мудростью. Тогда бы он понял, что "доантичное" не значит "дочеловеческое", первобытное. Образованные питерцы 1920-х годов понимали это не в пример лучше.
В романах первой половины прошлого столетия авторы хотят переосмыслить подлинный материал, прочтенный в источниках или, на худой конец, в учебниках по истории. Читая Мережковского, Шкловского, Булгакова, Платонова, Каверина, Тынянова, всегда можно реконструировать их источники. Тем интереснее следить за перекодировкой смысла древних текстов на реалии современности. Труд романиста в этом случае сопоставим с работой философа.
Где-то с 60-х годов писатели и поэты перестали читать источники. Они решили, что эрудицию заменяет вольное фантазирование, причем не на тему, а как бы на тему. Началось оно с Бродского, провозгласившего главными законами Хаммурапи пенальти и угловой. И пошло... Очень удобно: читать ничего не надо. И осмысливать тоже. И тем более переосмысливать. Моя бабушка говорила о человеке, не знающем, о чем он говорит: "Городит что к носу ближе". Далее мы убедимся в буквальной справедливости этого высказывания.
В только что премированном романе Дмитрия Быкова "Остромов, или Ученик чародея" мне встретился восхитительный квазимесопотамский эпизод, в котором нет буквально ни одного правдивого слова про Месопотамию, что напрочь убивает и квазифилософский пафос романа.
Напомню, что действие романа происходит в 1925-26 годах в Ленинграде. Среди персонажей есть некто Мартынов, титулуемый далее как "ассиролог". С ним связано несколько забавных эпизодов. Цитирую:
"- Тут была лаборатория Валевского, - пояснил Мартынов небрежно, словно имя Валевского известно было всей мыслящей России.
- А я и не слышал про него совсем, - честно сказал Даня.
- А, про него мало кто слышал. Он проращивал вавилонскую пшеницу. Удивительный был человек. Меня позвал надписи читать. Кольдевей ему прислал кувшин, найденный в раскопках, и три таблички. Одна в плохой сохранности, а две в отличной.
- И что там было?
- Да как обычно: я, Ашшурам-аппи, насадил эту пшеницу в особенном месте, огороженном тремя глиняными стенами и двумя деревянными, облитыми медными пластинами, и далее три заклятия, чтобы никто не вошел без спросу. Кто-то из местных магов - у них же знаете как было, в Вавилоне? Свои селекционеры, как положено, только они ничего ни с чем не скрещивали. Была теория, что растение реагирует на среду, и считалось, что пшеница особенно пуглива. Надо защищать, стены ставить… Этот Ашшурам-аппи считал, что если поставить две стены, а не три, получится другой сорт.
- А Валевский?
- Валевский тоже так считал. То есть он допускал, что может быть реакция на внешние факторы. Пел, патефон заводил. Установил якобы, что рододендрон быстрее растет под Вяльцеву. Ну и позвал меня, чтобы я перевел, сколько там стен и какие заклинания.
- И что, выросла? - замирая, спросил Даня.
- Проросла, - кивнул Мартынов. - Ничего особенного. Не от стен же зависит, в самом деле… Правда, он говорил, что раньше - без стен - не всходило. А я думаю, он просто поливал плохо… Ну вот, а потом он уехал, выпустили лечиться. Не вернулся, конечно. А меня сюда записал смотрителем - я теперь и живу, удобно.
- А пшеница? - спросил Даня, надеясь увидеть всходы древних зерен. Он был уверен, что заметит в них нечто особенное, хотя не отличал пшеницу от ржи.
- Он в теплицу передал. Говорит, что в моем присутствии она как-то лучше росла - может, узнавала специалиста, - Мартынов хохотнул и принялся заваривать чай в глиняном чайнике, тоже, вероятно, повышенной древности.
- Я давно хотел спросить, - начал Даня, смущаясь, - какая, собственно, ваша тема, потому что знал одного ассиролога, и вы, может быть, тоже его встречали…
- Шилейку? - немедленно угадал Мартынов.
- Как вы поняли?
- А он как-то получился единственный, которого знают все. Плод - яблоко, поэт - Пушкин, ассиролог - Шилейко. Знаю, конечно, кто же не знает. Бывают такие люди - их в Вавилоне называли «тянущими». Вошел - и все на него перетянулось, на других не смотрит никто. Но он действительно универсал - где мне. Моя тема узкая.
- А какая?
- Я занимаюсь тремя пунктами законов Хаммураппи, с двадцать первого по двадцать третий, - с милой важностью сказал Мартынов, разливая черный чай.
- И давно? - полюбопытствовал Даня.
- Шесть лет, с третьего курса.
- Господи, что же там такого сложного? Это же, наверное, пять строчек…
- Семь, - уточнил Мартынов. - В русском переводе семь, в клинописи три. Там запись короткая, без гласных.
- И в них вся мудрость?
- В них про миктума. Пункт двадцать первый - за убийство миктума взимается пятьдесят сиклей серебра (за убийство раба, кстати, владельцу платили один, за рабыню два, за вольного гражданина двадцать). Пункт двадцать второй: миктума нельзя удерживать, когда он уходит, его нельзя отобрать, но можно дать. Пункт двадцать третий: после того, как дело сделано, миктума можно уступить, но нельзя награждать.
- Замечательно, - сказал Даня в задумчивости. - Очень таинственно.
- Вот и я про то.
- И кто такой миктум?
- А как вы думаете?
- Вероятней всего, это какой-то особо умелый рабочий, - предположил Даня, страшась ляпнуть чушь.
- Умелый? - усмехнулся Мартынов. - Близко… Почему же, вы думаете, его нельзя отобрать?
- Ну, потому, что он только сам может принять решение…
- А дать почему можно?
- Не знаю, - сдался Даня. - Вы догадались?
- Я не догадался, а вычислил. Все-таки наука. Хотя половину и приходится восстанавливать гадательно.
- Подождите, - попросил Даня. - Может быть, я додумаюсь. А где-то еще этот миктум упоминается?
- Есть немного. Это только запутывает дело. Есть, скажем, проклятие врагу - чтобы в делах его ему никогда не встретился миктум. Но есть и благопожелание другу - чтобы в опасных замыслах врага его всегда был миктум.
- Я, кажется, догадываюсь, - сказал Даня через пару минут сосредоточенного прихлебыванья деготно-черного мартыновского чая. - Чур, не издеваться, если мимо.
- Да тут двести лет голову ломают, - усмехнулся Мартынов. - Валяйте. Все на поверхности, просто они ведь все были марксисты - что у нас, что там. Искали экономическую нишу: наемный рабочий, особая категория свободных, раб, отпущенный за спасение… А это вещь не экономическая - что, угадали теперь? Я уж все подсказал, кажется.
- Да, да. Я сразу понял, что не экономическая. Это, мне кажется, знаете что? Это даже и не работник, - Даня говорил все быстрее, как всегда, когда подыскивал формулировку. - Это вот у нас до революции был в Судаке работник, его потом убили. И любая семья, куда он приходил, начинала развиваться быстрей обычного. Иногда это кончалось разводом, а иногда, наоборот, дети и все такое… То есть не то чтобы дети от него, - быстро опомнился он, увидев улыбку Мартынова. - Получается черт-те что, я не то имел в виду. Но просто это такой человек, который все ускоряет, и работа при нем идет…
- Ну, ну, Даня! Почти в яблочко.
- То есть… - медленно заговорил Даня, изумляясь тому, как за минуту, хоть и с подсказкой, нашел то, над чем другие бились десятилетиями. - То есть это такой человек, при котором все идет лучше?
- Да, конечно. Почти то самое. Человек, который катализирует любой процесс. Это как в химии, вы же химию знаете?
- Очень слабо, - признался Даня. - Но катализатор - да, знаю.
- Вот, это миктум. Тогда все сходится. Пусть он ускоряет самоубийственные, скажем, замыслы врага - и враг быстрее скапутится, - и твои лучшие дела, и ты процветешь. Но штука не в том, чтобы это понять. Это я понял довольно быстро. Штука в том, чтобы доказать, во-первых, и понять все общественное устройство, во-вторых. А у них же не только на миктуме это держалось. Был тот, с кем дело ладится, и тот, с кем стопорится; был рожденный повелевать и рожденный воевать… Там не было профессий в нынешнем понимании. Нет профессии, есть дело. Каждый умеет много разных дел, иначе в доантичности не выживешь. И вот при одном идет, при другом не идет, а при третьем идет хорошо, но заходит не туда. А есть еще такие, и это самая редкая категория, которые все делают неправильно, а выходит правильно. Эти чаще всего шли в мореплаватели. Плывет черт-те куда, а приплывает куда надо".
Здесь все не просто придумано от начала до конца, а оболгано и искажено.
1. Ленинградец конца 20-х годов не мог сказать, что он "знал Шилейку". Шилейко был жив, проживал в Мраморном дворце, работал в университете и в ГАИМК у Марра. С оккультистами он не знался, считал таковыми даже футуристов, приписывая им любовь к чернокнижию. Никаких других ассириологов, кроме ученика Шилейко, совсем молодого тогда Рифтина, в России не было. Но ассирОлоги, возможно, ходили по масонским кружкам и выдавали себя за знатоков.
2. Разумеется, в клинописи выписывалась полная форма слова, со всеми краткими гласными. Герой или автор спутали ее с египетской иероглификой. Запись строчки состояла из 4-10 знаков, короткой ее назвать нельзя.
3. Законы Хаммурапи в 20-е годы читались и понимались уже не приблизительно, а вполне точно. Уточнения вносились только в правовую и социальную терминологию. 21-25 статьи Законов говорят об ответственности за кражу личного имущества. Параграфы Законов читаются студентами по пять-шесть за полтора часа. Значит, если герой романа занимался ими несколько лет, то он дебил или врет.
4. Разумеется, miqtum - слово из Законов Липит-Иштара, а не Хаммурапи. Рискну предположить, что автор когда-то слышал о мушкенумах, права которых соблюдались менее строго, чем права коренных горожан. Но мое предположение это именно риск, поскольку автор мог не знать и этого, просто слышал звон. Так вот, miqtum по-аккадски будет "падение, кризис, коллапс". Интересны сочетания с этим словом: miqit pi "падение рта" - наглость, бесстыдство, грубость; miqit t,emi "падение ума" - безумие, лишение рассудка; miqit shame "падение неба" - эпилептический припадок. Значения подлинного аккадского слова как-то ближе к тому, чем занимаются (или в чем находятся) и герой, и сам автор романа.
5. Все слова о катализаторах или о "тянущих" - полный бред. Такой терминологии в Месопотамии не было.
6. В ранних государствах Месопотамии самым древним видом текстов были списки профессий. Вопреки совершенно невежественному утверждению героя или автора, каждый человек именовался на своем документе или на личной печати представителем совершенного определенного вида занятий. Это было известно не только в 1920-е годы, но и гораздо раньше, уже во время Г. Масперо, учебник которого был известен всей читающей России с 1895 года. Разумеется, мореплаватель (малах) - особо чтимая профессия, это слово впоследствии пришло из шумерского во все семитские языки. Впрочем, автор этого опять-таки не знает.
7. Разумеется, про специальную пшеницу в специальном месте - полный бред. Хотелось бы почитать хоть один шумерский или аккадский заговор, охраняющий рост злаковых. Да пока не встретился такой.
7. Наконец, имя Ашшурам-аппи способно повергнуть ассириолога в гомерический хохот. Мало того, что к имени бога Ашшура не пойми почему добавлен винительный падеж с мимацией, так и само имя буквально означает "Ашшур - мой нос". Автор действительно "городит что к носу ближе". В данном случае, к носу оказался близок ассирийский бог.
Зачем я все это пишу? Затем, что в типичном постмодернистском романе читатель не найдет манков истории, не сможет проследовать от привлекательного образа к подлинному образу древности, к первоначальному сюжету (как мог читатель Сенкевича или Т. Манна, даже Вальтера Скотта). Не следует пытливому школьнику забираться в дебри чужой фантазии, потому что он не найдет там ничего кроме самой фантазии. И любителю философии в равной мере не помогут имена и слова постмодернистского романа, потому что за ними нет ничего. Все, что можно сказать по этому поводу, давно произнесено вавилонянами: miqit pi, miqit t,emi. А в табличке очистительных заговоров Шурпу одним из преступлений, наказуемых богами правды Шамашем и Мардуком, является "наставление в темном, лживом и неподобающем". Хорошо бы журналисту-писателю, претендующему на роль школьного учителя, ознакомиться с подлинной вавилонской мудростью. Тогда бы он понял, что "доантичное" не значит "дочеловеческое", первобытное. Образованные питерцы 1920-х годов понимали это не в пример лучше.