Fatal Distraction - II
Я почти не буду отвечать на комментарии - тут либо отвечать, либо переводить. Ответы на большинство ваших вопросов будут в этой или последующих частях статьи.
В случае Харрисона, решение о переводе дела в суд принимал прокурор Рэй Морроу. За несколько дней до начала судебного разбирательства он дал интервью журналистам, в котором объяснил это следующим образом: «Мы не должны забывать о своей обязанности оберегать детей. Если у вас есть ребёнок, то у вас есть ответственность перед ним. Я считаю себя ярым защитником детской безопасности.»
У Морроу двое детей, им 12 и 14. Его спросили, может ли он представить себя на месте обвиняемого. Прокурор опешил. Потом сменил тему и только 10 минут спустя нашёл для себя ответ на заданный вопрос: «Я думаю, что нет, этого не могло со мной случиться. Я наблюдательный и всегда слежу за своими детьми.»
В деле Калпеппера прокурором служил Ёрл Мобли. Смерть ребёнка - это трагедия, заверил журналистов Мобли, но полицейское расследование не обнаружило состава преступления. Калпеппер поступил непреднамеренно, не играл в рулетку с жизнью ребёнка и не предпринимал рискованных поступков - он просто забыл.
«Самым простым решением в данном случае было бы свалить дело на присяжных, но я не считаю это правильным,» - сказал Мобли. По его мнению, работа прокурора заключается в служении закону, а не в сведении счетов.
«Я не думаю, что принял правильное решение,» - заметил он, - «я абсолютно в этом уверен.»
В подобных случаях нет четких границ между правильно и неправильно, законно и незаконно - каждый прокурор должен принять собственное Соломоново решение. Но государственные служащие тоже люди и неизбежно привносят свои понятия о правосудии и справедливости в и без того сложную ситуацию.
«Забавно, что мы говорим об этом сегодня,» - сказал журналисту Мобли.
У него пятеро детей. День интервью был днём рождения шестого. Дочка Мобли умерла от лейкемии в 1993-м - ей было почти три года.
Мобли молчит - не хочет, чтобы его неправильно поняли.
Он принял своё решение в соответствии с законом, уверяет прокурор, но добавляет: «Я имею некое представление о том, что такое потерять ребёнка, что это делает с человеком.»
После смерти сына Эндрю Калпеппера, отца отправили домой - жить остаток дней с самим собой, с последствиями своей забывчивости. А после смерти сына Майлза Харрисона, отца официально обвинили в преступлении. Его фотография - лицо преследуемого привидения, прижатое к стене в полицейском участке - появилась в газетах и на телевидении. Майлз нанял адвоката. Месяц за месяцем обе стороны собирали документы и интервьюировали свидетелей. Адвокат попытался договориться с прокурором и не доводить дело до суда, но ничего не вышло. Процесс начался.
Судье рассказали, что Харрисон с женой были бездетной парой «хорошо за сорок», страстно желающей завести ребёнка. Они три раза ездили в Россию, проводя по 10 часов в поезде, добирались до российской глубинки, искали ребёнка по детским домам. И, наконец, нашли то, что искали - своего 18-месячного сынишку. Соседка Харрисона рассказала, как наблюдала за прыгающим от счастья новым отцом, катающимся с сыном по газону. Сестра Харрисона дала показания о помощи, которую она оказала брату и его жене в поисках нужного садика - семья потратила недели на то, чтобы найти оптимальное место для ребёнка, которому, после столь сурового начала жизни, нужен был специальный уход.
Мать Харрисона тоже выступала на суде. Майлз был прекрасным сыном и идеальным, любящим отцом, заверила она.
Посеревшая от горя, но неизменно державшая себя в руках жена Харрисона, Кэрол, описала телефонный звонок от мужа, сделанный сразу после того, как он обнаружил тело мальчика в машине. Она в тот момент ехала в автобусе. Всё, что она услышала, взяв трубку, был неразборчивый вопль.
В итоге, судья графства Фэрфакс признал Майлза Харрисона невиновным за отсутствием состава преступления. Судья процитировал объяснительную записку Ёрла Морбли, где тот описывал, почему отказался привлекать к суду Эндрю Калпеппера.
***
Хорошо, значит это не непреднамеренное убийство. А что же это? Несчастный случай?
«Нет, несчастный случай - неудачный термин.»
Автор статьи интервьюирует Марка Варшауэра, хорошо известного во всём мире специалиста по технологии изучении языков, профессора Калифорнийского Университета.
«Словосочетание 'несчастный случай' наводит на мысль, что случившееся можно было предотвратить,» - говорит Варшауэр, - «а слово 'происшествие' превращает происходящее в какую-то мелочь, случайность. Но ведь это не мелочь.»
Варшауэр получил грант Фулбрайта и много путешествовал по миру - раздавал бедным детям третьего мира лэптопы, проводил семинары по повышению детской грамотности с помощью компьютеров. Он работает с детьми всю жизнь. Летом 2003-го года он вернулся в свой офис после ланча и увидел толпу вокруг какой-то машины на парковке. Полицейские взламывали заднее стекло. Только подойдя поближе, Варшауэр осознал, что машина принадлежала ему. В то утро он забыл забросить своего 10-месячного сына, Майка, в ясли. Майк был мёртв.
Варшауэра не привлекли к суду, но в течение многих месяцев он хотел покончить с собой. Это желание потихоньку уменьшилось, но боль и чувство вины остались.
«У нас нет адекватного термина для этого,» - говорит Варшауэр. Но мы должны разобраться, почему такое происходит - и почему это случается с теми, с кем это случается.
***
Дэвид Даймонд сидит в вашингтонской гостинице и тыкает вилкой в остывший завтрак.
«Наша память - это машина,» - говорит он, «и она несовершенна. Сознание приоритезирует всё происходящее по степени важности, но на клеточном уровне память этого не делает. Если ты способен забыть мобильник, ты потенциально способен забыть и ребёнка.»
Даймонд - профессор молекулярной физиологии Университета Южной Флориды и консультант при специальных больницах для ветеранов войны. Он приехал в Вашингтон, чтобы выступить на конференции и доложить о результатах своих исследований о пересечении эмоций, стресса и памяти. Профессор обнаружил, что в некоторых ситуациях самые сложные участки нашего мозга перестают обрабатывать информацию - их захватывает в заложники другая часть памяти, примитивный кусок серого вещества, не изменившийся со времён динозавров, невнимательный, упёртый, неаналитический, да просто тупой.
Даймонд - эксперт в области памяти, но его собственная память оставляет желать лучшего. Недавно он ехал с женой в магазин и совершенно забыл, что сзади, в детском сиденьи, спала внучка. Вспомнил только потому, что рядом сидела жена, которая что-то сказала о ребёнке. Он прекрасно понимает, что было бы, если бы жены не было рядом. Хуже - он знает почему.
Человеческий мозг, уверяет Даймонд, это удивительное, но сплетённое эволюцией "на живую нитку" устройство, в котором более новые и сложные структуры надсажены на кучу прототипов и отбросов эволюции, до сих пор широко используемых животным миром. «Сверху» находятся самые умные, самые подвижные участки мозга: префронтальный кортекс, который думает и анализирует информацию, и гиппокамп, расставляющий и хранящий в памяти приоритеты. А там, внизу, на дне, располагаются базальные ганглии - помощник-автопилот. Когда префронтальный кортекс и гиппокамп занимаются сложными вещами - например, планируют и приоритизируют наш день, тёмные и туповатые, но вполне эффективные базальные ганглии ведут машину. Поэтому мы иногда доезжаем из пункта А в пункт Б и плохо помним, как доехали, какой путь выбрали, и что видели по дороге.
Обычно, говорит Даймонд, это разделение обязанностей работает прекрасно, как симфония. Но иногда эта симфония заканчивается, как Увертюра 1812-го года - вступают пушки и заглушают инструменты.
Даймонд пугал крыс котами и «записывал» электрохимические процессы в мозгах грызунов. Он обнаружил, что стресс - внезапный или хронический - ослабляет участки мозга, функционирующие на более высоком уровне и делает их более беззащитными перед напором угрюмо-доисторических ганглий. Базальные ганглии превращаются в дворового хулигана и третируют "надстройки". Он видел ровно те же процессы в случаях смерти забытых детей в машинах - он исследует эти случаи.
«Качество родительского ухода и любовь к детям - всё, происходящее ДО того - не играют никакой роли.» Даймонд уверяет, что единственные важные в данном случае факторы - это сочетание стресса, эмоций, недосыпа и изменения в расписании. Базальные ганглии производит захват ослабленных и неспособных сопротивляться её напору участков сознания. Память в гиппокампе стирается - как компьютерная программа, поражённая вирусом. И если вовремя не произойдёт перезагрузки - ребёнок заплачет, жена напомнит - то этот кусок памяти может просто исчезнуть.
Даймонд замолкает.
«Я помню один такой случай. Ровно то, что произошло. Слишком много стрессовых факторов, всё как-то неудачно совпало... Я был консультантом в том деле. Как же звали эту женщину...»
Он кладёт вилку на стол и ищет ответа на стенах и потолке, потом медленно качает головой. Предстоящий доклад на конференции добавил стресса в его жизнь, и память начала отказывать. Он не помнит имя.
«Лин Балфур?»
«Да, точно, Лин Балфур! Идеальный шторм.»
Продолжение следует
В случае Харрисона, решение о переводе дела в суд принимал прокурор Рэй Морроу. За несколько дней до начала судебного разбирательства он дал интервью журналистам, в котором объяснил это следующим образом: «Мы не должны забывать о своей обязанности оберегать детей. Если у вас есть ребёнок, то у вас есть ответственность перед ним. Я считаю себя ярым защитником детской безопасности.»
У Морроу двое детей, им 12 и 14. Его спросили, может ли он представить себя на месте обвиняемого. Прокурор опешил. Потом сменил тему и только 10 минут спустя нашёл для себя ответ на заданный вопрос: «Я думаю, что нет, этого не могло со мной случиться. Я наблюдательный и всегда слежу за своими детьми.»
В деле Калпеппера прокурором служил Ёрл Мобли. Смерть ребёнка - это трагедия, заверил журналистов Мобли, но полицейское расследование не обнаружило состава преступления. Калпеппер поступил непреднамеренно, не играл в рулетку с жизнью ребёнка и не предпринимал рискованных поступков - он просто забыл.
«Самым простым решением в данном случае было бы свалить дело на присяжных, но я не считаю это правильным,» - сказал Мобли. По его мнению, работа прокурора заключается в служении закону, а не в сведении счетов.
«Я не думаю, что принял правильное решение,» - заметил он, - «я абсолютно в этом уверен.»
В подобных случаях нет четких границ между правильно и неправильно, законно и незаконно - каждый прокурор должен принять собственное Соломоново решение. Но государственные служащие тоже люди и неизбежно привносят свои понятия о правосудии и справедливости в и без того сложную ситуацию.
«Забавно, что мы говорим об этом сегодня,» - сказал журналисту Мобли.
У него пятеро детей. День интервью был днём рождения шестого. Дочка Мобли умерла от лейкемии в 1993-м - ей было почти три года.
Мобли молчит - не хочет, чтобы его неправильно поняли.
Он принял своё решение в соответствии с законом, уверяет прокурор, но добавляет: «Я имею некое представление о том, что такое потерять ребёнка, что это делает с человеком.»
После смерти сына Эндрю Калпеппера, отца отправили домой - жить остаток дней с самим собой, с последствиями своей забывчивости. А после смерти сына Майлза Харрисона, отца официально обвинили в преступлении. Его фотография - лицо преследуемого привидения, прижатое к стене в полицейском участке - появилась в газетах и на телевидении. Майлз нанял адвоката. Месяц за месяцем обе стороны собирали документы и интервьюировали свидетелей. Адвокат попытался договориться с прокурором и не доводить дело до суда, но ничего не вышло. Процесс начался.
Судье рассказали, что Харрисон с женой были бездетной парой «хорошо за сорок», страстно желающей завести ребёнка. Они три раза ездили в Россию, проводя по 10 часов в поезде, добирались до российской глубинки, искали ребёнка по детским домам. И, наконец, нашли то, что искали - своего 18-месячного сынишку. Соседка Харрисона рассказала, как наблюдала за прыгающим от счастья новым отцом, катающимся с сыном по газону. Сестра Харрисона дала показания о помощи, которую она оказала брату и его жене в поисках нужного садика - семья потратила недели на то, чтобы найти оптимальное место для ребёнка, которому, после столь сурового начала жизни, нужен был специальный уход.
Мать Харрисона тоже выступала на суде. Майлз был прекрасным сыном и идеальным, любящим отцом, заверила она.
Посеревшая от горя, но неизменно державшая себя в руках жена Харрисона, Кэрол, описала телефонный звонок от мужа, сделанный сразу после того, как он обнаружил тело мальчика в машине. Она в тот момент ехала в автобусе. Всё, что она услышала, взяв трубку, был неразборчивый вопль.
В итоге, судья графства Фэрфакс признал Майлза Харрисона невиновным за отсутствием состава преступления. Судья процитировал объяснительную записку Ёрла Морбли, где тот описывал, почему отказался привлекать к суду Эндрю Калпеппера.
***
Хорошо, значит это не непреднамеренное убийство. А что же это? Несчастный случай?
«Нет, несчастный случай - неудачный термин.»
Автор статьи интервьюирует Марка Варшауэра, хорошо известного во всём мире специалиста по технологии изучении языков, профессора Калифорнийского Университета.
«Словосочетание 'несчастный случай' наводит на мысль, что случившееся можно было предотвратить,» - говорит Варшауэр, - «а слово 'происшествие' превращает происходящее в какую-то мелочь, случайность. Но ведь это не мелочь.»
Варшауэр получил грант Фулбрайта и много путешествовал по миру - раздавал бедным детям третьего мира лэптопы, проводил семинары по повышению детской грамотности с помощью компьютеров. Он работает с детьми всю жизнь. Летом 2003-го года он вернулся в свой офис после ланча и увидел толпу вокруг какой-то машины на парковке. Полицейские взламывали заднее стекло. Только подойдя поближе, Варшауэр осознал, что машина принадлежала ему. В то утро он забыл забросить своего 10-месячного сына, Майка, в ясли. Майк был мёртв.
Варшауэра не привлекли к суду, но в течение многих месяцев он хотел покончить с собой. Это желание потихоньку уменьшилось, но боль и чувство вины остались.
«У нас нет адекватного термина для этого,» - говорит Варшауэр. Но мы должны разобраться, почему такое происходит - и почему это случается с теми, с кем это случается.
***
Дэвид Даймонд сидит в вашингтонской гостинице и тыкает вилкой в остывший завтрак.
«Наша память - это машина,» - говорит он, «и она несовершенна. Сознание приоритезирует всё происходящее по степени важности, но на клеточном уровне память этого не делает. Если ты способен забыть мобильник, ты потенциально способен забыть и ребёнка.»
Даймонд - профессор молекулярной физиологии Университета Южной Флориды и консультант при специальных больницах для ветеранов войны. Он приехал в Вашингтон, чтобы выступить на конференции и доложить о результатах своих исследований о пересечении эмоций, стресса и памяти. Профессор обнаружил, что в некоторых ситуациях самые сложные участки нашего мозга перестают обрабатывать информацию - их захватывает в заложники другая часть памяти, примитивный кусок серого вещества, не изменившийся со времён динозавров, невнимательный, упёртый, неаналитический, да просто тупой.
Даймонд - эксперт в области памяти, но его собственная память оставляет желать лучшего. Недавно он ехал с женой в магазин и совершенно забыл, что сзади, в детском сиденьи, спала внучка. Вспомнил только потому, что рядом сидела жена, которая что-то сказала о ребёнке. Он прекрасно понимает, что было бы, если бы жены не было рядом. Хуже - он знает почему.
Человеческий мозг, уверяет Даймонд, это удивительное, но сплетённое эволюцией "на живую нитку" устройство, в котором более новые и сложные структуры надсажены на кучу прототипов и отбросов эволюции, до сих пор широко используемых животным миром. «Сверху» находятся самые умные, самые подвижные участки мозга: префронтальный кортекс, который думает и анализирует информацию, и гиппокамп, расставляющий и хранящий в памяти приоритеты. А там, внизу, на дне, располагаются базальные ганглии - помощник-автопилот. Когда префронтальный кортекс и гиппокамп занимаются сложными вещами - например, планируют и приоритизируют наш день, тёмные и туповатые, но вполне эффективные базальные ганглии ведут машину. Поэтому мы иногда доезжаем из пункта А в пункт Б и плохо помним, как доехали, какой путь выбрали, и что видели по дороге.
Обычно, говорит Даймонд, это разделение обязанностей работает прекрасно, как симфония. Но иногда эта симфония заканчивается, как Увертюра 1812-го года - вступают пушки и заглушают инструменты.
Даймонд пугал крыс котами и «записывал» электрохимические процессы в мозгах грызунов. Он обнаружил, что стресс - внезапный или хронический - ослабляет участки мозга, функционирующие на более высоком уровне и делает их более беззащитными перед напором угрюмо-доисторических ганглий. Базальные ганглии превращаются в дворового хулигана и третируют "надстройки". Он видел ровно те же процессы в случаях смерти забытых детей в машинах - он исследует эти случаи.
«Качество родительского ухода и любовь к детям - всё, происходящее ДО того - не играют никакой роли.» Даймонд уверяет, что единственные важные в данном случае факторы - это сочетание стресса, эмоций, недосыпа и изменения в расписании. Базальные ганглии производит захват ослабленных и неспособных сопротивляться её напору участков сознания. Память в гиппокампе стирается - как компьютерная программа, поражённая вирусом. И если вовремя не произойдёт перезагрузки - ребёнок заплачет, жена напомнит - то этот кусок памяти может просто исчезнуть.
Даймонд замолкает.
«Я помню один такой случай. Ровно то, что произошло. Слишком много стрессовых факторов, всё как-то неудачно совпало... Я был консультантом в том деле. Как же звали эту женщину...»
Он кладёт вилку на стол и ищет ответа на стенах и потолке, потом медленно качает головой. Предстоящий доклад на конференции добавил стресса в его жизнь, и память начала отказывать. Он не помнит имя.
«Лин Балфур?»
«Да, точно, Лин Балфур! Идеальный шторм.»
Продолжение следует