белка-стрелка
История про "институт белка" напомнила мне один ляп из перевода "Евгения Онегина" на английский язык.
В 1963-м году, когда Набоков готовился к изданию своего четырехтомного перевода "Евгения Онегина" на английский язык - перевода, над которым он работал десять лет - неожиданно для него в свет вышел другой перевод, американского профессора Уолтера Арндта, и не просто вышел, а еще и получил престижную премию за лучший поэтический перевод года.
Перевод Арндта был традиционным в том смысле, что он стремился передать по-английски и рифму, и размер, и содержание "Евгения Онегина". Перевод Набокова был весьма необычным - он приближался по сути своей к очень точному подстрочнику с гигантским набором интереснейших примечаний. В переводе Набокова строки Пушкина не рифмовались и были разной длины - единственное, что он сохранил, это то, что они оставались ямбами. Набоков был убежден, что любой "обычный" перевод "Евгения Онегина" неизбежно должен пожертвовать столь многим из слов, значений и нюансов оригинала, что из этого может выйти только раскрашенная побрякушка, не имеющая ничего общего с гениальной поэмой Пушкина. Он считал, что единственный способ донести эту гениальность до англоязычного читателя - это предоставить ему весьма тщательный буквальный перевод, и описать словами как можно точнее в примечаниях, что именно прекрасно в оригинале и почему.
Успех перевода Арндта поэтому не мог обрадовать Набокова. Он его настолько не обрадовал, что Набоков опубликовал разгромную рецензию в New York Review of Books, молодом тогда элитарном литературном журнале. Рецензия начиналась полным пафоса объяснением [1]:"Автор перевода, должного в скором времени выйти в свет, может счесть неловким критиковать только что опубликованное переложение того же произведения, но в данном случае я могу, и обязан, побороть колебания, поскольку надо что-то делать, надо, чтобы прозвучал чей-нибудь одинокий сорванный голос и защитил и беспомощного мертвого поэта, и доверчивых студентов колледжей от беззастенчивого пересказчика, о чьей продукции я намерен говорить.
Рецензию эту можно прочитать в русском переводе в сборнике рецензий и эссе Набокова (ищите слово КЛАВИКОРДАХ), или в оригинале, и я рекомендую ее вашему вниманию. В ней Набоков всячески ругает перевод Арндта и помимо прочего приводит длинный список неточностей и переводческих ляпов в нем. Один из этих ляпов особенно запомнился мне, когда я читал это лет десять назад. В строках Пушкина
«так зайчик в озими трепещет, увидя вдруг издалека // в кусты припавшего стрелка»
Арндт, очевидно, перепутал слова стрелкА и стрЕлка (хоть это второе никак не подходит тут ни по роду, ни по падежу, ни по рифме), и перевел это
«...as from afar with sudden rush an arrow falls into the brush».
--------------
[1] Арндт не остался в риторическом долгу; его ответное письмо (англ.) проходится по образу Набокова, поборовшего колебания:
"While taken by surprise, I am not surprised that Mr. Nabokov was able to “master his embarrassment.” All prior invaders of the precinct of Onegin translation have found him coiled at the exit (see his article in Partisan Review, Fall, 1955) and have been dosed, jointly and severally, alive or posthumously, with much the same mixture of arrogance, cuteness, and occasional distortion."
В 1963-м году, когда Набоков готовился к изданию своего четырехтомного перевода "Евгения Онегина" на английский язык - перевода, над которым он работал десять лет - неожиданно для него в свет вышел другой перевод, американского профессора Уолтера Арндта, и не просто вышел, а еще и получил престижную премию за лучший поэтический перевод года.
Перевод Арндта был традиционным в том смысле, что он стремился передать по-английски и рифму, и размер, и содержание "Евгения Онегина". Перевод Набокова был весьма необычным - он приближался по сути своей к очень точному подстрочнику с гигантским набором интереснейших примечаний. В переводе Набокова строки Пушкина не рифмовались и были разной длины - единственное, что он сохранил, это то, что они оставались ямбами. Набоков был убежден, что любой "обычный" перевод "Евгения Онегина" неизбежно должен пожертвовать столь многим из слов, значений и нюансов оригинала, что из этого может выйти только раскрашенная побрякушка, не имеющая ничего общего с гениальной поэмой Пушкина. Он считал, что единственный способ донести эту гениальность до англоязычного читателя - это предоставить ему весьма тщательный буквальный перевод, и описать словами как можно точнее в примечаниях, что именно прекрасно в оригинале и почему.
Успех перевода Арндта поэтому не мог обрадовать Набокова. Он его настолько не обрадовал, что Набоков опубликовал разгромную рецензию в New York Review of Books, молодом тогда элитарном литературном журнале. Рецензия начиналась полным пафоса объяснением [1]:"Автор перевода, должного в скором времени выйти в свет, может счесть неловким критиковать только что опубликованное переложение того же произведения, но в данном случае я могу, и обязан, побороть колебания, поскольку надо что-то делать, надо, чтобы прозвучал чей-нибудь одинокий сорванный голос и защитил и беспомощного мертвого поэта, и доверчивых студентов колледжей от беззастенчивого пересказчика, о чьей продукции я намерен говорить.
Рецензию эту можно прочитать в русском переводе в сборнике рецензий и эссе Набокова (ищите слово КЛАВИКОРДАХ), или в оригинале, и я рекомендую ее вашему вниманию. В ней Набоков всячески ругает перевод Арндта и помимо прочего приводит длинный список неточностей и переводческих ляпов в нем. Один из этих ляпов особенно запомнился мне, когда я читал это лет десять назад. В строках Пушкина
«так зайчик в озими трепещет, увидя вдруг издалека // в кусты припавшего стрелка»
Арндт, очевидно, перепутал слова стрелкА и стрЕлка (хоть это второе никак не подходит тут ни по роду, ни по падежу, ни по рифме), и перевел это
«...as from afar with sudden rush an arrow falls into the brush».
--------------
[1] Арндт не остался в риторическом долгу; его ответное письмо (англ.) проходится по образу Набокова, поборовшего колебания:
"While taken by surprise, I am not surprised that Mr. Nabokov was able to “master his embarrassment.” All prior invaders of the precinct of Onegin translation have found him coiled at the exit (see his article in Partisan Review, Fall, 1955) and have been dosed, jointly and severally, alive or posthumously, with much the same mixture of arrogance, cuteness, and occasional distortion."