Старческое сентиментальное
Мне сегодня написал один знакомый: «Увидел Вашу публикацию на сайте "Эха". Только вот где мешки писем от читательниц?». Я ответил, что мои мешки с письмами давно в прошлом, а сейчас остались только по утрам под глазами.
А человек, видимо, имел в виду историю, о которой я когда-то обмолвился, что в свое время, недолго работая советским журналистом, иногда получал письма с откликами целыми мешками и даже умудрялся не то, что почти все прочесть, но и на очень многие ответить. Впрочем, не всегда по доброй воле, в принципе, это входило в служебные обязанности, правда, не всеми, в том числе и мной, так уж идеально и всегда исполняемые. Но сейчас речь о другом. Просто, мне, в связи с этими «мешками писем», вспомнилась одна история.
Дело было перед самым концом советской власти, году чуть ли не в девяностом. Я трудился в ныне подзабытом, а тогда самом многотиражном не только в СССР, но и в мире журнале «Крестьянка». И мне пришлось ехать в командировку вот по какому случаю.
В почти развалившийся уже колхоз в глубинке средней полосы пришел новый председатель. Такой мужик в самой поре и форме, отлично образованный, лет всего тридцати с небольшим, но уже с опытом того, что вскоре стали называть «антикризисным управлением», полный идей, амбиций и сил.
А хозяйство было в жутком совершенно состоянии по всем параметрам, от материальной базы до демографии и профессионально кадрового состава. И председатель там стал всё ломать, перекраивать, реформировать и ставить на современную основу. Не помню уже за давностью лет, откуда, но финансовые и, что было по тем временам главное, фондовые возможности у него оказались. И даже какие-то первые успехи появились.
Но дело в том, что основу коллектива там составляли женщины, в основном доярки, возрастом под шестьдесят и старше. И им все эти новые порядки были абсолютно чужды, непонятны, неприятны, да и попросту непривычно-неудобны. Начались скандалы и бабоньки накатали жалобу в родную «Крестьянку». Я приехал разбираться.
Хотя, на самом деле, разбираться там было совершенно не в чем. Председатель, конечно, оказался прав абсолютно по всем статьям. Впрочем, знаете, как бывает, вроде по формальным признакам все аргументы в пользу одной стороны, а как пообщаешься с конкретными людьми, нутром чуешь, что борец за светлое будущее на самом деле полная дрянь, а тот, на кого он наезжает, вполне себе даже хороший человек. Но нет, тут всё было на чистом сливочном масле. Мужик действительно отличный, даже не понятно, откуда он там такой деловой взялся, и близкий мне по всем параметрам настолько, что жил бы в Москве, почти наверняка подружились бы. А бабы…
Ох, и сложные, мягчайше говоря, собрались там бабы. С такими ломанными судьбами и характерами, с такими собственными заморочками и тараканами в голове, что никаким дустом не вытравишь. Да к тому же через слово трехэтажный мат и даже далеко не все трезвенницы. И если учесть, что они рассчитывали на приезд из столицы солидного начальствующего партийного журналиста, который приструнит ихнего «сопляка-выскочку», а тут явился патлатый и бородатый парень (для них-то точно парень) в джинсах, очень подозрительно внешне смахивающий на этого самого ненавистного «выскочку», то понятно, что общий язык с женским коллективом найти мне оказалось не просто.
И вот уже в последний вечер, когда окончательно понял, что моя миссия миротворца полностью провалилась, взял я бутылку водки, сел с председателем в закутке поселковой столовки, разлили по стакану, и изложил примерно следующее.
Мол, ты, мужик, конечно, делаешь всё совершенно правильно и какие к тебе могут быть претензии. Но пойми, ведь, они пришли в эти, тогда уже разваливающиеся, коровники в самые голодные послевоенные годы ещё школьницами и некоторые из-за этого даже семилетки не закончили. Да, бабы, согласен, мерзейшие. Но только они, иногда с похмелья, а порой даже и вовсе толком не протрезвев, обматерив тебя до пятого колена, выйдут по твоему зову на работу глухой морозной ночью, по недоразумению называющуюся у нас ранним утром. Выйдут всегда, в любую погоду и при любых обстоятельствах, и надеяться тебе больше не на кого, а на них можешь и сам прекрасно это знаешь…
…Он пил со мной тяжело, не чокаясь, почти как на поминках, ничего не отвечал, только вздыхал тоскливо и в глаза не смотрел. А потом, уже расставаясь на крылечке, сунул мне свою пятерню, тогда я впервые обратил внимание, насколько она у него корявая и заскорузлая, несмотря на возраст почти уже такая, как у починенных ему старух-доярок, и сказал очень тихо: «Езжай, товарищ, спокойно, не дергайся, мы уж тут сами как-нибудь… Я постараюсь». И ушел не оглядываясь.
И вот потом я опубликовал статью, в которой примерно всё это и написал. В основном о том, что если и есть у нашей страны какой золотой запас и надежда на что-то опереться в минуту жизни трудную, так это никакие там не счета в бюджете или богатства в недрах, а только такие вот бабы. Которые на своем горбу из послевоенной разрухи Россию вытянули, паршиво, подневольно, ужасно неумело, но ведь хоть как-то, да вытянули, и дочерей нарожали, а те уже и своих, которые, ежели чего… Не знаю там, на самом деле, «ежели чего», не провидец ведь и не претендую, но ничего более надежного в стране нет и желательно это понимать. Хотя, конечно, всё нужно срочно менять к чертовой матери, иначе и последнее молоко закончится.
Вот после этой статьи, помню, я и получил самое большое в своей жизни количество писем. Сколько точно уже, понятно, не скажу, но больших таких «крафтовских» почтовых мешков штук пять-шесть в кабинете стояло. Сам все, естественно прочесть не смог, но довольно долго выборочно просматривал. Одно мне особенно понравилось. Даже забрал с собой и храню до сих пор. Начинается оно так:
«Сашенька (мне было уже под сорок, и давно все звали по имени с отчеством, но для написавшей женщины это, видимо, не имело никакого значения), ты настоящее болящее сердце всех советских доярок и свинарок!»
Я тогда громко рассмеялся. А вот теперь смотрю на эти строки и никакого смеха. Те бабы, почти наверняка, уже все умерли. Не осталось больше того поколения. Теперь мы за них.
А человек, видимо, имел в виду историю, о которой я когда-то обмолвился, что в свое время, недолго работая советским журналистом, иногда получал письма с откликами целыми мешками и даже умудрялся не то, что почти все прочесть, но и на очень многие ответить. Впрочем, не всегда по доброй воле, в принципе, это входило в служебные обязанности, правда, не всеми, в том числе и мной, так уж идеально и всегда исполняемые. Но сейчас речь о другом. Просто, мне, в связи с этими «мешками писем», вспомнилась одна история.
Дело было перед самым концом советской власти, году чуть ли не в девяностом. Я трудился в ныне подзабытом, а тогда самом многотиражном не только в СССР, но и в мире журнале «Крестьянка». И мне пришлось ехать в командировку вот по какому случаю.
В почти развалившийся уже колхоз в глубинке средней полосы пришел новый председатель. Такой мужик в самой поре и форме, отлично образованный, лет всего тридцати с небольшим, но уже с опытом того, что вскоре стали называть «антикризисным управлением», полный идей, амбиций и сил.
А хозяйство было в жутком совершенно состоянии по всем параметрам, от материальной базы до демографии и профессионально кадрового состава. И председатель там стал всё ломать, перекраивать, реформировать и ставить на современную основу. Не помню уже за давностью лет, откуда, но финансовые и, что было по тем временам главное, фондовые возможности у него оказались. И даже какие-то первые успехи появились.
Но дело в том, что основу коллектива там составляли женщины, в основном доярки, возрастом под шестьдесят и старше. И им все эти новые порядки были абсолютно чужды, непонятны, неприятны, да и попросту непривычно-неудобны. Начались скандалы и бабоньки накатали жалобу в родную «Крестьянку». Я приехал разбираться.
Хотя, на самом деле, разбираться там было совершенно не в чем. Председатель, конечно, оказался прав абсолютно по всем статьям. Впрочем, знаете, как бывает, вроде по формальным признакам все аргументы в пользу одной стороны, а как пообщаешься с конкретными людьми, нутром чуешь, что борец за светлое будущее на самом деле полная дрянь, а тот, на кого он наезжает, вполне себе даже хороший человек. Но нет, тут всё было на чистом сливочном масле. Мужик действительно отличный, даже не понятно, откуда он там такой деловой взялся, и близкий мне по всем параметрам настолько, что жил бы в Москве, почти наверняка подружились бы. А бабы…
Ох, и сложные, мягчайше говоря, собрались там бабы. С такими ломанными судьбами и характерами, с такими собственными заморочками и тараканами в голове, что никаким дустом не вытравишь. Да к тому же через слово трехэтажный мат и даже далеко не все трезвенницы. И если учесть, что они рассчитывали на приезд из столицы солидного начальствующего партийного журналиста, который приструнит ихнего «сопляка-выскочку», а тут явился патлатый и бородатый парень (для них-то точно парень) в джинсах, очень подозрительно внешне смахивающий на этого самого ненавистного «выскочку», то понятно, что общий язык с женским коллективом найти мне оказалось не просто.
И вот уже в последний вечер, когда окончательно понял, что моя миссия миротворца полностью провалилась, взял я бутылку водки, сел с председателем в закутке поселковой столовки, разлили по стакану, и изложил примерно следующее.
Мол, ты, мужик, конечно, делаешь всё совершенно правильно и какие к тебе могут быть претензии. Но пойми, ведь, они пришли в эти, тогда уже разваливающиеся, коровники в самые голодные послевоенные годы ещё школьницами и некоторые из-за этого даже семилетки не закончили. Да, бабы, согласен, мерзейшие. Но только они, иногда с похмелья, а порой даже и вовсе толком не протрезвев, обматерив тебя до пятого колена, выйдут по твоему зову на работу глухой морозной ночью, по недоразумению называющуюся у нас ранним утром. Выйдут всегда, в любую погоду и при любых обстоятельствах, и надеяться тебе больше не на кого, а на них можешь и сам прекрасно это знаешь…
…Он пил со мной тяжело, не чокаясь, почти как на поминках, ничего не отвечал, только вздыхал тоскливо и в глаза не смотрел. А потом, уже расставаясь на крылечке, сунул мне свою пятерню, тогда я впервые обратил внимание, насколько она у него корявая и заскорузлая, несмотря на возраст почти уже такая, как у починенных ему старух-доярок, и сказал очень тихо: «Езжай, товарищ, спокойно, не дергайся, мы уж тут сами как-нибудь… Я постараюсь». И ушел не оглядываясь.
И вот потом я опубликовал статью, в которой примерно всё это и написал. В основном о том, что если и есть у нашей страны какой золотой запас и надежда на что-то опереться в минуту жизни трудную, так это никакие там не счета в бюджете или богатства в недрах, а только такие вот бабы. Которые на своем горбу из послевоенной разрухи Россию вытянули, паршиво, подневольно, ужасно неумело, но ведь хоть как-то, да вытянули, и дочерей нарожали, а те уже и своих, которые, ежели чего… Не знаю там, на самом деле, «ежели чего», не провидец ведь и не претендую, но ничего более надежного в стране нет и желательно это понимать. Хотя, конечно, всё нужно срочно менять к чертовой матери, иначе и последнее молоко закончится.
Вот после этой статьи, помню, я и получил самое большое в своей жизни количество писем. Сколько точно уже, понятно, не скажу, но больших таких «крафтовских» почтовых мешков штук пять-шесть в кабинете стояло. Сам все, естественно прочесть не смог, но довольно долго выборочно просматривал. Одно мне особенно понравилось. Даже забрал с собой и храню до сих пор. Начинается оно так:
«Сашенька (мне было уже под сорок, и давно все звали по имени с отчеством, но для написавшей женщины это, видимо, не имело никакого значения), ты настоящее болящее сердце всех советских доярок и свинарок!»
Я тогда громко рассмеялся. А вот теперь смотрю на эти строки и никакого смеха. Те бабы, почти наверняка, уже все умерли. Не осталось больше того поколения. Теперь мы за них.