ПОЧЕМУ ТАК ТРУДНО ПЕРЕВОДИТЬ СТИХИ СУФИЕВ
Самое известное стихотворение великого персидского поэта Хафиза начинается двустишием:
Когда турчанка из Шираза начнет любовную игру,
За родинку ее отдам я и Самарканд, и Бухару!
Во всяком случае, большинство случайных посетителей находят мой ЖЖ благодаря этому стиху, о котором я когда-то делала заметку. Не думаю, что все эти люди поголовно интересуются суфизмом - скорее всего, строчки про родинку ищут, чтобы включить в любовное послание. Нет ничего плохого в том, что основная часть почитателей Хафиза видит в его поэмах выражение самозабвенной человеческой любви - такова их наиболее понятная и очевидная грань. Благодаря ей стихи Хафиза передаются от поколения к поколению, сохраняясь для тех, кто может проникнуть глубже, в их тайный смысл.
Конечно, как и другие произведения суфиев, поэзия Хафиза - намного, намного больше, чем просто любовная лирика. Для того, чтобы ее правильно читать, нужно не только знать все оттенки смысла персидских слов, тщательно выбранных поэтом, но и понимать терминологию суфиев.
Обратимся к персидскому оригиналу двустишия Хафиза:
Агар ан торк-е Ширази бе даст арад дел-е ма ра
Ба хал-е хиндуйаш бахшам Самарканд о Бухара ра.
Дословный перевод такой: «Если та ширазская «турчанка» возьмет мое сердце в руки, ее индийской родинке я отдам Самарканд и Бухару».
Я заключила «турчанка» в кавычки, потому что торк на фарси может означать как женщину, так и мужчину - к тому же в последующих строчках поэт сравнивает «турчанку» с библейским Иосифом Прекрасным, что не вполне логично в отношении женщины, да? Образ «прекрасного турка», под которым вполне мог подразумеваться конкретный человек, в суфийском конктексте относится к Возлюбленному, мистической цели Искателя. Поэтому для суфия первая строчка звучит так:
Когда моим сердцем овладеет состояние мистического единства с Возлюбленным...
Идем дальше.
В персидском стихе Хафиза «родинка» - хал - звучит точно так же, как арабское слово хал, которым суфии обозначают особое состояние сознания и восприятия Реальности, лежащей за пределами обычной жизни. Состояние хал дается дервишу как дар свыше и не зависит от личных усилий или практик. Его невозможно остановить, если оно началось, и невозможно войти в него по собственной воле. Хал отличается от макам («стоянки», стадии внутреннего развития), так как последняя достигается благодаря собственным усилиям. Парадокс в том, что состояния хал обычно достигают суфии, находящиеся на уже достаточно высокой стоянке макам.
Если кто-то спросит: «Происходит ли что-либо от усилий раба Божия?», ответом будет: «Нет, но и без усилий ничего не происходит». (Абу Аль-Хасан Харакани, Китаб Нур аль-Улум)
Поэтому отдать Самарканд с Бухарой Хафиз готов не за родинку вовсе, а за дар состояния мистического экстаза - единения с Возлюбленным, речь о котором шла в первой строфе.
Есть и еще один уровень смысла. Родинка, за которую Хафиз готов отдать два великих города - не простая, а «индийская» - хал-е хиндуйаш. Имеется в виду, собственно, и не родинка вовсе, а точка или знак, которую рисуют между бровей индийские женщины и мужчины. Во времена Тимуридов и Великих Моголов ее наносили не только индусы, но и некоторые мусульмане. Возможно, этот обычай существовал и во времена Хафиза.
Чем особенна точка между бровей? Она отмечает «портал», ведущий в область головы, которая объединяет шишковидную железу, гипоталамус и гипофиз. В суфийских сообществах, выполняющих специальные практики пробуждения тонких центров - латаиф - этот центр между бровей называется хафи - «таинственный». Цвет, с которым ассоциируется хафи - черный. Только черный он не в смысле отсутствия света, а в смысле непроявленного, невидимого Света, содержащего в себе все возможности проявления - в том числе белый, видимый свет.
(Кстати, слово хинд в персидском языке времен Хафиза также означало не только «Индия», но и «черный», поэтому вполне возможно, что поэт использовал в этой строчке игру слов).
Хафи означает тайну из тайн или внутреннее озарение. Суфии считают, что невидимый Свет (нур) входит в нас через этот центр, а затем распределяется по всем органам чувств. Также считается, что душа входит в младенца через центр хафи и со смертью покидает тело через него же. Этот центр спит в обычном человеке и активизируется только в мистике в состоянии переполненности Божественной Любовью. У такой Любви нет границ. Словно огонь, она поглощает чувство отдельности от Единого. С открытием центра хафи искатель осознает, что все, что он искал, здесь, внутри него, в точке за пределами измерений и все же находящейся в его собственном сердце.
Для тех, кто знаком с этим знанием хотя бы понаслышке, фраза об «индийской родинке» имеет совершенно иное значение: она говорит о состоянии, следующим за пробуждением таинственного центра внутреннего озарения...
Но и это еще не все.
Самарканд и Бухара, которые нищий Хафиз готов отдать, не имея и малейшей возможности это сделать, - не просто перешедшая все границы гипербола. Мы опять имеем дело с суфийскими техническими терминами.
Самарканд и Бухара, два великих города Центральной Азии, были в некотором смысле антагонистами, представляющими два аспекта человеческой жизни. Самарканд всегда был центром военной и политической власти, там строились самые величественные дворцы, туда стягивались огромные богатства и бурлила светская жизнь. И поныне грандиозные мавзолеи великих правителей прошлого, включая самого Тамерлана, стоят в Самарканде. Можно сказать, что Самарканд - образ Командующего Я, нафса - низшего «я» человека, объединяющего его эго и животные инстинкты.
(В этом смысле фраза, имеющая хождение среди дервишей: «Сдается мне, о путник, не попасть тебе в Мекку, ибо твоя дорога ведет в Самарканд» имеет вполне определенное символическое значение).
Бухара, с другой стороны, никогда не блиставшая мирским богатством и властью, в течение веков оставалась средоточием духовной жизни. Это была среднеазиатская Мекка, здесь работал Аль-Бухари, собравший и систематизировавший хадисы - высказывания Пророка (мир ему!). Но самое важное - в Бухаре сосредоточилась Работа суфийского Братства Ходжаган-Мастеров. И сейчас сюда съезжаются паломники со всего мира к могилам семи великих суфийских святых, включая основателя ордена Накшбанди Бахауддина Накшбанда.
Для Хафиза Самарканд и Бухара - символы, с одной стороны, мирских, с другой стороны, духовных ценностей, то, к чему стремятся люди в земной жизни, выбирая тот или иной путь. И то, и другое он готов без промедления отдать... за что же?
За Любовь. Все вышло из Любви, и в нее возвратится. Любовь выше богатства и власти, выше знаний, даже выше духа:
За миг, когда сердцем овладеет состояние мистического единства с Возлюбленным,
Возжигающее огонь в тайном центре и озаряющее тебя изнутри,
Не жаль отдать ни мирские, ни духовные сокровища всей земли.
*****
Видите, мне понадобилось три страницы текста, чтобы только намекнуть на тайный смысл короткого двустишия Хафиза. Собственно, это и есть ответ на вопрос, почему так трудно переводить суфийскую поэзию...
Страница из средневекового манускрипта «Дивана» Хафиза
Когда турчанка из Шираза начнет любовную игру,
За родинку ее отдам я и Самарканд, и Бухару!
Во всяком случае, большинство случайных посетителей находят мой ЖЖ благодаря этому стиху, о котором я когда-то делала заметку. Не думаю, что все эти люди поголовно интересуются суфизмом - скорее всего, строчки про родинку ищут, чтобы включить в любовное послание. Нет ничего плохого в том, что основная часть почитателей Хафиза видит в его поэмах выражение самозабвенной человеческой любви - такова их наиболее понятная и очевидная грань. Благодаря ей стихи Хафиза передаются от поколения к поколению, сохраняясь для тех, кто может проникнуть глубже, в их тайный смысл.
Конечно, как и другие произведения суфиев, поэзия Хафиза - намного, намного больше, чем просто любовная лирика. Для того, чтобы ее правильно читать, нужно не только знать все оттенки смысла персидских слов, тщательно выбранных поэтом, но и понимать терминологию суфиев.
Обратимся к персидскому оригиналу двустишия Хафиза:
Агар ан торк-е Ширази бе даст арад дел-е ма ра
Ба хал-е хиндуйаш бахшам Самарканд о Бухара ра.
Дословный перевод такой: «Если та ширазская «турчанка» возьмет мое сердце в руки, ее индийской родинке я отдам Самарканд и Бухару».
Я заключила «турчанка» в кавычки, потому что торк на фарси может означать как женщину, так и мужчину - к тому же в последующих строчках поэт сравнивает «турчанку» с библейским Иосифом Прекрасным, что не вполне логично в отношении женщины, да? Образ «прекрасного турка», под которым вполне мог подразумеваться конкретный человек, в суфийском конктексте относится к Возлюбленному, мистической цели Искателя. Поэтому для суфия первая строчка звучит так:
Когда моим сердцем овладеет состояние мистического единства с Возлюбленным...
Идем дальше.
В персидском стихе Хафиза «родинка» - хал - звучит точно так же, как арабское слово хал, которым суфии обозначают особое состояние сознания и восприятия Реальности, лежащей за пределами обычной жизни. Состояние хал дается дервишу как дар свыше и не зависит от личных усилий или практик. Его невозможно остановить, если оно началось, и невозможно войти в него по собственной воле. Хал отличается от макам («стоянки», стадии внутреннего развития), так как последняя достигается благодаря собственным усилиям. Парадокс в том, что состояния хал обычно достигают суфии, находящиеся на уже достаточно высокой стоянке макам.
Если кто-то спросит: «Происходит ли что-либо от усилий раба Божия?», ответом будет: «Нет, но и без усилий ничего не происходит». (Абу Аль-Хасан Харакани, Китаб Нур аль-Улум)
Поэтому отдать Самарканд с Бухарой Хафиз готов не за родинку вовсе, а за дар состояния мистического экстаза - единения с Возлюбленным, речь о котором шла в первой строфе.
Есть и еще один уровень смысла. Родинка, за которую Хафиз готов отдать два великих города - не простая, а «индийская» - хал-е хиндуйаш. Имеется в виду, собственно, и не родинка вовсе, а точка или знак, которую рисуют между бровей индийские женщины и мужчины. Во времена Тимуридов и Великих Моголов ее наносили не только индусы, но и некоторые мусульмане. Возможно, этот обычай существовал и во времена Хафиза.
Чем особенна точка между бровей? Она отмечает «портал», ведущий в область головы, которая объединяет шишковидную железу, гипоталамус и гипофиз. В суфийских сообществах, выполняющих специальные практики пробуждения тонких центров - латаиф - этот центр между бровей называется хафи - «таинственный». Цвет, с которым ассоциируется хафи - черный. Только черный он не в смысле отсутствия света, а в смысле непроявленного, невидимого Света, содержащего в себе все возможности проявления - в том числе белый, видимый свет.
(Кстати, слово хинд в персидском языке времен Хафиза также означало не только «Индия», но и «черный», поэтому вполне возможно, что поэт использовал в этой строчке игру слов).
Хафи означает тайну из тайн или внутреннее озарение. Суфии считают, что невидимый Свет (нур) входит в нас через этот центр, а затем распределяется по всем органам чувств. Также считается, что душа входит в младенца через центр хафи и со смертью покидает тело через него же. Этот центр спит в обычном человеке и активизируется только в мистике в состоянии переполненности Божественной Любовью. У такой Любви нет границ. Словно огонь, она поглощает чувство отдельности от Единого. С открытием центра хафи искатель осознает, что все, что он искал, здесь, внутри него, в точке за пределами измерений и все же находящейся в его собственном сердце.
Для тех, кто знаком с этим знанием хотя бы понаслышке, фраза об «индийской родинке» имеет совершенно иное значение: она говорит о состоянии, следующим за пробуждением таинственного центра внутреннего озарения...
Но и это еще не все.
Самарканд и Бухара, которые нищий Хафиз готов отдать, не имея и малейшей возможности это сделать, - не просто перешедшая все границы гипербола. Мы опять имеем дело с суфийскими техническими терминами.
Самарканд и Бухара, два великих города Центральной Азии, были в некотором смысле антагонистами, представляющими два аспекта человеческой жизни. Самарканд всегда был центром военной и политической власти, там строились самые величественные дворцы, туда стягивались огромные богатства и бурлила светская жизнь. И поныне грандиозные мавзолеи великих правителей прошлого, включая самого Тамерлана, стоят в Самарканде. Можно сказать, что Самарканд - образ Командующего Я, нафса - низшего «я» человека, объединяющего его эго и животные инстинкты.
(В этом смысле фраза, имеющая хождение среди дервишей: «Сдается мне, о путник, не попасть тебе в Мекку, ибо твоя дорога ведет в Самарканд» имеет вполне определенное символическое значение).
Бухара, с другой стороны, никогда не блиставшая мирским богатством и властью, в течение веков оставалась средоточием духовной жизни. Это была среднеазиатская Мекка, здесь работал Аль-Бухари, собравший и систематизировавший хадисы - высказывания Пророка (мир ему!). Но самое важное - в Бухаре сосредоточилась Работа суфийского Братства Ходжаган-Мастеров. И сейчас сюда съезжаются паломники со всего мира к могилам семи великих суфийских святых, включая основателя ордена Накшбанди Бахауддина Накшбанда.
Для Хафиза Самарканд и Бухара - символы, с одной стороны, мирских, с другой стороны, духовных ценностей, то, к чему стремятся люди в земной жизни, выбирая тот или иной путь. И то, и другое он готов без промедления отдать... за что же?
За Любовь. Все вышло из Любви, и в нее возвратится. Любовь выше богатства и власти, выше знаний, даже выше духа:
За миг, когда сердцем овладеет состояние мистического единства с Возлюбленным,
Возжигающее огонь в тайном центре и озаряющее тебя изнутри,
Не жаль отдать ни мирские, ни духовные сокровища всей земли.
*****
Видите, мне понадобилось три страницы текста, чтобы только намекнуть на тайный смысл короткого двустишия Хафиза. Собственно, это и есть ответ на вопрос, почему так трудно переводить суфийскую поэзию...
Страница из средневекового манускрипта «Дивана» Хафиза