Аналитическая передача Смысл игры 70 - текст, часть I
Click to viewЧасть I. Сергей Кургинян о сотом номере газеты Суть Времени, языке войны и языке порабощения
Сергей Кургинян: Дорогие друзья! Первое из очень важных и случившихся частностей, которые не имеют ни глобального ни общенационального характера, но о которых я, тем не менее, не сказать не могу и поэтому говорю вначале клуба - это выход сотого номера нашей газеты. Когда газета начиналась, мы совершенно не планировали что будет сто номеров. Мы думали, что она просуществует год, мы напишем учебники, написав эти учебники, подведем черту под газетным проектом, и начнем какой-нибудь новый.
Газета нами планировалась как именно сочетание вот этих учебных возможностей для Сути времени - потому что молодежь, которая собралась в Суть времени, она любопытна, и имеет вполне живой ум, но этот ум... не всегда обременен всякими деталями по поводу того, что такое наша история, как выстраиваются разного рода схемы, что происходит в политике и так далее. Контекстов там не хватает по естественным причинам, связанным с тем, как именно шло преподавание в постсоветское время. Это каким-то образом надо было преодолеть, и сформировать эти учебники, и заодно сделать так, чтобы все заседания ячеек, связанных с идеологией, всё-таки были каким-то образом синхронизированы -- с точки зрения того, что на них обсуждается примерно один и тот же круг вопросов. Ну и просто, чтобы люди читали в течение года, еще включили в этот круг какое-то количество читающих, и сами образовывались, а мы постепенно из этого собирали учебники и открывали Школы.
Мы эту задачу решили за год. За год с небольшим. И надо сказать - достаточно серьезно надорвавшись, но эти учебники написали, они вполне достойные, более чем по любым стандартам любого международного ВУЗа. Построена с помощью газеты была школа, абсолютно нового типа, которую мы назвали «Школа высших смыслов» и которая уже проявила себя в дальнейшем.
Это была первая задача. По ходу решения этой задачи, мы создали движение, которое назвали Агенты Сути, то есть люди, которые это распространяют. Посмотрели на это - как люди всё в себя впитывают, насколько велик спрос на подобного рода продукцию и так далее. При этом мы всё время считали, что газету будет читать только само движение и она, в сущности, и была расценена как внутренняя газета. А она оказалась шире. И люди из Сути времени, которые вошли в движение Агентов Сути, проявили достаточно упорства. Не буду говорить, что какую-то такую особую мобилизационную пылкость, но достаточно упорства для того чтобы газета стала распространяться. И она распространяется, и ее тираж не падает, а раз он не падает, то значит, он повышается. Это - закон. Он сначала был выше, потом естественным образом он спадал, мы думали, что он спадет до количества членов организации. Ничего подобного, он не спал до количества членов организации, он, наоборот, остался достаточно высоким, и совершенно не желает спадать.
Это означает, во-первых, что сама организация газету распространяет, потому что мы же не распространяем это другими стандартными современными средствами, мы это делаем в основном как бы "из рук в руки". То есть, она не устает это делать. А во-вторых, что количество желающих это читать гораздо больше членов организации.
Педагогика продолжилась, потому что помимо книг, возникли постоянно эти газеты, и я понял, что люди приучились к тому, чтобы их читать, они чуть-чуть по-другому разговаривают, гораздо более тонко или разговаривать, другими словами и имея уже за этими словами уже какие-то контексты, какой-то объем контентов -- то есть содержание. А это очень сказывается на всем происходящем.
И, наконец, эта газета должна была решить задачу «денаркотизации» патриотического движения.
Патриотическое движение, не в буквальном, конечно, смысле, а в психологическом в фигуральном, колоссальным образом, успокоительность есть общее качество всего патриотического движения: «Успокойте нас! Либо включите какую-нибудь такую паническую истерию -- но ненадолго, чтобы потом мы, испытав недолговременно вот эту пятиминутку психоза, как бы погрузились в свои дела, -- либо успокаивайте нас, что всё будет хорошо, что хорошо будет без нас, а мы будем приходить в зал и слышать что-нибудь успокоительное».
Первый раз я всё это заметил в 1992-м году, когда вместе с другими авторами газеты «Завтра» я стал приезжать выступать в Прибалтику, Молдавию, другие места, где сидела публика, находящаяся фактически на оккупированных территориях. Эта публика должна была решать для себя проблему простую: как плоха реальная ситуация, что в ней делать - бежать, выживать, каким способом, как объединяться и так далее. А она хотела слышать одно - что через три месяца всё кончится, рассеется «как сон, как утренний туман», всё станет хорошо, Советский Союз восстановится и так далее. И нужно было удовлетворять этот спрос в переполненных залах, в которые приходили и говорили: «Сделайте нам успокоительное! Сделайте нам успокоительное! Сделайте нам еще… еще… еще… еще… еще».
Я тогда же понял, что заниматься этим не буду. Но поскольку впервые возможность быть автономными возникла у «Сути времени» и у меня только с изданием этой газеты, то по-настоящему сказать: «Фиг вам, а не успокоительность! Фиг вам, а не наркотизация!» - я мог только в этой газете.
Газета названа мобилизационной. Каждая ее реплика - война, та или иная. Естественно, что мы долгие десятилетия всё время считали, что ничего хуже войны быть не может. «Только б не было войны!» Только б как-нибудь избежать, только б не было никакого боевого духа. Высокий спрос, например, на того же Высоцкого -- или Цоя, отчасти -- на фоне этого постоянного антимилитаризма говорил о том, что внутри общества есть силы, которые хотели бы другого языка. А где другой язык, там другой дискурс, там другая структуризация, там другие возможности действовать.
Вы создали язык - делайте вокруг этого структуры, делайте вокруг этого субъекты, которые, используя этот язык, начинают действовать. Ну, естественно, что Высоцкий и Цой как бы... трагически достаточно завершили свой жизненный путь. Я не хочу ставить знак равенства между ними, не хочу воспевать их творчество, не хочу говорить о том, что оно безупречно с государственной точки зрения. Я хочу сказать одно. Что:
А парень тот - он тоже здесь,
Среди стрелков из «Эдельвейс».
Их надо сбросить с перевала.
Какой ценой?.. Что?.. Вот есть перевал -- их надо сбросить с перевала. Вот этот язык, он мог создать боевые социальные, политические, интеллектуальные группы в обществе. Но он их не создал.
Как говорил тот же Галич - совсем уже человек чужой патриотическому движению, и тем не менее:
Непричастный к искусству,
Не допущенный в храм,
Я пою под закуску
И две тысячи грамм.
Хватило гитар для того, чтобы разрушить, и не хватило для того, чтобы что-то собрать вокруг войны. Не хватило - и всё.
А всё остальное говорило на языке демилитаризации. Особенно сильно любила этот язык наша родная армия в лице ее офицерского корпуса. Куда бы я ни приезжал, везде всё было примерно одинаково. Ты начинаешь обсуждать, что Родина в опасности - с тобой начинают обсуждать сколько детских садиков построено за последнее полугодие, как удовлетворяются медицинские и прочие проблемы. Спору нет, проблемы серьезные. Спору нет, для людей, у которых есть семьи и всё прочее и которым нужно тянуть этот тяжелый военный труд, это очень важно. Но нельзя же было подменять одно другим!
Мне всё время казалось, что армия, которая забыла о том, что в сущности-то те, кто ее составляет, пришли в нее, чтобы умирать за Отечество. И они, в каком-то смысле, как монахи. Что военная форма - что сутана. Если они это забывают, как-то это уже не армия, а что-то другое - какая-то такая странная корпорация, которая существует то ли для самой себя, то ли не понятно для чего.
Снова говорю: я не хочу ничего плохого сказать о Советской армии по факту ее деятельности. В Афганистане она вела себя блестяще. Она была сильнейшей в мире. Я просто хочу обратить внимание на то, что, когда началась политическая жизнь, государственная жизнь, когда понадобилось другое мужество, этого мужества не было.
Мне говорили в свое время:
-- Боже мой, как же я сейчас переживаю, как я переживаю! -- очень искренний человек, хороший, говорил, -- Вот у меня же тогда, когда я командовал... -- я не помню, батальоном или полком, -- он меня слушался. Ну почему же я в 91-м или 93-м не двинул его для того, чтобы помешать разрушителям Отечества? -- и так далее.
Потом, когда пошла речь о том, что нужно что-то написать о Стрелкове - с военной точки зрения - возник тот же поджатый хвост, как и в 91-93-м году.
-- Нет-нет. Писать с военной точки зрения?!. Да что-то не с руки… да не ко времени… да отпуск… да то, да то… пятое-десятое…
Ну, и теперь я могу ответить на это: Вот потому же, почему вы эти статьи не написали, вы и свои батальоны в 91-93-м не подняли. А кто поднял - тот мертв. Потому что вы не подняли.
Между прочим, современное офицерство, более или менее возрастное, прекрасно понимает, что по всем инструкциям советского государства всё, что происходит в связи с разрушением СССР, представляет собой особый период, на который, между прочим, есть инструкции поведения. Эти инструкции обязаны исполнять. Но их же никто не исполняет - с точки зрения державного долга, чести и всего остального.
Итак, вопрос возник для меня в очень простой категории, которая является одновременно максимально сложной: «поработитель», «порабощение», -- и всё, что из него вытекает.
Я не хочу говорить о какой-то прямой оккупации (или даже косвенной) России какими-то злыми силами. Это любимая тема других ораторов. Я хочу сказать, что порабощение по факту состоялось. Потому что с точки зрения античности, да и последующих эпох, раб - это человек без чести. И всё.
Известный способ диагностировать это не нуждается в очень детальном разбирательстве. Всё просто. В какой-то момент господин показывает рабу, что он может умереть за это, а раб не может. И в этот момент раб признает, что он раб. И признает волю господина. Это известно. Могу адресовать к книгам Мамардашвили и других. Гегеля. Это известная вещь.
Порабощение произошло, потому что фактически адаптация к постсоветской ситуации потребовала предельной свободы в выборе средств адаптации. В этой связи любая скованность такой простой вещью, как то, что ты должен умереть за свое достоинство или за такие вещи, которые из него вытекают, она просто означала смерть.
Это и есть закон оккупированной страны. Что делается в оккупированной стране? Показывают, что, если ты не становишься предельно пластичным во всем, что касается твоего высшего достоинства, чести и так далее, тебя ждет беспощадная одноминутная смерть. Демонстративно. И тогда люди понимают, что кто-то ее выберет - и просто умрет. А все остальные начнут адаптироваться соответственно закону избавления от чести, как от обременения несовместимого с жизнью. А поскольку его вырывание из себя болезненно, и там остается дырка, то эту дырку надо чем-то замазать и как-то убедить себя, что это атавизм, что это есть что-то крайне ненужное, что то, от чего ты избавился, не есть нечто, так сказать, фундаментальное.
Дальше начинается уже жизнь без этого. Мне кажется, что двадцатилетие этой жизни в поработительной ситуации сформировало определенный характер, определенный тип адаптации, определенный способ реакции на себя и других и, конечно, привело к колоссальной десоциализации того слоя людей, от которых будет зависеть будущее России. Потому что все, кто отодвинулись от этого способа жить, они отодвинулись на периферию и исполнили в сущности то, что всегда исполнял раб, - уход в свой внутренний мир. Куда, в какое место свободы уходил раб? Во внутренний мир. Лишь жить в себе самом умей...
В сущности, это, этот уход, отступление на территорию внутреннего мира, породило христианство. И через христианство покончило с рабовладельческим строем.
Но уход в свой внутренний мир - называется ли он Интернетом или мечтаниями - удовольствие небесплатное. Это покупается ценою полного отказа от социальных коммуникаций, от острых форм оперирования всем, что с ними связано, от каких-то взаимодействий, от принятия каких-то вызовов и ответа на них. Всё это исчезает.
Соответственно, ты вдруг сталкиваешься с поколениями, которые по нормам социальных коммуникаций могут быть названы тотально социопатическими, то есть лишенными этих способностей. Но эти способности утрачены в силу того же, что это поколение отступило с той территории, на которой оно могло, потеряв как бы вот этот маленький-маленький кусочек самих себя, продолжать выживать, приспосабливаться, коммуницировать и так далее.
Они не хотели воровать. Поскольку бизнес был синонимом воровства - они ушли из него. Потом они ушли еще откуда-то, ушли еще откуда-то. Образовалась эта кипящая фекальная жизнь - и перед людьми был поставлен вопрос: либо ты плавай в этих фекалиях, либо вообще не плавай. Но тогда все твои мышцы, которыми ты плаваешь, будут атрофированы.
Нужно было как-то (А) эти мышцы разминать и создавать для них какие-то тренировки. И нужно было (Б) возвращаться к этому непростому понятию о чести, причем не о выдуманной, как у многих, а реальной.
Это был очень непростой вопрос. И в этом смысле газета «Московский комсомолец» или «Независимая газета» одинаково не подходят для решения этой задачи, а мы ее решали. И в каком-то смысле продолжаем решать.
Короче, вместо одного года это всё продлилось ровно эти сто номеров. Это будет продолжаться дальше. За это время подтянулись какие-то люди, которые тоже начали писать, - не без сложностей, но начали. Мы вот-вот развернем до конца электронный сайт, где будет всё, связанное с газетой: информационные модули, блоги, и бог знает что еще. Газета превратится еще вдобавок в такой портал. То есть мы продолжаем наступление на этом направлении. Мы превратили газету в учебники и продолжаем наступление на этом направлении. Мы наполняем этот университет не только интеллектуальным, но и материальным содержанием. И всё это, в сущности, вокруг газеты.
В этом смысле я бы хотел поздравить всех членов организации «Суть времени», а также всех читателей этой газеты с тем, что сотый номер вышел. Пожелать коллективу издающих это людей, которые, конечно, абсолютно измотаны тем, что им каждую неделю фактически приходится это делать, продолжить свою работу. Газету мы не закрываем. Мы ее развиваем. Дополняем. Дооформляем. И двигаемся дальше вот в этом наступательном направлении. Считаю, что в этом наша миссия. Общая. Тех, кто ее читает, кто ее распространяет, и тех, кто ее пишет. Спасибо всем за то, что мы дошли - чуть не сказал, доползли - до этого сотового номера. Спасибо.
Теперь начинается основной клуб, в котором я выдвигаю вперед Юрия Вольфовича Бялого. Я действительно хочу, чтобы какая-то часть клуба была посвящена вот такой важной, острой проблематике экономическо- какого-то такого технологическо-политического характера, которую он бы так, как ему свойственно, замечательно, изложил. А после этого я снова возьму слово, для того чтобы обсудить идеологию и политику в их сегодняшнем текущем моменте.
Следующая часть >>>
