Nobody expects the Spanish Inquisition!
Истории жизни некоторых доминиканцев.
Предупреждение автора: трэш угар и содомия!
Брат Альберт, 45 лет (Лора)
Когда он родился, то вместо его первого крика повитуха и роженица услышали горестный вопль его отца. Дон Мигель глядел на ярко-рыжие, торчащие в разные стороны волосы своего первенца и лихорадочно размышлял: расправиться со своей супругой сейчас - или порешить ее после выздоровления. Черноволосая донна родила своему такому же черноволосому мужу сына, у которого на голове, казалось, пылали языки пламени. Повитуха хихикала, и в ту же ночь разнесла новость всему Мадриду.
Ребенку наняли кормилицу. А мать напрасно клялась на Евангелии, что невинна в нарушении брака, и была казнена. А доставлявший столько беспокойства громкоголосый младенец отвезен немым слугой в приют при доминиканском монастыре.
Дон утешился, взяв вторую жену. Но щуплая Тереса, хоть и была знатного рода и запугана до полусмерти, оказалась безнадежно бесплодной. Не помогли ни аптекари, ни неоднократное паломничество в Сантъяго де Компостелла. Все вокруг вело дона Мигеле к неизбежному. И бастард был признан отцом.
Так восьми лет от роду рыжий мальчик, не видавший ничего, дальше щербатой кромки монастырской стены, сложенной из красных камней, оказался в богатом доме отца на правах единственного наследника. Все тот же немой слуга увозил мальчика из обители, а тот сидел на коне позади своего сопровождающего, вцепившись ему в пояс, и оглядывался на ту стену… которая будет сниться и мерещиться ему много лет. Везде: в красных женских лентах, в сочащейся кровью ране, в солнечном блике на витраже, в сужающемся в точку зрачке испуганного обвиняемого, - везде он видел ту кромку монастырской стены, миновать которую, ему казалось, было невозможно…. И долгие годы он пытался преодолеть ее, но каждый раз, когда стена была за спиной, Альберт поднимал глаза и видел точно такую же прямо перед собой.
Как только мальчика поселили в комнатах верхнего этажа, дон Мигель немедленно начал чувствовать себя не в своей тарелке - в собственном же доме. Присутствие сына ощущалось везде: в парадной гостиной, в кухне, во дворе, в комнате слуг, даже в супружеской спальне. При этом самого мальчика нельзя было вытащить из комнаты даже на аркане. Он ходил только к мессе. К тому же даже ревностных католиков дона Мигеля и донну Тересу приводил в замешательство религиозный пыл и странные речи мальчика. Когда он за обедом, отказываясь от всех блюд и напитков, кроме стакана чистой воды, сказал отцу, что всю ночь молился и на рассвете видел в лучах зари святого архангела Михаила, и что мечом его бы луч солнца, дон Мигель встал из-за стола побледневший. Тем же вечером все слуги, подававшие кушанья к столу в тот день, были высланы в самое отдаленное поместье. А забитой Тересе было строго велено молчать. Та, впрочем, и сама боялась пасынка до обморока. «Не надо было отдавать его с малолетства монахам! - ворчал дон Мигеле. - Теперь у мальчишки мозги набекрень! Пора взяться за его обучение».
Через восемь лет, когда сыну дона Мигеля исполнилось 16, королевский двор увидел худого бледного юношу, владевшего всеми искусствами, приличествующими его знатности. Одевался он всегда в черное, презирая моду. Единственным ярким пятном были огненные волосы.
Юноша отмалчивался и сторонился людей. Что - как водится - дало обратную реакцию. Его побаивались даже самые петушистые кавалеры, а дамы при его появлении млели и принимались играть веерами. Эти последние настораживали и пугали молодого человека больше всего. Дамы заключали на него пари и проявляли чудеса изворотливости и настойчивости. Юноша, впрочем, исполнив свой сыновний долг и появившись с отцом при дворе, ночь напролет лежал крестом на полу перед алтарем в домашней часовне.
Он пытался сделать вид, что стены не существует. К сожалению, зрение оказалось слишком острым.
Восемнадцатилетним сын дона Мигеле отправился в паломничество в Сантьяго де Кампостелла. В странноприимных домах на пути было душно, паломники ссорились и бранили друг друга. Молодому человеку уже сам вид раковин стал внушать отвращение…. Пока однажды он не затеял спор со старым итальянцем, представившимся богословом. Юноша горячился, цитировал доктора Аквинского, его же собеседник особого интереса не проявлял. Но тут из угла вышел и присел с дискутирующим высокий мужчина - еще не старый, но с седыми, точно выбеленными, волосами. На одежде его был изображен «цветущий» зеленый крест. Тирсо де Диас был альфересом - знаменосцем ордена Алькантара. Его спутник - оруженосец Фелисиано - держался молчком. Он повторял каждое движение своего патрона, смотрелся копией, только уменьшенной - и в физическом и в духовном смысле. Как французская картинка-обманка. На протяжении долгих часов разговора он маячил за спиной дона Диаса, демонстрируя скупую обиду на невнимание к его персоне. После чего завалился спать на солому. А Тирсо де Диас и его новый знакомый до утра сидели на дворе и беседовали. Молодому человеку казалось, что за всю жизнь он не сказал столько слов, сколько за эту ночь. Слова молитв, разумеется, в счет не шли….
А утром обнаружилось, что Фелисиано перерезал горло итальянский «богослов», опознанный позже, как бандит и головорез, промышляющий в странноприимных домах. «Забрав одного ученика, Господь послал мне другого,» - философически вздохнул дон Диас, положив руку на плечо своему ночному собеседнику.
Дон Мигеле больше не увидел своего сына. Тот прислал в Мадрид письмо с единственной строкой: «Я оставил отца своего и матерь свою и пошел за тем, кто приведет меня к Нему». Дон Мигеле впал в приступ страшной ярости, который закончился тем, что побагровевший мужчина выкатил глаза и рухнул на пол. Его разбил паралич. Тереса, в одночасье освобожденная от пасынка и получившая власть над мужем, вздохнула свободно и незаметно прибрала к рукам все немалое наследство.
Молодой человек не вступил в Алькантара, но их с Диасом прозвали неразлучниками. Юноша приобрел тонкую морщинку на переносице - от постоянного чтения книг из библиотеки своего покровителя, резкую манеру спорить - перенятую от него же, и нервную улыбку, появившуюся сама собой. Кромка стены была слишком реальной, чтобы ее игнорировать, что вызвало у молодого человека невыносимое желание разрушить ее до основания. Поэтому, когда Тирсо де Диас стал все дольше и дольше задерживать свою руку в руке юноши во время рукопожатия, тот однажды не отнял ладони вовсе….
Через четыре года дон Диас был арестован по приказу инквизиции на пороге собственного дома. Ученик его успел скрыться. На дыбе Тирсо де Диас проклинал человеческую злопамятность и выгнанного взашей неделю назад за воровство слугу, настрочившего подробный донос. После пыток он, к изумлению братьев-инквизиторов, сознался в ереси, сатанизме, колдовстве, чернокнижии и тайном хранении запрещенных книг… только не в предъявленной ему в обвинении содомии. И продолжал настаивать на полной невинности своего юного протеже. Как ни странно, ему поверили. Видимо, от парадоксальности.
Когда Диаса в санбенито привязывали к столбу на городской площади и собирали хворост, переодетый нищим, скрывающийся ученик глядел на своего учителя, оболгавшего себя, чтобы сохранить ему жизнь. И ненавидел учителя за это… предательство. Предательство себя. Предательство того, во что верил. Предательство самого ученика, заключавшееся в неверии в его силы…. Когда разожгли костер, юноша развернулся и убежал с площади. Ему казалось, что волосы цвета пламени выдают его с головой. Попытка сломать стену обернулась разбитым о камни лбом.
Когда ноги принесли его в доминиканский монастырь под Мадридом, монах ввел его - нищего - в пределы ограды. Странный «нищий» не отправился ни есть, ни спать. Он сел на траву во дворе, уставившись в стену перед собой.
Через три года он принял постриг под именем брата Альберта. Въевшиеся в пальцы чернила выдавали в нем секретаря инквизиционной комиссии. А язвительность выдавала изжитое прошлое. Так на вопрос папского нунция, посетившего монастырь: что заставило его вступить именно в доминиканский орден, брат Альберт ответил: «Облачение. Каждый доминиканец похож на птицу». К счастью, нунций рассмеялся, решив, что это шутка, и после его отъезда брат Альберт отделался недолгим покаянием и полугодовой жизнью на хлебе и воде.
За долгие годы брат Альберт провел немало процессов. Объехал всю Испанию. Там раза посетил Ватикан и даже удостоился аудиенции у Его Святейшества Папы.
Идея перелететь через стену за это время себя безусловно скомпрометировала. Но пока оставалась самой надежной.
Предупреждение автора: трэш угар и содомия!
Брат Альберт, 45 лет (Лора)
Когда он родился, то вместо его первого крика повитуха и роженица услышали горестный вопль его отца. Дон Мигель глядел на ярко-рыжие, торчащие в разные стороны волосы своего первенца и лихорадочно размышлял: расправиться со своей супругой сейчас - или порешить ее после выздоровления. Черноволосая донна родила своему такому же черноволосому мужу сына, у которого на голове, казалось, пылали языки пламени. Повитуха хихикала, и в ту же ночь разнесла новость всему Мадриду.
Ребенку наняли кормилицу. А мать напрасно клялась на Евангелии, что невинна в нарушении брака, и была казнена. А доставлявший столько беспокойства громкоголосый младенец отвезен немым слугой в приют при доминиканском монастыре.
Дон утешился, взяв вторую жену. Но щуплая Тереса, хоть и была знатного рода и запугана до полусмерти, оказалась безнадежно бесплодной. Не помогли ни аптекари, ни неоднократное паломничество в Сантъяго де Компостелла. Все вокруг вело дона Мигеле к неизбежному. И бастард был признан отцом.
Так восьми лет от роду рыжий мальчик, не видавший ничего, дальше щербатой кромки монастырской стены, сложенной из красных камней, оказался в богатом доме отца на правах единственного наследника. Все тот же немой слуга увозил мальчика из обители, а тот сидел на коне позади своего сопровождающего, вцепившись ему в пояс, и оглядывался на ту стену… которая будет сниться и мерещиться ему много лет. Везде: в красных женских лентах, в сочащейся кровью ране, в солнечном блике на витраже, в сужающемся в точку зрачке испуганного обвиняемого, - везде он видел ту кромку монастырской стены, миновать которую, ему казалось, было невозможно…. И долгие годы он пытался преодолеть ее, но каждый раз, когда стена была за спиной, Альберт поднимал глаза и видел точно такую же прямо перед собой.
Как только мальчика поселили в комнатах верхнего этажа, дон Мигель немедленно начал чувствовать себя не в своей тарелке - в собственном же доме. Присутствие сына ощущалось везде: в парадной гостиной, в кухне, во дворе, в комнате слуг, даже в супружеской спальне. При этом самого мальчика нельзя было вытащить из комнаты даже на аркане. Он ходил только к мессе. К тому же даже ревностных католиков дона Мигеля и донну Тересу приводил в замешательство религиозный пыл и странные речи мальчика. Когда он за обедом, отказываясь от всех блюд и напитков, кроме стакана чистой воды, сказал отцу, что всю ночь молился и на рассвете видел в лучах зари святого архангела Михаила, и что мечом его бы луч солнца, дон Мигель встал из-за стола побледневший. Тем же вечером все слуги, подававшие кушанья к столу в тот день, были высланы в самое отдаленное поместье. А забитой Тересе было строго велено молчать. Та, впрочем, и сама боялась пасынка до обморока. «Не надо было отдавать его с малолетства монахам! - ворчал дон Мигеле. - Теперь у мальчишки мозги набекрень! Пора взяться за его обучение».
Через восемь лет, когда сыну дона Мигеля исполнилось 16, королевский двор увидел худого бледного юношу, владевшего всеми искусствами, приличествующими его знатности. Одевался он всегда в черное, презирая моду. Единственным ярким пятном были огненные волосы.
Юноша отмалчивался и сторонился людей. Что - как водится - дало обратную реакцию. Его побаивались даже самые петушистые кавалеры, а дамы при его появлении млели и принимались играть веерами. Эти последние настораживали и пугали молодого человека больше всего. Дамы заключали на него пари и проявляли чудеса изворотливости и настойчивости. Юноша, впрочем, исполнив свой сыновний долг и появившись с отцом при дворе, ночь напролет лежал крестом на полу перед алтарем в домашней часовне.
Он пытался сделать вид, что стены не существует. К сожалению, зрение оказалось слишком острым.
Восемнадцатилетним сын дона Мигеле отправился в паломничество в Сантьяго де Кампостелла. В странноприимных домах на пути было душно, паломники ссорились и бранили друг друга. Молодому человеку уже сам вид раковин стал внушать отвращение…. Пока однажды он не затеял спор со старым итальянцем, представившимся богословом. Юноша горячился, цитировал доктора Аквинского, его же собеседник особого интереса не проявлял. Но тут из угла вышел и присел с дискутирующим высокий мужчина - еще не старый, но с седыми, точно выбеленными, волосами. На одежде его был изображен «цветущий» зеленый крест. Тирсо де Диас был альфересом - знаменосцем ордена Алькантара. Его спутник - оруженосец Фелисиано - держался молчком. Он повторял каждое движение своего патрона, смотрелся копией, только уменьшенной - и в физическом и в духовном смысле. Как французская картинка-обманка. На протяжении долгих часов разговора он маячил за спиной дона Диаса, демонстрируя скупую обиду на невнимание к его персоне. После чего завалился спать на солому. А Тирсо де Диас и его новый знакомый до утра сидели на дворе и беседовали. Молодому человеку казалось, что за всю жизнь он не сказал столько слов, сколько за эту ночь. Слова молитв, разумеется, в счет не шли….
А утром обнаружилось, что Фелисиано перерезал горло итальянский «богослов», опознанный позже, как бандит и головорез, промышляющий в странноприимных домах. «Забрав одного ученика, Господь послал мне другого,» - философически вздохнул дон Диас, положив руку на плечо своему ночному собеседнику.
Дон Мигеле больше не увидел своего сына. Тот прислал в Мадрид письмо с единственной строкой: «Я оставил отца своего и матерь свою и пошел за тем, кто приведет меня к Нему». Дон Мигеле впал в приступ страшной ярости, который закончился тем, что побагровевший мужчина выкатил глаза и рухнул на пол. Его разбил паралич. Тереса, в одночасье освобожденная от пасынка и получившая власть над мужем, вздохнула свободно и незаметно прибрала к рукам все немалое наследство.
Молодой человек не вступил в Алькантара, но их с Диасом прозвали неразлучниками. Юноша приобрел тонкую морщинку на переносице - от постоянного чтения книг из библиотеки своего покровителя, резкую манеру спорить - перенятую от него же, и нервную улыбку, появившуюся сама собой. Кромка стены была слишком реальной, чтобы ее игнорировать, что вызвало у молодого человека невыносимое желание разрушить ее до основания. Поэтому, когда Тирсо де Диас стал все дольше и дольше задерживать свою руку в руке юноши во время рукопожатия, тот однажды не отнял ладони вовсе….
Через четыре года дон Диас был арестован по приказу инквизиции на пороге собственного дома. Ученик его успел скрыться. На дыбе Тирсо де Диас проклинал человеческую злопамятность и выгнанного взашей неделю назад за воровство слугу, настрочившего подробный донос. После пыток он, к изумлению братьев-инквизиторов, сознался в ереси, сатанизме, колдовстве, чернокнижии и тайном хранении запрещенных книг… только не в предъявленной ему в обвинении содомии. И продолжал настаивать на полной невинности своего юного протеже. Как ни странно, ему поверили. Видимо, от парадоксальности.
Когда Диаса в санбенито привязывали к столбу на городской площади и собирали хворост, переодетый нищим, скрывающийся ученик глядел на своего учителя, оболгавшего себя, чтобы сохранить ему жизнь. И ненавидел учителя за это… предательство. Предательство себя. Предательство того, во что верил. Предательство самого ученика, заключавшееся в неверии в его силы…. Когда разожгли костер, юноша развернулся и убежал с площади. Ему казалось, что волосы цвета пламени выдают его с головой. Попытка сломать стену обернулась разбитым о камни лбом.
Когда ноги принесли его в доминиканский монастырь под Мадридом, монах ввел его - нищего - в пределы ограды. Странный «нищий» не отправился ни есть, ни спать. Он сел на траву во дворе, уставившись в стену перед собой.
Через три года он принял постриг под именем брата Альберта. Въевшиеся в пальцы чернила выдавали в нем секретаря инквизиционной комиссии. А язвительность выдавала изжитое прошлое. Так на вопрос папского нунция, посетившего монастырь: что заставило его вступить именно в доминиканский орден, брат Альберт ответил: «Облачение. Каждый доминиканец похож на птицу». К счастью, нунций рассмеялся, решив, что это шутка, и после его отъезда брат Альберт отделался недолгим покаянием и полугодовой жизнью на хлебе и воде.
За долгие годы брат Альберт провел немало процессов. Объехал всю Испанию. Там раза посетил Ватикан и даже удостоился аудиенции у Его Святейшества Папы.
Идея перелететь через стену за это время себя безусловно скомпрометировала. Но пока оставалась самой надежной.