К возможности нового нарратива: бытие и знание в оптике пост- и сверх- модернизма
/ коротко - всё предыдущее в целом /
Итак, краткое изложение содержания всех предыдущих блоков данного цикла-диалога приведено отдельным постом (см. по ссылке в подзаголовке). Процесс осмысления возможности нового нарратива предстает как путь оттенения/высвечивания элементов, связей и демаркационных граней, образующих консенсусно-полемическую рамку живой/мёртвой жизни. В качестве очередной вехи на этом пути выдвинулась задача демаркации постмодернистского диалогизма и сверхмодернистского архиполемизма (см. там же заключительные абзацы).
Второе слагаемое этой контр-позиции включает в себя, собственно, стержневое начало нового нарратива, его миро-проектное ядро (сверх-модернизм) и концептуально-методологическое обеспечение (архи-полемизм). И этот цикл, и ключевые материалы блога
arhipolemos (см. три заглавных поста с коллекцией ссылок), по преимуществу, посвящены осмыслению этого слагаемого.
Постмодернизм тоже часто упоминался и в цикле, и на страницах блога. Но никогда не выступал предметом специального, обстоятельного рассмотрения в качестве интеллектуального течения с его методологией, концептуальной оптикой и определенной стратегией практического воздействия. Наконец, появился серьёзный повод восполнить этот пробел в рамках данного цикла.
Что же касается проведения демаркации пост-/сверх- модернизма, суть этой задачи в том, чтобы пробраться к возможности обретения сверхмодернистской сложности, которая является спасительным ответом на смертоносную сложность постмодернизма.
Итак.
На пути исторического развития классики, и особенно, классики интеллектуальной (философии и науки), всегда находилось место, с одной стороны, скептицизму и отрицанию, с другой стороны, игре и иронии. Но всегда было так, что скепсис и отрицание становились тем антитезисом, который приуготовлял новый синтез; игра несла возможность утверждения новой нормативности, ирония лишь подчёркивала ту серьёзность, которая содержалась в синтезе и нормах. И в любом случае, вся цепь утверждений/отрицаний, иронически-игровых/нормативно-серьёзных позиций в целом их взаимопринадлежности и противоборства, всё это становилось концентрированным выражением духа исторического свершения.
Беспрецедентность постмодернизма, как интеллектуального течения, возникшего на излёте исторического развития западно-европейской классики, состоит в том, что, вместе с теснейшим сопряжением иронически-игровой и скептически-отрицающей интенций в отношение ко всей культурной традиции, здесь принципиально отсутствует намерение прийти к новому мировоззренческому синтезу, установить какое бы то ни было единство, в котором могла бы найти своё основание новая картина мира и новый образ человека.
Такова самая общая характеристика постмодернизма - в контексте нашего наброска. Теперь попытаемся воспроизвести системное представление о том, каковы постмодернистские стратегии по отношению ко всем элементам нашей консенсусно-полемической рамки и во всех измерениях, выделенных в ней (см. 6-й блок данного цикла, - особенно, фрагменты с двумя схемами-таблицами в середине и конце текста). При этом акцентировать внимание будем на таких элементах экзистенциально-метафизического измерения, как бытие и знание: способность быть человеком, сообщающая знанию творческую действенность vs. отсутствие этой способности, превращающее знание в мёртвый груз или инструмент игровых манипуляций. Плюс - концептуально-методологическое измерение (приоритетное в рамках нашего осмысления возможности нового нарратива), в котором фиксируется то, как контр-позиция бытия/небытия сказывается в речевой энергии: молчаливое внятие своевременно-решающему vs. болтливая немота, безотчётная к возможности такого внятия.
Сначала, по традиции, обратимся к авторитетным наработкам по этой тематике. Интерес представляет цикл "Концептуализация Не-Бытия" Ю.В. Бялого. Конкретнее - рассмотрение в этом цикле того, как с позиций постмодернистского мышления предстают ключевые философские вопросы.
А именно:
вопросы о бытии мира и человека в их непосредственной связи с вопросами о структуре знания, процессах и способах его получения и распространения (что соответствует экзистенциально-метафизическому измерению консенсусно-полемической рамки - в связи с её концептуально-методологическим измерением), а также о возможностях задействования знания в жизни общества и человека (социально-политическое измерение) и формировании представлений о предельных основаниях их культурно-исторического развития (историософско-метафизическое измерение).
Вначале цикла дано чёткое представление о генезисе постмодернизма в ситуации кризиса онтологических, гносеологических и аксиологических оснований проекта Модерн. В этой связи, отмечается, что в процессе своего становления постмодернизм
начинает атаковать «бытие» во всех сферах человеческой мысли и практики.
Например, разбирается марксистское и постмарксистское представление о человеке. Утверждается, что марксизм определяет человека только как совокупность общественных отношений. Отсюда делается вывод, что человека как бытийной данности нет. Он - как продукт взаимоотношений между людьми - существует (бытийствует) только в процессе таких взаимоотношений.
А затем становящийся постмодернизм начинает «переосмысливать» бытийность Модерна в самых радикальных формах. Все вещи (личности, события) рассматриваются как не имеющие собственного бытийного статуса. И приобретающие смысл и бытие лишь в ходе «пересечения» изменчивых взаимных отношений и функций. И называется это «смерть онтологии».
Ю. Бялый. Концептуализация Не-Бытия.
Концепты постмодернизма. Часть I. Предыстория // Суть времени. №8 от 12 декабря 2012 г.
Да, что касается понимания сущности человека в связи с общественными отношениями, это как раз к слову о том, как позднесоветское упрощение марксистской классики, вольно или невольно, приуготавливает "перестроечный" демонтаж и постсоветскую игру на понижение (о чём см. в 1-м блоке данного цикла, плюс - здесь). Но вот, далее, в цикле Бялого - о масштабе постмодернистской атаки на бытие.
Философы много говорили о «фаустианском человечестве», то есть о человечестве, стремящемся к научному постижению всего и вся. Но ведь можно ввести и понятие «гамлетианское человечество», назвав таковым человечество, для которого есть и понятие «быть», и понятие «не быть».
Бытие - это не быт. Это определенное отношение человека к миру. Вторгаясь в мир, испытуя его, терзая его своими научными экспериментами, человечество говорит миру: «Я понимаю, что ты есть, и что ты содержишь в себе великие тайны. Я существую для того, чтобы эти тайны из тебя извлечь. Я понимаю, что ты не хочешь их мне отдавать. Что ты сопротивляешься. Но я преодолею твое сопротивление и добуду эти великие тайны, потому что я - человечество».
Постмодернист, усмехаясь, спрашивает: «А кто вам говорит, что мир есть? Что он обладает этим самым бытием? Что он содержит в себе искомое? Это вы, наверное, из Книги Бытия почерпнули? Опомнитесь! Мы с вами находимся в совершенно иной ситуации, нежели те, кто ориентировался на эту самую Книгу Бытия. На наших глазах потеряло право утверждать свою сопричастность бытию очень и очень многое. И кто вам сказал, что в итоге все не потеряет сопричастность бытию? А если все потеряет сопричастность бытию, то что такое бытие? И чем оно отличается от небытия? <...>
Нет никакого «быть», понимаете! Есть только вещи и идеи. Вещи вступают в определенные отношения с идеями. Отношения между идеями и вещами могут меняться. Эти изменчивые отношения спутываются в какой-то зыбкий клубок. Внутри клубка все пребывает в состоянии, промежуточном между «быть» или «не быть». То, что сегодня обладает статусом «быть», завтра обладает статусом «не быть», и наоборот.
Постоянно меняется все. Не только отношения между вещами и идеями, но и принципы функционирования того, что мы именуем «вещами» и «идеями». Если хотите называть бытием это клубящееся лукавое нечто, пребывающее в состоянии фундаментальной неустойчивости, сотканное из сомнительности и изменчивости, - ваше право. Но признайте, что именно это, клубящееся и содержащее в себе фундаментальную неопределенность, вы называете бытием. Это - и не что другое. Откажитесь от других представлений о великом бытии, содержащем в себе ответы на ваши мучительные вопросы.
Ю. Бялый. Концептуализация Не-Бытия.
Концепты постмодернизма. Часть II. Деконструкция // Суть времени. №9 от 19 декабря 2012 г.
Теперь некоторые характеристики постмодернизма, непосредственно просматривающиеся в концептуально-методологическом измерении. Каким образом обрисованные выше стратегии постмодернистского мышления в экзистенциально- и историософско- метафизическом измерениях сказываются на том, какими средствами выражается его содержание, каков стиль этого выражения?
Вот очень ёмкая характеристика в этом ключе.
... постмодернизм рассказывает нечто определенным образом не для того, чтобы раскрыть свою суть, а также суть того, что его интересует. Он рассказывает нечто определенным образом для того, чтобы одни просто ничего не поняли и, разобидевшись, послали постмодернизм куда подальше. А другие - тоже ничего не поняв - заразились постмодернистским лингвистическим, семантическим и иным вирусом. По мне, так лучше бы они заразились сифилисом: и вылечить легче, и последствия не такие тяжелые.
С. Кургинян. Постмодернизм и другие // Суть времени. №10 от 26 декабря 2012 г.
Действительно, самое понятие "постмодернизм" уже давно стало синонимом интеллектуальной игры, насколько в своих формах рафинированной и недоступной для массового сознания, настолько крайне проблематичным образом соотнесенной с реальностью и не имеющей целью ничего вовне или внутри себя, кроме самого процесса своего осуществления. Однако самое здесь тревожное то, что такое представление распространяется на всю сферу гуманитарного познания. Как и вообще - на любой интеллектуальный опыт, выраженный сколько-нибудь более сложно, чем в "два притопа, три прихлопа". Мысль, самое её возможность затмевается фобией перед такого рода жупелами, возникающими в результате распространения специфического постмодерн-стиля мышления.
Но тем настойчивей задача разобраться в устройстве того интеллектуального оружия, которым является постмодернизм. Разобраться, прежде всего, для того чтобы именно отделить зёрна от плевел, провести отчётливые демаркационные границы - с тем, чтобы удостовериться, где мысль заражена постмодернистским вирусом, а где она способна стать исцеляющим логосом. Собственно этого требует и для этого задаёт чёткие критерии консенсусно-полемическая рамка, очерченная в предыдущих блоках нашего цикла.
И в этом небольшом разбирательстве мы постараемся ориентироваться на выкладки, более-менее прозрачные по своим концептуальным средствам выражения. И то главное, на чём мы будем акцентировать внимание, чтобы сделать максимально доступным понимание постмодернистских текстов, это те выкладки, которые содержат программные позиции. При этом, конечно, будем иметь в виду ту специфическую условность, которую, в случае этих текстов, приобретает возможность увидеть в них нечто программное. Ибо программность, строго говоря, является атрибутом классики, которая целенаправленно демонтируется постмодернистами. А значит, особый акцент в своём ёмком разборе мы будем делать на концептуально-методологической стратегии постмодернизма. И это, разумеется, тоже с теми оговорками, что и концептуальность, и методологичность, и целенаправленность, и стратегичность суть тоже классические атрибуты интеллектуального, и в целом, социально-культурного опыта.
Наконец, самое главное в нашем разборе, это ключевое значение темы нарратива, - что и будет решающим в нашем подходе к постмодернистской "программе".
Наиболее в этом ключе подходящими являются некоторые работы французского философа Лиотара. Ниже мы рассмотрим фрагменты этих работ, наиболее репрезентативные для нашего разбора. Но, для начала, хотелось бы упомянуть один вполне внятный текст, являющийся предисловием к такому нарочито невнятному, но несомненно "программному" произведению, как "Капитализм и шизофрения. Анти-Эдип" Делёза и Гватари (1972). Предисловие написано Фуко, соотечественником этих французских авторов, фигурой, не менее, чем они, значимой в рамках данного интеллектуального течения.
В этом предисловии книга характеризуется как "Введение в нефашистскую жизнь", в котором, для "нейтрализации властных эффектов", расставлены многочисленные "ловушки юмора: множество приглашений убраться восвояси, распрощаться с текстом, хлопнув дверью" (ср. характеристики из приведённого выше фрагмента статьи Кургиняна).
По поводу же "серьёзной" составляющей авторских намерений, которые должен уразуметь читатель, обладающий "тонким чувством юмора", по этому поводу Фуко замечает следующее:
Я бы сказал, что «Анти-Эдип» (и да простят меня его авторы) - это книга по этике, первая книга по этике, которая была написана по прошествии достаточно долгого времени (быть может, это причина, по которой ее успех не ограничен частной «аудиторией»: быть Анти-Эдипом - это стало уже определенным стилем жизни, способом мысли и существования). Что делать, чтобы не стать фашистом, даже если (особенно если) ты считаешь себя бойцом революции? Как освободить наши речи и действия, наши сердца и наслаждения от фашизма? Как изгнать фашизм, который отпечатался во всем нашем поведении? Христианские моралисты искали следы плоти, затаившиеся в закоулках души. А Делез и Гваттари исследуют мельчайшие следы фашизма в нашем теле.
М. Фуко. Предисловие к американскому изданию «Анти-Эдипа»
(Делёз Ж., Гваттари Ф. Капитализм и шизофрения. Анти-Эдип. Екатеринбург: "У-Фактория", 2007).
Значит, вот такая заявка - на "анти-фашистский шизо-анализ", как подход, выполняющий "этическую" задачу освобождения от "скорбной тирании наших повседневных жизней". В чертах "фашизма", которые, как утверждается, глубоко запечатлены в самоем витальном субстрате общественного бытия, нетрудно узнать онтологические и гносеологические атрибуты классической парадигмы: целостность, универсальность, иерархичность, субъектность, интеллектуальная интуиция, воля. Это явно просматривается в перечне рекомендаций к мышлению-действию, который будет приведён ниже.
Предварительно заметим, что, конечно, классика испытывает превращения, специфические мутации даже в самых своих основаниях. И конечно, тот реальный фашизм, который появился в Европе 1930-х годов, вырос на "почве" этих процессов. Однако постмодернизм, по сути, осуществляет дальнейшее "возделывание" этой метафизически-нигилистической "почвы". Ибо постмодернисты намерены устранять не столько аномалии, происходящие с формами, сколько, по сути, самое их содержание. А методы этой интеллектуально-политической борьбы способны лишь интенсифицировать процессы превращений и мутаций.
Так, в качестве "руководства для повседневной жизни", среди прочего, предлагается (см. там же):
- "освободить политическое действие от любой формы тотализирующей или объединительной паранойи", и для этого, в противоположность классическим "разделению на части и пирамидальной иерархизации" (диалектические анализ/синтез), "развивать мысль, действие и желания посредством пролиферации, взаимоналожения и разъединения" (деконструкция);
- "не забывать: продуктивное - это не оседлое, а кочевое";
- выносить тяжесть борьбы, отдавая себе отчёт в том, что "революционной силой обладает только связь желания с реальностью";
- избегать "обоснования политической практики единственной Истиной", но "использовать политическую практику в качестве усилителя мысли, а анализ - в качестве множителя форм и областей вмешательства политического действия";
- производить с индивидуальным опытом "умножения и смещения, различные рекомбинации", чтобы опыт коллективный становился "не органической связью, которая объединяет выстроенных в иерархию индивидов, а постоянным генератором «деиндивидуализации»" и проч.
Вот, это совсем ёмко и вполне прозрачно - постмодернизм, как он есть в концептуально-методологическом и политико-практическом исполнении. И тем более это является сегодня доступным для уразумения, когда мировосприятие и поведение, отформатированные шизо-аналитической "машинерией желания", приходится наблюдать поставленными на поток в сегодняшних социально-политических процессах.
Теперь Лиотар. Конечно же - "Состояние постмодерна". Ещё одна "программная" работа, в отличие от представленной выше, более ориентированная на академический формат социально-философского осмысления.
Текст этой книги, вышедшей в конце 70-х годов прошлого века, был изначально представлен автором как "Доклад о знании в наиболее развитых обществах". А, собственно, той формой аккумуляции знания, которая соразмерна означенной кондиции культурно-исторического развития общества, здесь выступают нарративы, они же - мета-рассказы (metarecits), или великие рассказы (grands recits). И в то же время, нарративы, а точнее, кризис этой формы знания, выступают здесь как маркер, посредством которого свидетельствуется это самое состояние после модерна.
И вот, нечто из этих свидетельств, вполне доступное для широкой публики.
Упрощая до крайности, мы считаем "постмодерном" недоверие в отношении метарассказов. Оно является, конечно, результатом прогресса науки; но и прогресс в свою очередь предполагает это недоверие. С выходом из употребления метанарративного механизма легитимации связан, в частности, кризис метафизической философии, а также кризис зависящей от нее университетской институции. Нарративная функция теряет свои функторы: великого героя, великие опасности, великие кругосветные плавания и великую цель. Она распыляется в облака языковых нарративных, а также денотативных, прескриптивных, дескриптивных и т.п. частиц, каждая из которых несет в себе прагматическую валентность sui generis. Каждый из нас живет на пересечениях траекторий многих этих частиц. Мы не формируем без необходимости стабильных языковых комбинаций, а свойства, которые мы им придаем, не всегда поддаются коммуникации.
Таким образом, грядущее общество соотносится не столько с ньютоновской антропологией (как то структурализм или теория систем), сколько с прагматикой языковых частиц.
Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. М.: ИЭС; СПб.: "Алетейя", 1998. Введение.
Имеется достаточно большое временное отстояние - в 35 с лишним лет, - но то, о чём говорится в этом описании состояния Западного мира, начало настигать Россию примерно в тот же период. И в постсоветский период многократно усилилось в своей дестабилизирующей динамике как в России, так и на Западе.
Как можно в этой связи заметить, взгляд Лиотара на культурно-историческую ситуацию чрезвычайно созвучен тому, что говорится об этой ситуации в нашем цикле. Тем паче важно чётко очертить грань, где созвучность нашего и постмодернистского описаний имеет место, а где она заканчивается.
Суть нашей позиции заключается в том, что в ситуации постмодернизационного транзита классические формы культуры, как и само общественное сознание, являющееся носителем этих форм, теряют способность удерживать смысловое единство, на котором держатся большие нарративные системы. Эта ситуации должна раз-решиться на воспроизводство утерянного единства в новом мировоззренческом синтезе, выраженном в новом нарративе.
В диагнозе мы, по сути, сходимся с позицией Лиотара. Но наше кардинальное расхождение можно зафиксировать, во-первых, в том, что постмодернист не признаёт ни онтологических корней смыслового единства, ни, соответственно, возможности разрешения ситуации постмодерн в новом единстве через формирование нового нарратива. Соответственно, во-вторых, кардинальные различие присутствует в рецептуре по части того, каким образом обществу надлежит справляется со своим исторически транзитным состоянием.
Продвигаясь в ключе этих демаркационных линий, попутно затронем ещё свидетельства диагностического характера.
Существует много различных языковых игр - в силу разнородности их элементов. Они дают возможность своего учреждения только через места сбора и распределения информации - это локальная детерминация.
Решающие инстанции могут, тем не менее, попытаться управлять этими облаками социальности по матрицам "input/output" в соответствии с логикой, содержащей взаимосоразмерность элементов и определимость целого. Благодаря ей наша жизнь оказывается обреченной на рост продуктивности. Оптимизация рабочих характеристик системы, ее эффективность становятся критериями ее легитимности, где социальная справедливость понимается как научная истина. Применение этого критерия ко всем нашим играм сопряжено со своего рода террором, мягким или жестким: "Будьте операциональными, т.е. будьте взамосоразмерными или убирайтесь."
Лиотар Ж.-Ф. Указ. соч. Там же.
Значит, что касается "облачного" состояния социальной коммуникации и отношений её участников (см. в тему), а также, что касается механически-операционального разруливания этого состояния властными и экспертными инстанциями, здесь опять можно отметить созвучие с нашей позицией. Разве что, ныне всё это приобрело ещё более зашкаливающие кондиции, чем в той социально-культурной ситуации, которую описывает Лиотар (ср. "конгениальное": "нац.идея" - патриотизм, который должен проявляться в способности "быть более эффективными в создании более привлекательной для всех страны").
Но вот, далее, - собственно, что касается рецептуры, - методологическая стратегия, а также связанный с ней "оптимистический" умонастрой.
Такая логика [поиска] наиболее эффективного, конечно, бессознательна во многих отношениях, поскольку, в частности, в социо-экономическом поле существует противоречие: эта логика подразумевает одновременно меньше работы (чтобы снизить себестоимость продукции) и больше работы (чтобы уменьшить социальные издержки на содержание незанятого населения). Но наша недоверчивость теперь такова, что, в отличие от Маркса, мы уже не ждем спасительного выхода из этой несостоятельности.
Вместе с тем, состояние постмодерна чуждо как разочарованности, так и слепой позитивности установления границ. В чем же может заключаться легитимность в эпоху после метарассказа? Критерий оперативности технологичен, он не подходит для суждения об истинности или ложности. Консенсус, получаемый в результате дискуссии, как у Хабермаса? Но он насилует гетерогенность языковых игр, а инновация появляется всегда из разногласия. Постсовременное знание не является исключительно инструментом властей. Оно также оттачивает нашу чувствительность к различиям и усиливает нашу способность выносить взаимонесоразмерность. А основанием его самого является не гомология экспертов, но паралогия изобретателей.
Вопрос о легитимации социальной связи, о справедливом обществе, о том достижимо ли оно по парадоксу, аналогичному парадоксу научной деятельности, остается открытым. В чем он может состоять?
Там же.
Значит, "программная" рецептура. Обретение силы для того чтобы "вынести взаимонесоразмерность" (прямо-таки, по-ницшеански: "что не убивает - делает сильней", - см. в тему). Разумеется, этого надо очень сильно хотеть, тем самым обретая "революционную мощь" в желании, спроецированном на реальность (ср. выше Фуко - об "этических нормативах" интеллектуально-политической борьбы).
Имеется постмодернизирующееся общество, в котором процессы управления и социального взаимодействия всё больше подчиняются неосознанной, механической работе желания. В противоположность этому, предлагается инициировать рефлексивные стратегии, тоже укорененные в желании, но максимально рафинированные и чуткие к нестыковкам в сложившейся соц.механике, и готовые осуществлять "творческую" перестыковку.
Отсюда - "революционное" намерение осуществлять специфическую экспроприацию интеллектуальных средств у традиционных социальных институтов и управленческих инстанций, для того чтобы перехватить у них монополию на производство представлений о реальности, способах индивидуального и коллективного поведения по отношению к ней.
Плюс - намерение оттеснить "конкурентов", интеллектуалов, являющихся сторонниками реанимации Модерна (Хабермас) и выдвигающих проекты легитимации социальной связи на основе консенсуса (модернизированных вариантов классического общественного договора) и соответствующего обеспечения социальной справедливости.
Таковы, в общих чертах, постмодернистские стратегии в их связи с вопросами о бытии и знании, возможностях задействования знания во влиянии на социально-политические процессы и формировании представлений о предельных основаниях культурно-исторического развития человека и общества.
В плане дальнейшей концептуальной фокусировки на демаркационных линиях, разделяющих постмодернистский диалогизм и сверхмодернистский архиполемизм, зафиксируем ключевые в этом плане черты постмодернистской стратегии.
Возникнув на "почве" кризиса классической парадигмы (собственно, состояние после модерна), постмодернизм довершает превращение форм этой парадигмы, целенаправленно и планомерно атакуя её онтологические и гносеологические атрибуты (целостность, универсальность, иерархичность, субъектность, интеллектуальная интуиция, воля).
При этом, фактически паразитируя на энергиях Модерна - критической рефлексии и воле к прогрессу, - постмодернизм трансформирует их в желание позиционироваться как "неопрогрессизм". Приглашая к этой позе, заражая таким позёрством, постмодернизм распыляет проектные энергии как таковые, не раз-решая их в каком-либо новом миро-проекте и общественном согласии по поводу его идейно-концептуального и политико-практического содержания.
В этом суть постмодернистского "недоверия в отношении метарассказов". И самое ключевое в этой недоверчивости - то, что касается позиции: "в отличие от Маркса, мы уже не ждем спасительного выхода из несостоятельности" политико-экономической системы капиталистического мира.
Историософско-метафизическая суть противоречия заключается в следующем.
Марксизм учит, что историческое выдвижение и формирование господствующего класса, обеспечиваясь утверждением монопольной собственности на средства материального производства, сопряжено с монопольным же владением средствами духовного производства. В том числе - для того чтобы подавлять имеющиеся в культурно-историческом опыте идеи социальной справедливости. Однако,
в революционные периоды идеи эксплуатируемого класса находятся в особом состоянии - состоянии их переоформления в господствующие идеи
(см. фрагмент очерка "О коммунизме и марксизме-41").
Следовательно, классовая борьба за обобществление средств материального производства основывает своё проектное целеполагание в обобществляющем овладении средствами духовного производства - для оформления идей равенства и справедливости в качестве господствующих (см. в тему фрагмент с выдержками из Доклада С.Е.Кургиняна "Наш путь": авангардное содержание марксизма в неогуманистической перспективе).
Так вот, суть в том, что, расправляясь с классикой и притязая на "революционную авангардность", постомодернизм как бы наперёд осуществляет превращение и по отношению к действительно авангардно-революционному содержанию. А именно к тому содержанию, которое составляет миро-проектное ядро Сверхмодерна и концептуально-методологическое обеспечение возможности нового нарратива.
В том, соответственно, и состоит реализация этой возможности, чтобы обрести язык ответственности, преодолевая интеллектуальное бессилие и овладевая для этого архиполемическим оружием противодействия, соразмерным по сложности шизофренически-рафинированному воздействию постмодернизма.Следующий блок »»» ...
Итак, краткое изложение содержания всех предыдущих блоков данного цикла-диалога приведено отдельным постом (см. по ссылке в подзаголовке). Процесс осмысления возможности нового нарратива предстает как путь оттенения/высвечивания элементов, связей и демаркационных граней, образующих консенсусно-полемическую рамку живой/мёртвой жизни. В качестве очередной вехи на этом пути выдвинулась задача демаркации постмодернистского диалогизма и сверхмодернистского архиполемизма (см. там же заключительные абзацы).
Второе слагаемое этой контр-позиции включает в себя, собственно, стержневое начало нового нарратива, его миро-проектное ядро (сверх-модернизм) и концептуально-методологическое обеспечение (архи-полемизм). И этот цикл, и ключевые материалы блога
arhipolemos (см. три заглавных поста с коллекцией ссылок), по преимуществу, посвящены осмыслению этого слагаемого.
Постмодернизм тоже часто упоминался и в цикле, и на страницах блога. Но никогда не выступал предметом специального, обстоятельного рассмотрения в качестве интеллектуального течения с его методологией, концептуальной оптикой и определенной стратегией практического воздействия. Наконец, появился серьёзный повод восполнить этот пробел в рамках данного цикла.
Что же касается проведения демаркации пост-/сверх- модернизма, суть этой задачи в том, чтобы пробраться к возможности обретения сверхмодернистской сложности, которая является спасительным ответом на смертоносную сложность постмодернизма.
Итак.
На пути исторического развития классики, и особенно, классики интеллектуальной (философии и науки), всегда находилось место, с одной стороны, скептицизму и отрицанию, с другой стороны, игре и иронии. Но всегда было так, что скепсис и отрицание становились тем антитезисом, который приуготовлял новый синтез; игра несла возможность утверждения новой нормативности, ирония лишь подчёркивала ту серьёзность, которая содержалась в синтезе и нормах. И в любом случае, вся цепь утверждений/отрицаний, иронически-игровых/нормативно-серьёзных позиций в целом их взаимопринадлежности и противоборства, всё это становилось концентрированным выражением духа исторического свершения.
Беспрецедентность постмодернизма, как интеллектуального течения, возникшего на излёте исторического развития западно-европейской классики, состоит в том, что, вместе с теснейшим сопряжением иронически-игровой и скептически-отрицающей интенций в отношение ко всей культурной традиции, здесь принципиально отсутствует намерение прийти к новому мировоззренческому синтезу, установить какое бы то ни было единство, в котором могла бы найти своё основание новая картина мира и новый образ человека.
Такова самая общая характеристика постмодернизма - в контексте нашего наброска. Теперь попытаемся воспроизвести системное представление о том, каковы постмодернистские стратегии по отношению ко всем элементам нашей консенсусно-полемической рамки и во всех измерениях, выделенных в ней (см. 6-й блок данного цикла, - особенно, фрагменты с двумя схемами-таблицами в середине и конце текста). При этом акцентировать внимание будем на таких элементах экзистенциально-метафизического измерения, как бытие и знание: способность быть человеком, сообщающая знанию творческую действенность vs. отсутствие этой способности, превращающее знание в мёртвый груз или инструмент игровых манипуляций. Плюс - концептуально-методологическое измерение (приоритетное в рамках нашего осмысления возможности нового нарратива), в котором фиксируется то, как контр-позиция бытия/небытия сказывается в речевой энергии: молчаливое внятие своевременно-решающему vs. болтливая немота, безотчётная к возможности такого внятия.
Сначала, по традиции, обратимся к авторитетным наработкам по этой тематике. Интерес представляет цикл "Концептуализация Не-Бытия" Ю.В. Бялого. Конкретнее - рассмотрение в этом цикле того, как с позиций постмодернистского мышления предстают ключевые философские вопросы.
А именно:
вопросы о бытии мира и человека в их непосредственной связи с вопросами о структуре знания, процессах и способах его получения и распространения (что соответствует экзистенциально-метафизическому измерению консенсусно-полемической рамки - в связи с её концептуально-методологическим измерением), а также о возможностях задействования знания в жизни общества и человека (социально-политическое измерение) и формировании представлений о предельных основаниях их культурно-исторического развития (историософско-метафизическое измерение).
Вначале цикла дано чёткое представление о генезисе постмодернизма в ситуации кризиса онтологических, гносеологических и аксиологических оснований проекта Модерн. В этой связи, отмечается, что в процессе своего становления постмодернизм
начинает атаковать «бытие» во всех сферах человеческой мысли и практики.
Например, разбирается марксистское и постмарксистское представление о человеке. Утверждается, что марксизм определяет человека только как совокупность общественных отношений. Отсюда делается вывод, что человека как бытийной данности нет. Он - как продукт взаимоотношений между людьми - существует (бытийствует) только в процессе таких взаимоотношений.
А затем становящийся постмодернизм начинает «переосмысливать» бытийность Модерна в самых радикальных формах. Все вещи (личности, события) рассматриваются как не имеющие собственного бытийного статуса. И приобретающие смысл и бытие лишь в ходе «пересечения» изменчивых взаимных отношений и функций. И называется это «смерть онтологии».
Ю. Бялый. Концептуализация Не-Бытия.
Концепты постмодернизма. Часть I. Предыстория // Суть времени. №8 от 12 декабря 2012 г.
Да, что касается понимания сущности человека в связи с общественными отношениями, это как раз к слову о том, как позднесоветское упрощение марксистской классики, вольно или невольно, приуготавливает "перестроечный" демонтаж и постсоветскую игру на понижение (о чём см. в 1-м блоке данного цикла, плюс - здесь). Но вот, далее, в цикле Бялого - о масштабе постмодернистской атаки на бытие.
Философы много говорили о «фаустианском человечестве», то есть о человечестве, стремящемся к научному постижению всего и вся. Но ведь можно ввести и понятие «гамлетианское человечество», назвав таковым человечество, для которого есть и понятие «быть», и понятие «не быть».
Бытие - это не быт. Это определенное отношение человека к миру. Вторгаясь в мир, испытуя его, терзая его своими научными экспериментами, человечество говорит миру: «Я понимаю, что ты есть, и что ты содержишь в себе великие тайны. Я существую для того, чтобы эти тайны из тебя извлечь. Я понимаю, что ты не хочешь их мне отдавать. Что ты сопротивляешься. Но я преодолею твое сопротивление и добуду эти великие тайны, потому что я - человечество».
Постмодернист, усмехаясь, спрашивает: «А кто вам говорит, что мир есть? Что он обладает этим самым бытием? Что он содержит в себе искомое? Это вы, наверное, из Книги Бытия почерпнули? Опомнитесь! Мы с вами находимся в совершенно иной ситуации, нежели те, кто ориентировался на эту самую Книгу Бытия. На наших глазах потеряло право утверждать свою сопричастность бытию очень и очень многое. И кто вам сказал, что в итоге все не потеряет сопричастность бытию? А если все потеряет сопричастность бытию, то что такое бытие? И чем оно отличается от небытия? <...>
Нет никакого «быть», понимаете! Есть только вещи и идеи. Вещи вступают в определенные отношения с идеями. Отношения между идеями и вещами могут меняться. Эти изменчивые отношения спутываются в какой-то зыбкий клубок. Внутри клубка все пребывает в состоянии, промежуточном между «быть» или «не быть». То, что сегодня обладает статусом «быть», завтра обладает статусом «не быть», и наоборот.
Постоянно меняется все. Не только отношения между вещами и идеями, но и принципы функционирования того, что мы именуем «вещами» и «идеями». Если хотите называть бытием это клубящееся лукавое нечто, пребывающее в состоянии фундаментальной неустойчивости, сотканное из сомнительности и изменчивости, - ваше право. Но признайте, что именно это, клубящееся и содержащее в себе фундаментальную неопределенность, вы называете бытием. Это - и не что другое. Откажитесь от других представлений о великом бытии, содержащем в себе ответы на ваши мучительные вопросы.
Ю. Бялый. Концептуализация Не-Бытия.
Концепты постмодернизма. Часть II. Деконструкция // Суть времени. №9 от 19 декабря 2012 г.
Теперь некоторые характеристики постмодернизма, непосредственно просматривающиеся в концептуально-методологическом измерении. Каким образом обрисованные выше стратегии постмодернистского мышления в экзистенциально- и историософско- метафизическом измерениях сказываются на том, какими средствами выражается его содержание, каков стиль этого выражения?
Вот очень ёмкая характеристика в этом ключе.
... постмодернизм рассказывает нечто определенным образом не для того, чтобы раскрыть свою суть, а также суть того, что его интересует. Он рассказывает нечто определенным образом для того, чтобы одни просто ничего не поняли и, разобидевшись, послали постмодернизм куда подальше. А другие - тоже ничего не поняв - заразились постмодернистским лингвистическим, семантическим и иным вирусом. По мне, так лучше бы они заразились сифилисом: и вылечить легче, и последствия не такие тяжелые.
С. Кургинян. Постмодернизм и другие // Суть времени. №10 от 26 декабря 2012 г.
Действительно, самое понятие "постмодернизм" уже давно стало синонимом интеллектуальной игры, насколько в своих формах рафинированной и недоступной для массового сознания, настолько крайне проблематичным образом соотнесенной с реальностью и не имеющей целью ничего вовне или внутри себя, кроме самого процесса своего осуществления. Однако самое здесь тревожное то, что такое представление распространяется на всю сферу гуманитарного познания. Как и вообще - на любой интеллектуальный опыт, выраженный сколько-нибудь более сложно, чем в "два притопа, три прихлопа". Мысль, самое её возможность затмевается фобией перед такого рода жупелами, возникающими в результате распространения специфического постмодерн-стиля мышления.
Но тем настойчивей задача разобраться в устройстве того интеллектуального оружия, которым является постмодернизм. Разобраться, прежде всего, для того чтобы именно отделить зёрна от плевел, провести отчётливые демаркационные границы - с тем, чтобы удостовериться, где мысль заражена постмодернистским вирусом, а где она способна стать исцеляющим логосом. Собственно этого требует и для этого задаёт чёткие критерии консенсусно-полемическая рамка, очерченная в предыдущих блоках нашего цикла.
И в этом небольшом разбирательстве мы постараемся ориентироваться на выкладки, более-менее прозрачные по своим концептуальным средствам выражения. И то главное, на чём мы будем акцентировать внимание, чтобы сделать максимально доступным понимание постмодернистских текстов, это те выкладки, которые содержат программные позиции. При этом, конечно, будем иметь в виду ту специфическую условность, которую, в случае этих текстов, приобретает возможность увидеть в них нечто программное. Ибо программность, строго говоря, является атрибутом классики, которая целенаправленно демонтируется постмодернистами. А значит, особый акцент в своём ёмком разборе мы будем делать на концептуально-методологической стратегии постмодернизма. И это, разумеется, тоже с теми оговорками, что и концептуальность, и методологичность, и целенаправленность, и стратегичность суть тоже классические атрибуты интеллектуального, и в целом, социально-культурного опыта.
Наконец, самое главное в нашем разборе, это ключевое значение темы нарратива, - что и будет решающим в нашем подходе к постмодернистской "программе".
Наиболее в этом ключе подходящими являются некоторые работы французского философа Лиотара. Ниже мы рассмотрим фрагменты этих работ, наиболее репрезентативные для нашего разбора. Но, для начала, хотелось бы упомянуть один вполне внятный текст, являющийся предисловием к такому нарочито невнятному, но несомненно "программному" произведению, как "Капитализм и шизофрения. Анти-Эдип" Делёза и Гватари (1972). Предисловие написано Фуко, соотечественником этих французских авторов, фигурой, не менее, чем они, значимой в рамках данного интеллектуального течения.
В этом предисловии книга характеризуется как "Введение в нефашистскую жизнь", в котором, для "нейтрализации властных эффектов", расставлены многочисленные "ловушки юмора: множество приглашений убраться восвояси, распрощаться с текстом, хлопнув дверью" (ср. характеристики из приведённого выше фрагмента статьи Кургиняна).
По поводу же "серьёзной" составляющей авторских намерений, которые должен уразуметь читатель, обладающий "тонким чувством юмора", по этому поводу Фуко замечает следующее:
Я бы сказал, что «Анти-Эдип» (и да простят меня его авторы) - это книга по этике, первая книга по этике, которая была написана по прошествии достаточно долгого времени (быть может, это причина, по которой ее успех не ограничен частной «аудиторией»: быть Анти-Эдипом - это стало уже определенным стилем жизни, способом мысли и существования). Что делать, чтобы не стать фашистом, даже если (особенно если) ты считаешь себя бойцом революции? Как освободить наши речи и действия, наши сердца и наслаждения от фашизма? Как изгнать фашизм, который отпечатался во всем нашем поведении? Христианские моралисты искали следы плоти, затаившиеся в закоулках души. А Делез и Гваттари исследуют мельчайшие следы фашизма в нашем теле.
М. Фуко. Предисловие к американскому изданию «Анти-Эдипа»
(Делёз Ж., Гваттари Ф. Капитализм и шизофрения. Анти-Эдип. Екатеринбург: "У-Фактория", 2007).
Значит, вот такая заявка - на "анти-фашистский шизо-анализ", как подход, выполняющий "этическую" задачу освобождения от "скорбной тирании наших повседневных жизней". В чертах "фашизма", которые, как утверждается, глубоко запечатлены в самоем витальном субстрате общественного бытия, нетрудно узнать онтологические и гносеологические атрибуты классической парадигмы: целостность, универсальность, иерархичность, субъектность, интеллектуальная интуиция, воля. Это явно просматривается в перечне рекомендаций к мышлению-действию, который будет приведён ниже.
Предварительно заметим, что, конечно, классика испытывает превращения, специфические мутации даже в самых своих основаниях. И конечно, тот реальный фашизм, который появился в Европе 1930-х годов, вырос на "почве" этих процессов. Однако постмодернизм, по сути, осуществляет дальнейшее "возделывание" этой метафизически-нигилистической "почвы". Ибо постмодернисты намерены устранять не столько аномалии, происходящие с формами, сколько, по сути, самое их содержание. А методы этой интеллектуально-политической борьбы способны лишь интенсифицировать процессы превращений и мутаций.
Так, в качестве "руководства для повседневной жизни", среди прочего, предлагается (см. там же):
- "освободить политическое действие от любой формы тотализирующей или объединительной паранойи", и для этого, в противоположность классическим "разделению на части и пирамидальной иерархизации" (диалектические анализ/синтез), "развивать мысль, действие и желания посредством пролиферации, взаимоналожения и разъединения" (деконструкция);
- "не забывать: продуктивное - это не оседлое, а кочевое";
- выносить тяжесть борьбы, отдавая себе отчёт в том, что "революционной силой обладает только связь желания с реальностью";
- избегать "обоснования политической практики единственной Истиной", но "использовать политическую практику в качестве усилителя мысли, а анализ - в качестве множителя форм и областей вмешательства политического действия";
- производить с индивидуальным опытом "умножения и смещения, различные рекомбинации", чтобы опыт коллективный становился "не органической связью, которая объединяет выстроенных в иерархию индивидов, а постоянным генератором «деиндивидуализации»" и проч.
Вот, это совсем ёмко и вполне прозрачно - постмодернизм, как он есть в концептуально-методологическом и политико-практическом исполнении. И тем более это является сегодня доступным для уразумения, когда мировосприятие и поведение, отформатированные шизо-аналитической "машинерией желания", приходится наблюдать поставленными на поток в сегодняшних социально-политических процессах.
Теперь Лиотар. Конечно же - "Состояние постмодерна". Ещё одна "программная" работа, в отличие от представленной выше, более ориентированная на академический формат социально-философского осмысления.
Текст этой книги, вышедшей в конце 70-х годов прошлого века, был изначально представлен автором как "Доклад о знании в наиболее развитых обществах". А, собственно, той формой аккумуляции знания, которая соразмерна означенной кондиции культурно-исторического развития общества, здесь выступают нарративы, они же - мета-рассказы (metarecits), или великие рассказы (grands recits). И в то же время, нарративы, а точнее, кризис этой формы знания, выступают здесь как маркер, посредством которого свидетельствуется это самое состояние после модерна.
И вот, нечто из этих свидетельств, вполне доступное для широкой публики.
Упрощая до крайности, мы считаем "постмодерном" недоверие в отношении метарассказов. Оно является, конечно, результатом прогресса науки; но и прогресс в свою очередь предполагает это недоверие. С выходом из употребления метанарративного механизма легитимации связан, в частности, кризис метафизической философии, а также кризис зависящей от нее университетской институции. Нарративная функция теряет свои функторы: великого героя, великие опасности, великие кругосветные плавания и великую цель. Она распыляется в облака языковых нарративных, а также денотативных, прескриптивных, дескриптивных и т.п. частиц, каждая из которых несет в себе прагматическую валентность sui generis. Каждый из нас живет на пересечениях траекторий многих этих частиц. Мы не формируем без необходимости стабильных языковых комбинаций, а свойства, которые мы им придаем, не всегда поддаются коммуникации.
Таким образом, грядущее общество соотносится не столько с ньютоновской антропологией (как то структурализм или теория систем), сколько с прагматикой языковых частиц.
Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. М.: ИЭС; СПб.: "Алетейя", 1998. Введение.
Имеется достаточно большое временное отстояние - в 35 с лишним лет, - но то, о чём говорится в этом описании состояния Западного мира, начало настигать Россию примерно в тот же период. И в постсоветский период многократно усилилось в своей дестабилизирующей динамике как в России, так и на Западе.
Как можно в этой связи заметить, взгляд Лиотара на культурно-историческую ситуацию чрезвычайно созвучен тому, что говорится об этой ситуации в нашем цикле. Тем паче важно чётко очертить грань, где созвучность нашего и постмодернистского описаний имеет место, а где она заканчивается.
Суть нашей позиции заключается в том, что в ситуации постмодернизационного транзита классические формы культуры, как и само общественное сознание, являющееся носителем этих форм, теряют способность удерживать смысловое единство, на котором держатся большие нарративные системы. Эта ситуации должна раз-решиться на воспроизводство утерянного единства в новом мировоззренческом синтезе, выраженном в новом нарративе.
В диагнозе мы, по сути, сходимся с позицией Лиотара. Но наше кардинальное расхождение можно зафиксировать, во-первых, в том, что постмодернист не признаёт ни онтологических корней смыслового единства, ни, соответственно, возможности разрешения ситуации постмодерн в новом единстве через формирование нового нарратива. Соответственно, во-вторых, кардинальные различие присутствует в рецептуре по части того, каким образом обществу надлежит справляется со своим исторически транзитным состоянием.
Продвигаясь в ключе этих демаркационных линий, попутно затронем ещё свидетельства диагностического характера.
Существует много различных языковых игр - в силу разнородности их элементов. Они дают возможность своего учреждения только через места сбора и распределения информации - это локальная детерминация.
Решающие инстанции могут, тем не менее, попытаться управлять этими облаками социальности по матрицам "input/output" в соответствии с логикой, содержащей взаимосоразмерность элементов и определимость целого. Благодаря ей наша жизнь оказывается обреченной на рост продуктивности. Оптимизация рабочих характеристик системы, ее эффективность становятся критериями ее легитимности, где социальная справедливость понимается как научная истина. Применение этого критерия ко всем нашим играм сопряжено со своего рода террором, мягким или жестким: "Будьте операциональными, т.е. будьте взамосоразмерными или убирайтесь."
Лиотар Ж.-Ф. Указ. соч. Там же.
Значит, что касается "облачного" состояния социальной коммуникации и отношений её участников (см. в тему), а также, что касается механически-операционального разруливания этого состояния властными и экспертными инстанциями, здесь опять можно отметить созвучие с нашей позицией. Разве что, ныне всё это приобрело ещё более зашкаливающие кондиции, чем в той социально-культурной ситуации, которую описывает Лиотар (ср. "конгениальное": "нац.идея" - патриотизм, который должен проявляться в способности "быть более эффективными в создании более привлекательной для всех страны").
Но вот, далее, - собственно, что касается рецептуры, - методологическая стратегия, а также связанный с ней "оптимистический" умонастрой.
Такая логика [поиска] наиболее эффективного, конечно, бессознательна во многих отношениях, поскольку, в частности, в социо-экономическом поле существует противоречие: эта логика подразумевает одновременно меньше работы (чтобы снизить себестоимость продукции) и больше работы (чтобы уменьшить социальные издержки на содержание незанятого населения). Но наша недоверчивость теперь такова, что, в отличие от Маркса, мы уже не ждем спасительного выхода из этой несостоятельности.
Вместе с тем, состояние постмодерна чуждо как разочарованности, так и слепой позитивности установления границ. В чем же может заключаться легитимность в эпоху после метарассказа? Критерий оперативности технологичен, он не подходит для суждения об истинности или ложности. Консенсус, получаемый в результате дискуссии, как у Хабермаса? Но он насилует гетерогенность языковых игр, а инновация появляется всегда из разногласия. Постсовременное знание не является исключительно инструментом властей. Оно также оттачивает нашу чувствительность к различиям и усиливает нашу способность выносить взаимонесоразмерность. А основанием его самого является не гомология экспертов, но паралогия изобретателей.
Вопрос о легитимации социальной связи, о справедливом обществе, о том достижимо ли оно по парадоксу, аналогичному парадоксу научной деятельности, остается открытым. В чем он может состоять?
Там же.
Значит, "программная" рецептура. Обретение силы для того чтобы "вынести взаимонесоразмерность" (прямо-таки, по-ницшеански: "что не убивает - делает сильней", - см. в тему). Разумеется, этого надо очень сильно хотеть, тем самым обретая "революционную мощь" в желании, спроецированном на реальность (ср. выше Фуко - об "этических нормативах" интеллектуально-политической борьбы).
Имеется постмодернизирующееся общество, в котором процессы управления и социального взаимодействия всё больше подчиняются неосознанной, механической работе желания. В противоположность этому, предлагается инициировать рефлексивные стратегии, тоже укорененные в желании, но максимально рафинированные и чуткие к нестыковкам в сложившейся соц.механике, и готовые осуществлять "творческую" перестыковку.
Отсюда - "революционное" намерение осуществлять специфическую экспроприацию интеллектуальных средств у традиционных социальных институтов и управленческих инстанций, для того чтобы перехватить у них монополию на производство представлений о реальности, способах индивидуального и коллективного поведения по отношению к ней.
Плюс - намерение оттеснить "конкурентов", интеллектуалов, являющихся сторонниками реанимации Модерна (Хабермас) и выдвигающих проекты легитимации социальной связи на основе консенсуса (модернизированных вариантов классического общественного договора) и соответствующего обеспечения социальной справедливости.
Таковы, в общих чертах, постмодернистские стратегии в их связи с вопросами о бытии и знании, возможностях задействования знания во влиянии на социально-политические процессы и формировании представлений о предельных основаниях культурно-исторического развития человека и общества.
В плане дальнейшей концептуальной фокусировки на демаркационных линиях, разделяющих постмодернистский диалогизм и сверхмодернистский архиполемизм, зафиксируем ключевые в этом плане черты постмодернистской стратегии.
Возникнув на "почве" кризиса классической парадигмы (собственно, состояние после модерна), постмодернизм довершает превращение форм этой парадигмы, целенаправленно и планомерно атакуя её онтологические и гносеологические атрибуты (целостность, универсальность, иерархичность, субъектность, интеллектуальная интуиция, воля).
При этом, фактически паразитируя на энергиях Модерна - критической рефлексии и воле к прогрессу, - постмодернизм трансформирует их в желание позиционироваться как "неопрогрессизм". Приглашая к этой позе, заражая таким позёрством, постмодернизм распыляет проектные энергии как таковые, не раз-решая их в каком-либо новом миро-проекте и общественном согласии по поводу его идейно-концептуального и политико-практического содержания.
В этом суть постмодернистского "недоверия в отношении метарассказов". И самое ключевое в этой недоверчивости - то, что касается позиции: "в отличие от Маркса, мы уже не ждем спасительного выхода из несостоятельности" политико-экономической системы капиталистического мира.
Историософско-метафизическая суть противоречия заключается в следующем.
Марксизм учит, что историческое выдвижение и формирование господствующего класса, обеспечиваясь утверждением монопольной собственности на средства материального производства, сопряжено с монопольным же владением средствами духовного производства. В том числе - для того чтобы подавлять имеющиеся в культурно-историческом опыте идеи социальной справедливости. Однако,
в революционные периоды идеи эксплуатируемого класса находятся в особом состоянии - состоянии их переоформления в господствующие идеи
(см. фрагмент очерка "О коммунизме и марксизме-41").
Следовательно, классовая борьба за обобществление средств материального производства основывает своё проектное целеполагание в обобществляющем овладении средствами духовного производства - для оформления идей равенства и справедливости в качестве господствующих (см. в тему фрагмент с выдержками из Доклада С.Е.Кургиняна "Наш путь": авангардное содержание марксизма в неогуманистической перспективе).
Так вот, суть в том, что, расправляясь с классикой и притязая на "революционную авангардность", постомодернизм как бы наперёд осуществляет превращение и по отношению к действительно авангардно-революционному содержанию. А именно к тому содержанию, которое составляет миро-проектное ядро Сверхмодерна и концептуально-методологическое обеспечение возможности нового нарратива.
В том, соответственно, и состоит реализация этой возможности, чтобы обрести язык ответственности, преодолевая интеллектуальное бессилие и овладевая для этого архиполемическим оружием противодействия, соразмерным по сложности шизофренически-рафинированному воздействию постмодернизма.Следующий блок »»» ...