Путешествие в Кыргызстан: Эрос
«And I love you, I love you, I love you
Like never before»
Fleetwood Mac
В первый вечер я адаптируюсь к климату и сваливаюсь с разрывом грудной клетки, не пережив давления двух взлетов и посадок.
Второй вечер я провожу в окружении своих демонов, нашептывающих мне, что я не принят в коллектив.
В третий вечер люди перестают волновать меня вовсе. Вернее, я сосредотачиваюсь на одном человеке.
Где-то на пятый-шестой вечер начинаю прикладываться к бутылке и разговаривать с Богом.
В веке XVI-ом меня бы казнили, а столетием позже изолировали б в богадельне и вместе с молитвами, выпустили б всю кровь.
* * *
В этом очерке не будет Кыргызстана, поскольку я собираюсь рассказать о той части своего опыта, которая выходит за пределы каких-бы то ни было границ. Возможно, вы так же признаете его экстремистским, несмотря на то, что он будет о любви. Или посчитаете его лишним. Но как иначе передать всю картину ощущений, упуская из виду те, которые одуряют изнутри, заволакивая хмельной дымкой взгляд?
* * *
Это путешествие стало для меня откровение в том смысле, что с детства меня преследовала навящевая идея уехать за границу, не то чтобы в эмиграцию, но хотя бы на мгновение погрузиться в другую культурную среду. Анализируя это, я нахожу массу причин, одной из которых считаю невозможность достичь личного счастья в России, учитывая ее традиции и коэффициент недоумков на один квадратный километр. Да, это та глупая логика всех неудачниц, считающих, что то где-то там есть принцы, и ждут они только ее, но вот УФМС и работодатель, выплачивающий минимальную ставку, держат ее словно тюремщики. Хотя нет, наговариваю на себя. Я никогда не был настолько туп.
И вот, когда такая возможность представилась, самой актуальной песней для меня стала та, где регулярно повторяются строки: «мне не сбежать с этой грустно планеты». Ад всегда внутри.
* * *
Я смотрю на него. Стандартное развитие событий. Взгляд цепляется намертво, и куда-то в подсознание падает дурное семя, прорастающее со скоростью сорняка. Спустя лишь день оно станет болезненно пульсировать, пока не опутает Эго, и где-то на уровне Сверх-сознания распустится прекрасным цветком. Этому невозможно сопротивляться, потому что оно существует на уровне иррационального. Ты оказываешься в оккупации собственных чувств, в состоянии помешательства, но, не правда ли, что именно этих чувств мы ждем как спасения?
* * *
Я не буду называть его имя. Оно не имеет никакого значения для большинства читателей, а те некоторые, кто сможет в секунду составить его портрет, едва ли расценят мой жест как тактичный. На самом деле, это могла бы быть даже она, и если бы ее звали Вероникой, то я бы заставил ее в конце умереть. Имена не несут никакого значения. Любовь - это всегда внутренняя борьба между близостью и изоляцией, готовы ли мы раствориться в объекте и подвергнуть риску свою целостность, или же сохранить дистанцию, чуть усмиряя поток эмоций, который с каждой секундой может стать разрушительным. Моя история как раз тот случай, когда я поставил барьер между собой и окружающим миром и позволил этому потоку смести все внутренние рамки, тем этот случай и интересен.
* * *
Как-то в рамках игры «Правда или желание», я все же назвал его имя при ответе на вопрос: «Кого из парней я хочу больше всего?» Но это была ложь. Я всегда разделял сексуальное влечение и платоническое чувство, словно оберегая последнее от грязи.
* * *
Дальше я скажу совсем уж дебильную вещь: однажды мне показалось, что он на меня смотрит. Пристально. Снова и снова. На этих конференциях столы всегда стоят кругом. Организаторы, обычно молодые люди, знакомые с различными тренинговыми теориями, таким образом, пытаются между участниками установить доверительный контакт. Конечно, в программе мероприятия не прописано, что порой этот контакт может сильно закоротить.
С этого момента у меня развивается паранойя, и я пытаюсь желаемое выдать за действительное, и все же однозначных выводов делать опасаюсь. Мне страшно фиксировать на нем взгляд, но шея вертится сама по себе, чтобы мой зрачок уловил его зрачок и тут же соскользнул в пустоту стен. Так происходит по двадцать раз на день. Самое худшее последствие этого не гадание на ромашке «гей-не гей», а то, что последний винтик срывает с резьбы и у меня начинаются приступы удушья.
* * *
Вопрос, который недавно начал меня мучить, заключается в том, бывает ли так, чтобы два любовных помешательства совпали? Раньше, я считал, что так люди и сходятся, но чем больше я смотрел на пары, тем больше понимал, что они строятся на обыкновенной симпатии и сексуальном интересе, но никак не на самозабвении и саморастворении друг в друге. Так что насчет той взаимности, о которой говорю? Года три назад я укрепился в мысли, что буду искать спутника жизни исходя из рациональных мотивов: любовь взрастет на уважении. Но, черт возьми, что же делать со всеми этими безумиями, ради которых готов продать душу дьяволу?!
* * *
Теперь я слушаю музыку не чтобы отгородиться от коллектива, а для разогрева эмоций. Пожалуй, мне можно присвоить звание мастера драмы. К сожалению, разыгрываемую во мне мистерию никто не видит, лишь ее внешние проявления - отчуждение и агрессию. Иногда мне, правда, удается сосредоточиться на окружающих, но лишь до той поры, пока он не пройдет мимо. Дыхание перехватывает и мне необходимо найти место, чтобы прийти в себя. Я знаю, что происходит со мной, и чего боюсь больше всего. Проблема не в нем, он - незнакомец, мы практически не общаемся. Проблема во мне, и по щелчку пальцев она не решится. Я так боюсь упустить это чувство, что в тот же вечер покупаю бутылку пива. Это больше поза, чем необходимость, и уже тогда я отдаю себе отчет в том, что пропью все деньги, тихо страдая. Так и происходит.
* * *
Почти. Загибаться безмолвно не получается. Помимо алкоголя я трачусь на международные звонки. Ною своему другу из Узбекистана, не обращая внимания на плохую связь. Его слова долетают до меня с задержкой в три секунды, моя паршивая дикция увеличивает время вдвое. Строчу Никите, который как всегда пытается меня подбодрить, словами, что я дурак, и мне следует открыться. И если бы не эти двое, то я бы в десять раз чаще недовольно бурчал, что хочу сесть на первый же самолет до России. Почему, спрашивают меня. Мне здесь плохо, отвечаю. Правильней было бы сказать, умираю. Эта поездка из маленькой катострофы превратилась в огромную.
* * *
Каждую ночь я выхожу на пустынный пляж и в исступлении зарываю в песке полпачки сигарет. У меня, конечно, есть цель: быть может, он ходит неподалеку, но ничего подобного. Пока все гуляют под луной, он прячется в номере. Лишь единожды я поймал свою цель за разговором с одной девушкой, и ни к чему хорошему это не привело. Захмелевший и расстроенный я забрался в озеро и минут пять, стоя по колено в воде, смотрел на другой берег. Прохладно было. Тошно. Звезды подстрекали меня, и недолго думая, я отпустил себя в свободный полет, откинувшись на спину. Пройдя через толщу воды, и всплыв на поверхность, я, не шевелясь, дрейфуя на волнах, смотрел из черного озера в черное небо, слегка протрезвевший и злой. Как побитая собака, вымокший до нитки, я плелся тем же путем в номер, и что он про меня думал, и думал ли в тот момент, меня волновало меньше всего. Я наслаждался своей дурацкой выходкой, а в зеркальном отражении видел свой самый прекрасный образ: полубезумный, с песком, укрывшим золотом спутанные пряди волос.
* * *
Как-то он подошел, и сказал, что один из тренеров, Сыйнат, собирается провести на пирсе лекцию про ЛГБТ, и попросил меня принять в ней участие, так как я был единственным открытым геем. Обвините меня теперь в том, что у меня развилась паранойя!
* * *
На Бога я обиделся. Он давал мне все, что я хочу. Я трудился и поднимался вверх, но каждый раз, когда у меня был шанс обрести счастье в близости, Бог закрывал предо мной двери. Дарил чувство, а потом умервщлял его во мне. Мы всегда жаждем больше всего то, что нам недоступно, и для меня такой вещью стала любовь. Со мной это происходило четыре раза, и каждый из них повышал мой болевой порог. Я так думал. По факту, каждая новая влюбленность была сильней предыдущей и никогда взаимной. В Кыргызстане я проходил через это в пятый раз, и прекрасно знал, что меня ждет. Я сяду в самолет и больше его не увижу. Мне снова будет больно. Еще одно сильное чувство неизбежно умрет во мне, и долго будет разлагаться, а потом я его с почестями захороню где-то в памяти, напоминающей уже сельский погост. Аминь.
* * *
Сидеть на лекциях становится невыносимо. Голова кружится, и внутренности сдавливает невидимым поршнем. К сожалению, я не могу даже покинуть помещение, потому что за нами наблюдает соровский надзиратель - неприметный мужчина, фиксирующий нашу посещаемость и материал, преподаваемый нам. Я пытаюсь занять себя всем, чем только можно, любой чепухой, хотя самым логичным было бы с грохотом опустить голову на стол и проломить себе череп.
Срыв происходит внезапно. На обеде он всегда сидит за другим столом, а теперь какой-то черт дернул его присоединиться к нам. Покопавшись в тарелке пару минут, я нервно со всеми попрощаюсь и ухожу в номер. Спокойно ложусь на кровать, глухо рыдаю, умылваюсь и возвращаюсь. На месте свидетелей моей выходки я бы все просек, и так практически и происходит, но, товарищи, мне все равно. Когда меня спрашивают, не влюбился ли я в какую-нибудь девочку, я напоминаю, что я гей. Вопросов больше нет, как будто геи не могут любить.
Считайте этот очерк официальным опровержением.
* * *
Настал долгожданный день моей лекции, а он как назло заболел и на занятиях не появлялся, но что-то мне подсказывало, что вечером неведомая сила выманит его из убежища. Время истекало, и когда я, изнывая, решил прогуляться, то угадайте, кого встретил. Впервые он поздоровался, с улыбкой, и я ликовал. Мои качели снова подняли меня вверх… и через два часа со свистом швырнули вниз. Всю лекцию я пытался поймать его взгляд, и, похоже, ставил человека в неудобное положение. Сделал пару фотографий, отчитал свою часть, и в конце он, как ни в чем не бывало, ушел.
* * *
«Трус». Не знаю, к кому это было обращено. То ли к нему, то ли к себе, но четыре буквы рванули по сетевому пространству прямо в его личные сообщения. «Блядь», - вырвалось у меня.
* * *
Меня пугала возможность того, что я продолжу пить после возвращения.
* * *
Честно говоря, к тому времени я уже отдавал себе отчет, в том, что он натурал, который верует во всеобщее равенство и буддийское ненасилие, и дал себе три дня на то, чтобы примириться с собой и Богом. Единственным шансом, который я видел, было признание, ведь страшнее алкоголизма для меня была смерть еще одной любви. Повторюсь, она была неизбежна, но я решил провести ей спасительную эвтаназию, да только смелости не хватало. Начались съемки финальных проектов, и мои нервы давно сдали. Я матерился как сапожник и унижал свою команду, а в свободное время все чаще дурил и общался с людьми. Постепенно пришло понимание, что ко мне относятся хорошо, и это радовало. Кое-с кем, я, кстати, поделился своими переживаниями, и меня не осудили. Да и не за что было, правда ведь?
* * *
Началась презентация проектов. Я толкнул речь, которую завершил весьма пафосно, что-то про то, что в этом коротком фильме вся ярость и любовь, которые накопились во мне к этому времени. Херня. Я просто хотел сказать про любовь.
* * *
Наша команда проиграла в конкурсе на лучший проект. Расстроенный, я покинул летнее кафе, где проходило мероприятие. Дело было не в победе. В то время как раздавали памятные подарки и призы, я отчетливо понял, насколько низки в цене вещи в сравнении с человеческой близостью. Атеист вновь бросил упрек в небеса.
Кажется, в тот же вечер, я написал ему письмо. На мой вкус полного признания так и не получилось. Не буду его публиковать. Оно же все-таки одному человеку предназначалось. Вот еще смешной момент. Нам раздали белые футболки, на которых следовало писать пожелания участникам лагеря. Люди носились как угорелые, собирая комплименты, и я в этой сутолоке упустил, где он поставил свою подпись. Впрочем, никто мне ни в чем анонимно и не признавался, разве что официантки пытались выловить в темных аллея, где я проводил свою экспертизу.
Хотелось петь, и я пел. Сел в катамаран, вынесенный на берег, крутил педали и голосил часа полтора под шум ночного прибоя. День был последний.
* * *
Уже в Бишкеке он подошел и сказал, что ему было очень приятно получить от меня такое письмо, и что он тронут. Меня хватило только на «пожалуйста». Сказались усталость, смущение и размытость тех строк. Я не был уверен, что он до конца осознал, в чем ему признались. Чуть позже я иронично дописал, что теперь он по пьяни может хвастаться друзьям, что в него в Кыргызстане влюбился мальчик. И в тот момент я был счастлив, испытав нечто сродни отпущению грехов. Грусть же меня так и не отпустила.
* * *
Уезжали в аэропорт группой шесть-семь человек в три часа ночи. Он так и не спустился нас проводить.
* * *
До Краснодара я летел, проспав всю дорогу, будто во мне ничего не осталось, кроме водки, вина и рома. Лишь где-то в Шереметьево мне захотелось заплакать, но слезы эти были по всем участникам лагеря. Они имели совсем другую природу. Через три дня от моего любовного помешательства не осталось и следа. Я научился смирению.
Like never before»
Fleetwood Mac
В первый вечер я адаптируюсь к климату и сваливаюсь с разрывом грудной клетки, не пережив давления двух взлетов и посадок.
Второй вечер я провожу в окружении своих демонов, нашептывающих мне, что я не принят в коллектив.
В третий вечер люди перестают волновать меня вовсе. Вернее, я сосредотачиваюсь на одном человеке.
Где-то на пятый-шестой вечер начинаю прикладываться к бутылке и разговаривать с Богом.
В веке XVI-ом меня бы казнили, а столетием позже изолировали б в богадельне и вместе с молитвами, выпустили б всю кровь.
* * *
В этом очерке не будет Кыргызстана, поскольку я собираюсь рассказать о той части своего опыта, которая выходит за пределы каких-бы то ни было границ. Возможно, вы так же признаете его экстремистским, несмотря на то, что он будет о любви. Или посчитаете его лишним. Но как иначе передать всю картину ощущений, упуская из виду те, которые одуряют изнутри, заволакивая хмельной дымкой взгляд?
* * *
Это путешествие стало для меня откровение в том смысле, что с детства меня преследовала навящевая идея уехать за границу, не то чтобы в эмиграцию, но хотя бы на мгновение погрузиться в другую культурную среду. Анализируя это, я нахожу массу причин, одной из которых считаю невозможность достичь личного счастья в России, учитывая ее традиции и коэффициент недоумков на один квадратный километр. Да, это та глупая логика всех неудачниц, считающих, что то где-то там есть принцы, и ждут они только ее, но вот УФМС и работодатель, выплачивающий минимальную ставку, держат ее словно тюремщики. Хотя нет, наговариваю на себя. Я никогда не был настолько туп.
И вот, когда такая возможность представилась, самой актуальной песней для меня стала та, где регулярно повторяются строки: «мне не сбежать с этой грустно планеты». Ад всегда внутри.
* * *
Я смотрю на него. Стандартное развитие событий. Взгляд цепляется намертво, и куда-то в подсознание падает дурное семя, прорастающее со скоростью сорняка. Спустя лишь день оно станет болезненно пульсировать, пока не опутает Эго, и где-то на уровне Сверх-сознания распустится прекрасным цветком. Этому невозможно сопротивляться, потому что оно существует на уровне иррационального. Ты оказываешься в оккупации собственных чувств, в состоянии помешательства, но, не правда ли, что именно этих чувств мы ждем как спасения?
* * *
Я не буду называть его имя. Оно не имеет никакого значения для большинства читателей, а те некоторые, кто сможет в секунду составить его портрет, едва ли расценят мой жест как тактичный. На самом деле, это могла бы быть даже она, и если бы ее звали Вероникой, то я бы заставил ее в конце умереть. Имена не несут никакого значения. Любовь - это всегда внутренняя борьба между близостью и изоляцией, готовы ли мы раствориться в объекте и подвергнуть риску свою целостность, или же сохранить дистанцию, чуть усмиряя поток эмоций, который с каждой секундой может стать разрушительным. Моя история как раз тот случай, когда я поставил барьер между собой и окружающим миром и позволил этому потоку смести все внутренние рамки, тем этот случай и интересен.
* * *
Как-то в рамках игры «Правда или желание», я все же назвал его имя при ответе на вопрос: «Кого из парней я хочу больше всего?» Но это была ложь. Я всегда разделял сексуальное влечение и платоническое чувство, словно оберегая последнее от грязи.
* * *
Дальше я скажу совсем уж дебильную вещь: однажды мне показалось, что он на меня смотрит. Пристально. Снова и снова. На этих конференциях столы всегда стоят кругом. Организаторы, обычно молодые люди, знакомые с различными тренинговыми теориями, таким образом, пытаются между участниками установить доверительный контакт. Конечно, в программе мероприятия не прописано, что порой этот контакт может сильно закоротить.
С этого момента у меня развивается паранойя, и я пытаюсь желаемое выдать за действительное, и все же однозначных выводов делать опасаюсь. Мне страшно фиксировать на нем взгляд, но шея вертится сама по себе, чтобы мой зрачок уловил его зрачок и тут же соскользнул в пустоту стен. Так происходит по двадцать раз на день. Самое худшее последствие этого не гадание на ромашке «гей-не гей», а то, что последний винтик срывает с резьбы и у меня начинаются приступы удушья.
* * *
Вопрос, который недавно начал меня мучить, заключается в том, бывает ли так, чтобы два любовных помешательства совпали? Раньше, я считал, что так люди и сходятся, но чем больше я смотрел на пары, тем больше понимал, что они строятся на обыкновенной симпатии и сексуальном интересе, но никак не на самозабвении и саморастворении друг в друге. Так что насчет той взаимности, о которой говорю? Года три назад я укрепился в мысли, что буду искать спутника жизни исходя из рациональных мотивов: любовь взрастет на уважении. Но, черт возьми, что же делать со всеми этими безумиями, ради которых готов продать душу дьяволу?!
* * *
Теперь я слушаю музыку не чтобы отгородиться от коллектива, а для разогрева эмоций. Пожалуй, мне можно присвоить звание мастера драмы. К сожалению, разыгрываемую во мне мистерию никто не видит, лишь ее внешние проявления - отчуждение и агрессию. Иногда мне, правда, удается сосредоточиться на окружающих, но лишь до той поры, пока он не пройдет мимо. Дыхание перехватывает и мне необходимо найти место, чтобы прийти в себя. Я знаю, что происходит со мной, и чего боюсь больше всего. Проблема не в нем, он - незнакомец, мы практически не общаемся. Проблема во мне, и по щелчку пальцев она не решится. Я так боюсь упустить это чувство, что в тот же вечер покупаю бутылку пива. Это больше поза, чем необходимость, и уже тогда я отдаю себе отчет в том, что пропью все деньги, тихо страдая. Так и происходит.
* * *
Почти. Загибаться безмолвно не получается. Помимо алкоголя я трачусь на международные звонки. Ною своему другу из Узбекистана, не обращая внимания на плохую связь. Его слова долетают до меня с задержкой в три секунды, моя паршивая дикция увеличивает время вдвое. Строчу Никите, который как всегда пытается меня подбодрить, словами, что я дурак, и мне следует открыться. И если бы не эти двое, то я бы в десять раз чаще недовольно бурчал, что хочу сесть на первый же самолет до России. Почему, спрашивают меня. Мне здесь плохо, отвечаю. Правильней было бы сказать, умираю. Эта поездка из маленькой катострофы превратилась в огромную.
* * *
Каждую ночь я выхожу на пустынный пляж и в исступлении зарываю в песке полпачки сигарет. У меня, конечно, есть цель: быть может, он ходит неподалеку, но ничего подобного. Пока все гуляют под луной, он прячется в номере. Лишь единожды я поймал свою цель за разговором с одной девушкой, и ни к чему хорошему это не привело. Захмелевший и расстроенный я забрался в озеро и минут пять, стоя по колено в воде, смотрел на другой берег. Прохладно было. Тошно. Звезды подстрекали меня, и недолго думая, я отпустил себя в свободный полет, откинувшись на спину. Пройдя через толщу воды, и всплыв на поверхность, я, не шевелясь, дрейфуя на волнах, смотрел из черного озера в черное небо, слегка протрезвевший и злой. Как побитая собака, вымокший до нитки, я плелся тем же путем в номер, и что он про меня думал, и думал ли в тот момент, меня волновало меньше всего. Я наслаждался своей дурацкой выходкой, а в зеркальном отражении видел свой самый прекрасный образ: полубезумный, с песком, укрывшим золотом спутанные пряди волос.
* * *
Как-то он подошел, и сказал, что один из тренеров, Сыйнат, собирается провести на пирсе лекцию про ЛГБТ, и попросил меня принять в ней участие, так как я был единственным открытым геем. Обвините меня теперь в том, что у меня развилась паранойя!
* * *
На Бога я обиделся. Он давал мне все, что я хочу. Я трудился и поднимался вверх, но каждый раз, когда у меня был шанс обрести счастье в близости, Бог закрывал предо мной двери. Дарил чувство, а потом умервщлял его во мне. Мы всегда жаждем больше всего то, что нам недоступно, и для меня такой вещью стала любовь. Со мной это происходило четыре раза, и каждый из них повышал мой болевой порог. Я так думал. По факту, каждая новая влюбленность была сильней предыдущей и никогда взаимной. В Кыргызстане я проходил через это в пятый раз, и прекрасно знал, что меня ждет. Я сяду в самолет и больше его не увижу. Мне снова будет больно. Еще одно сильное чувство неизбежно умрет во мне, и долго будет разлагаться, а потом я его с почестями захороню где-то в памяти, напоминающей уже сельский погост. Аминь.
* * *
Сидеть на лекциях становится невыносимо. Голова кружится, и внутренности сдавливает невидимым поршнем. К сожалению, я не могу даже покинуть помещение, потому что за нами наблюдает соровский надзиратель - неприметный мужчина, фиксирующий нашу посещаемость и материал, преподаваемый нам. Я пытаюсь занять себя всем, чем только можно, любой чепухой, хотя самым логичным было бы с грохотом опустить голову на стол и проломить себе череп.
Срыв происходит внезапно. На обеде он всегда сидит за другим столом, а теперь какой-то черт дернул его присоединиться к нам. Покопавшись в тарелке пару минут, я нервно со всеми попрощаюсь и ухожу в номер. Спокойно ложусь на кровать, глухо рыдаю, умылваюсь и возвращаюсь. На месте свидетелей моей выходки я бы все просек, и так практически и происходит, но, товарищи, мне все равно. Когда меня спрашивают, не влюбился ли я в какую-нибудь девочку, я напоминаю, что я гей. Вопросов больше нет, как будто геи не могут любить.
Считайте этот очерк официальным опровержением.
* * *
Настал долгожданный день моей лекции, а он как назло заболел и на занятиях не появлялся, но что-то мне подсказывало, что вечером неведомая сила выманит его из убежища. Время истекало, и когда я, изнывая, решил прогуляться, то угадайте, кого встретил. Впервые он поздоровался, с улыбкой, и я ликовал. Мои качели снова подняли меня вверх… и через два часа со свистом швырнули вниз. Всю лекцию я пытался поймать его взгляд, и, похоже, ставил человека в неудобное положение. Сделал пару фотографий, отчитал свою часть, и в конце он, как ни в чем не бывало, ушел.
* * *
«Трус». Не знаю, к кому это было обращено. То ли к нему, то ли к себе, но четыре буквы рванули по сетевому пространству прямо в его личные сообщения. «Блядь», - вырвалось у меня.
* * *
Меня пугала возможность того, что я продолжу пить после возвращения.
* * *
Честно говоря, к тому времени я уже отдавал себе отчет, в том, что он натурал, который верует во всеобщее равенство и буддийское ненасилие, и дал себе три дня на то, чтобы примириться с собой и Богом. Единственным шансом, который я видел, было признание, ведь страшнее алкоголизма для меня была смерть еще одной любви. Повторюсь, она была неизбежна, но я решил провести ей спасительную эвтаназию, да только смелости не хватало. Начались съемки финальных проектов, и мои нервы давно сдали. Я матерился как сапожник и унижал свою команду, а в свободное время все чаще дурил и общался с людьми. Постепенно пришло понимание, что ко мне относятся хорошо, и это радовало. Кое-с кем, я, кстати, поделился своими переживаниями, и меня не осудили. Да и не за что было, правда ведь?
* * *
Началась презентация проектов. Я толкнул речь, которую завершил весьма пафосно, что-то про то, что в этом коротком фильме вся ярость и любовь, которые накопились во мне к этому времени. Херня. Я просто хотел сказать про любовь.
* * *
Наша команда проиграла в конкурсе на лучший проект. Расстроенный, я покинул летнее кафе, где проходило мероприятие. Дело было не в победе. В то время как раздавали памятные подарки и призы, я отчетливо понял, насколько низки в цене вещи в сравнении с человеческой близостью. Атеист вновь бросил упрек в небеса.
Кажется, в тот же вечер, я написал ему письмо. На мой вкус полного признания так и не получилось. Не буду его публиковать. Оно же все-таки одному человеку предназначалось. Вот еще смешной момент. Нам раздали белые футболки, на которых следовало писать пожелания участникам лагеря. Люди носились как угорелые, собирая комплименты, и я в этой сутолоке упустил, где он поставил свою подпись. Впрочем, никто мне ни в чем анонимно и не признавался, разве что официантки пытались выловить в темных аллея, где я проводил свою экспертизу.
Хотелось петь, и я пел. Сел в катамаран, вынесенный на берег, крутил педали и голосил часа полтора под шум ночного прибоя. День был последний.
* * *
Уже в Бишкеке он подошел и сказал, что ему было очень приятно получить от меня такое письмо, и что он тронут. Меня хватило только на «пожалуйста». Сказались усталость, смущение и размытость тех строк. Я не был уверен, что он до конца осознал, в чем ему признались. Чуть позже я иронично дописал, что теперь он по пьяни может хвастаться друзьям, что в него в Кыргызстане влюбился мальчик. И в тот момент я был счастлив, испытав нечто сродни отпущению грехов. Грусть же меня так и не отпустила.
* * *
Уезжали в аэропорт группой шесть-семь человек в три часа ночи. Он так и не спустился нас проводить.
* * *
До Краснодара я летел, проспав всю дорогу, будто во мне ничего не осталось, кроме водки, вина и рома. Лишь где-то в Шереметьево мне захотелось заплакать, но слезы эти были по всем участникам лагеря. Они имели совсем другую природу. Через три дня от моего любовного помешательства не осталось и следа. Я научился смирению.