О российских мистиках-сектантах начала 19 века - 2
(продолжение)
Главари революции погибли, и народ ясно увидел печальные результаты атеистического безумия. Национальное собрание, издавая эаконы об отмене религиозных гонений и провозглашая полную свободу совести и исповеданий, все же продолжало тайную борьбу с христианством, стараясь о замене его свободной доктриной социальной нравственности. Евангельские истины предполагалось заменить предписаниями демократических заповедей, и с этой целью составить учебники или катехизисы научной морали. Авторы таких учебников должны были проповедовать народу нравственность, независимо от каких бы то ни было религиозных идей, и отрешиться от всяких доктрин, признающих существование духовных и сверхъестественных сил. Представленные учебники противоречили друг другу, не удовлетворяли своему назначению и не заслуживали внимания как руководство для преподавания морали в общественных школах. Приходилось повернуть на иной путь и указать на настоящую причину бедствий народа.
- Философы-законодатели! - говорил Мерсье в заседании Совета Пятисот; - вы, господа, с презрением отзывающиеся обо всем касающемся божества; вы, расшатавшие народную религиозность и убившие в гражданах веру, без которой никакие хорошие начала не могут нравиться обществу, - вы, господа, - и только вы действительные виновники всех социальных невзгод и преступлений, свидетелями коих мы должны быть в настоящее время. Вы разрушили все коренные опоры общественной нравственности и низвели человека до степени животного, послушного только голосу своих инстинктов. О, нечестивая философия неверия! Ты иссушила все человеческие чувства в сердцах наших палачей, ты внушила им убеждение, что будто бы в мире не существует ни Бога, ни другой, какой бы то ни было, духовной силы. Но разве люди, проникнутые подобным учением, в состоянии уважать свой долг по отношению к родине и человечеству[5].
Смелая речь эта значительно пошатнула доверие общества к атеизму и заставила правительство принять энергические меры к восстановлению здравых начал народной нравственности. Мало-по-малу, в обществе и правительстве, стало появляться сознание, что все бедствия происходят от насильственного подавления в народе религиозного чувства. Это сознание явилось и у таких лиц, как Ривароль, который прежде утверждал, что положительная религия вовсе не составляет необходимого условия для сознания народом своих нравственных обязанностей. Теперь, наученный опытом, Ривароль принужден был отказаться от своих убеждений.
«Величайшее преступление совершает тот, - писал он[6], - кто внушает толпе сомнение в истинности ее религиозных убеждений. Народ без веры, это - народ без страха и без надежды. Самая несовершенная религия более соответствует природе человека, чем какая бы то ни была философская система, потому что философия обращается только к рассудку личности, между тем как вера, воздействуя непосредственно на врожденное сердцу каждого религиозное чувство, ведет толпу к возвышенным понятиям и идеям, недоступным низкому, сравнительно, уровню ее умственного развития. Религия внушает народу благочестие, неразрывно связанное с его нравственностью, тогда как философия не может оказывать хотя сколько-нибудь заметного влияния на убеждения толпы. Всякая общественная власть должна смотреть на себя, как на судно, которое только тогда может считать себя в безопасности, когда ему удастся закинуть свой якорь на небеса. Гражданская доблесть и смелость состоит, в настоящее время, не в том, чтобы бороться против религии и церкви. Напротив, нам нужна смелость и доблесть для того, чтобы сознать и провозгласить ту истину, что именно ослаблению в народе религиозного чувства и искусственному возбуждению в нем животных страстей и аппетитов, - что именно этому Франция обязана раздирающим ее ныне террором. Лицемерные законодатели! Своими насмешками над общественной моралью и презрительным отношением к религии, вы нанесли человечеству глубокие неизлечимые раны. Счастье ваше, Дидеро, Гельвециус и ла-Метри счастье ваше, что судьба благосклонно позволила вам вовремя сойти с арены жизни, потому что, иначе, вам неминуемо довелось бы испытать на самих себе ненависть толпы, когда-то рукоплескавшей вам в ответ на ваши фантастические уверения и обещания, и вы погибли бы плачевной смертью от рук палачей, которых вы сами подготовляли к деятельности заплечных мастеров своими материалистическими учениями».
Горький и притом кровавый опыт заставил наконец Францию сознать всю необходимость религии[7].
- Священные понятия религии, - говорил с кафедры Порталис[8], - столь же необходимы для умственного мира, как идея творения для мира физического. Мораль, без церковного учения, есть тело без души и правосудие без судилищ. Народ уважает более то, что велят ему именем Бога, нежели то, что доказывают ему именем рассудка. Суеверие и фанатизм бывают следствием невежества; но религия есть плод ума и просвещения. Полуфилософия рождает безбожников, совершенная философия ведет к благочестию.
Христианская идея стала снова распространяться среди населения; в школах введено обязательное преподавание Закона Божия, и мало-по-малу восстановлялось публичное богослужение. Духовные училища были открыты, и духовенство получило право на свое существование.
Потрясения, вызванные французской революцией, в большей или меньшей степени отразились во всех государствах Европы. Общество очнулось и пришло к убеждению, что только религия просвещает и созидает прекраснейшее здание внутри человека, а напротив, безверие разрушает все.
- Какая жалкая тварь человек, не воспособляющийся небесными средствами, - говорил Монтань в той же Франции.
Мир узок для людей живущих без религии, понятия их ограничены, цели ничтожны, и жизнь незавидна. Человек без религии - «жалкое творение, имеет одни низкие только чувства, низкие желания, и все стремление его ограничено только землею, на которой он пресмыкается»[9]. В сердце каждого человека живет чувство и сознание божества, и религия служит надежною опорою для слабых сил в борьбе со злом. «Где дух Господень, там свобода», там порядок, там уважение ко всему честному и благородному, там исполнение долга и нравственных обязанностей. Народ, состоящий из одних атеистов и материалистов, не верующий в свободную жизнь духа, ни в загробное существование души, живет лишь одною животною жизнью и не в состоянии прогрессировать и цивилизоваться. «Христианство, - писал Ламартин, - впервые провозгласило на земле принципы свободы, братства и равенства». Философия же XVIII века, отвергая религиозные догматы, не изобрела ни одного слова более истинного, более совершенного и более святого, чем учение Христа. От того ни социальные смуты, ни антирелигиозное движение не в состоянии были вырвать с корнем из сердца человека врожденное ему стремление к божеству, не могли убить в нем потребность и способность допытываться причины мироздания[10]. Тяжело состояние человека, который томится внутреннею жаждою божественной истины и не находит ее. «Жалкая работа сочинять себе веру», - говорит И.В.Киреевский[11].
Люди, с огорчением смотревшие на распущенность нравов и на упадок церкви, не могли оставаться на перекрестке двух путей - веры и безверия. Они не могли примириться с холодным материалистическим отрицанием религии, не питали сочувствия и к церкви римско-католической, профанируемой на Западе самим духовенством, осмеянной философами ХVІІІ века и совершенно упавшей в общественном мнении; они видели в ней смешение предания истинного с неистинным, божественного с человеческим; они с недоверием относились к ограниченности и сухости протестантства, отвергающего предание и дающего слишком мало питательного для сердца.
«Веришь ли ты бытию самого (ангела) хранителя? - спрашивал M.М.Сперанский свою дочь[12]. - Есть нечто столь привлекательное, - продолжает он, - столь идеальное в сей мысли иметь всегда с собою домашнего друга, что если бы она и не была справедлива, то для утешения принять ее должно... Как груба, как мертва религия без них. Посуди из сего, как жалки лютеране и все то, что называют реформою. Религия душ холодных, чувств материальных, между тем как они хвалятся чистотою. Еще бы лучше было все привести в математические исчисления и линии».
Одного отрицания оказалось недостаточно для полноты человеческой жизни; утомленная пустотою материализма, душа требовала пищи, искала нравственного удовлетворения, покоя и нашла его в мистицизме.
[5] „Moniteur", 14 Mai 1796.
[6] „Nouveau Dictionnaire".- Discours préliminaires.
[7] Торжественное восстановление католической религии во Франции. „Вестник Европы" 1802 г., ч. III, № 9, стр. 79.
[8] Один из консульских советников
[9] „Сионский Вестник" 1806 г., апрель (№ 4), стр. 72.
[10] „Христианское Чтение" 1889 г., № 2, стр. 322, 328.
[11] „Полное собрание сочинений И.В.Киреевского". Изд. 1861 г., II, 322, 323.
[12] „Русский Архив" 1868 г., стр. 1726.
(продолжение следует)
Главари революции погибли, и народ ясно увидел печальные результаты атеистического безумия. Национальное собрание, издавая эаконы об отмене религиозных гонений и провозглашая полную свободу совести и исповеданий, все же продолжало тайную борьбу с христианством, стараясь о замене его свободной доктриной социальной нравственности. Евангельские истины предполагалось заменить предписаниями демократических заповедей, и с этой целью составить учебники или катехизисы научной морали. Авторы таких учебников должны были проповедовать народу нравственность, независимо от каких бы то ни было религиозных идей, и отрешиться от всяких доктрин, признающих существование духовных и сверхъестественных сил. Представленные учебники противоречили друг другу, не удовлетворяли своему назначению и не заслуживали внимания как руководство для преподавания морали в общественных школах. Приходилось повернуть на иной путь и указать на настоящую причину бедствий народа.
- Философы-законодатели! - говорил Мерсье в заседании Совета Пятисот; - вы, господа, с презрением отзывающиеся обо всем касающемся божества; вы, расшатавшие народную религиозность и убившие в гражданах веру, без которой никакие хорошие начала не могут нравиться обществу, - вы, господа, - и только вы действительные виновники всех социальных невзгод и преступлений, свидетелями коих мы должны быть в настоящее время. Вы разрушили все коренные опоры общественной нравственности и низвели человека до степени животного, послушного только голосу своих инстинктов. О, нечестивая философия неверия! Ты иссушила все человеческие чувства в сердцах наших палачей, ты внушила им убеждение, что будто бы в мире не существует ни Бога, ни другой, какой бы то ни было, духовной силы. Но разве люди, проникнутые подобным учением, в состоянии уважать свой долг по отношению к родине и человечеству[5].
Смелая речь эта значительно пошатнула доверие общества к атеизму и заставила правительство принять энергические меры к восстановлению здравых начал народной нравственности. Мало-по-малу, в обществе и правительстве, стало появляться сознание, что все бедствия происходят от насильственного подавления в народе религиозного чувства. Это сознание явилось и у таких лиц, как Ривароль, который прежде утверждал, что положительная религия вовсе не составляет необходимого условия для сознания народом своих нравственных обязанностей. Теперь, наученный опытом, Ривароль принужден был отказаться от своих убеждений.
«Величайшее преступление совершает тот, - писал он[6], - кто внушает толпе сомнение в истинности ее религиозных убеждений. Народ без веры, это - народ без страха и без надежды. Самая несовершенная религия более соответствует природе человека, чем какая бы то ни была философская система, потому что философия обращается только к рассудку личности, между тем как вера, воздействуя непосредственно на врожденное сердцу каждого религиозное чувство, ведет толпу к возвышенным понятиям и идеям, недоступным низкому, сравнительно, уровню ее умственного развития. Религия внушает народу благочестие, неразрывно связанное с его нравственностью, тогда как философия не может оказывать хотя сколько-нибудь заметного влияния на убеждения толпы. Всякая общественная власть должна смотреть на себя, как на судно, которое только тогда может считать себя в безопасности, когда ему удастся закинуть свой якорь на небеса. Гражданская доблесть и смелость состоит, в настоящее время, не в том, чтобы бороться против религии и церкви. Напротив, нам нужна смелость и доблесть для того, чтобы сознать и провозгласить ту истину, что именно ослаблению в народе религиозного чувства и искусственному возбуждению в нем животных страстей и аппетитов, - что именно этому Франция обязана раздирающим ее ныне террором. Лицемерные законодатели! Своими насмешками над общественной моралью и презрительным отношением к религии, вы нанесли человечеству глубокие неизлечимые раны. Счастье ваше, Дидеро, Гельвециус и ла-Метри счастье ваше, что судьба благосклонно позволила вам вовремя сойти с арены жизни, потому что, иначе, вам неминуемо довелось бы испытать на самих себе ненависть толпы, когда-то рукоплескавшей вам в ответ на ваши фантастические уверения и обещания, и вы погибли бы плачевной смертью от рук палачей, которых вы сами подготовляли к деятельности заплечных мастеров своими материалистическими учениями».
Горький и притом кровавый опыт заставил наконец Францию сознать всю необходимость религии[7].
- Священные понятия религии, - говорил с кафедры Порталис[8], - столь же необходимы для умственного мира, как идея творения для мира физического. Мораль, без церковного учения, есть тело без души и правосудие без судилищ. Народ уважает более то, что велят ему именем Бога, нежели то, что доказывают ему именем рассудка. Суеверие и фанатизм бывают следствием невежества; но религия есть плод ума и просвещения. Полуфилософия рождает безбожников, совершенная философия ведет к благочестию.
Христианская идея стала снова распространяться среди населения; в школах введено обязательное преподавание Закона Божия, и мало-по-малу восстановлялось публичное богослужение. Духовные училища были открыты, и духовенство получило право на свое существование.
Потрясения, вызванные французской революцией, в большей или меньшей степени отразились во всех государствах Европы. Общество очнулось и пришло к убеждению, что только религия просвещает и созидает прекраснейшее здание внутри человека, а напротив, безверие разрушает все.
- Какая жалкая тварь человек, не воспособляющийся небесными средствами, - говорил Монтань в той же Франции.
Мир узок для людей живущих без религии, понятия их ограничены, цели ничтожны, и жизнь незавидна. Человек без религии - «жалкое творение, имеет одни низкие только чувства, низкие желания, и все стремление его ограничено только землею, на которой он пресмыкается»[9]. В сердце каждого человека живет чувство и сознание божества, и религия служит надежною опорою для слабых сил в борьбе со злом. «Где дух Господень, там свобода», там порядок, там уважение ко всему честному и благородному, там исполнение долга и нравственных обязанностей. Народ, состоящий из одних атеистов и материалистов, не верующий в свободную жизнь духа, ни в загробное существование души, живет лишь одною животною жизнью и не в состоянии прогрессировать и цивилизоваться. «Христианство, - писал Ламартин, - впервые провозгласило на земле принципы свободы, братства и равенства». Философия же XVIII века, отвергая религиозные догматы, не изобрела ни одного слова более истинного, более совершенного и более святого, чем учение Христа. От того ни социальные смуты, ни антирелигиозное движение не в состоянии были вырвать с корнем из сердца человека врожденное ему стремление к божеству, не могли убить в нем потребность и способность допытываться причины мироздания[10]. Тяжело состояние человека, который томится внутреннею жаждою божественной истины и не находит ее. «Жалкая работа сочинять себе веру», - говорит И.В.Киреевский[11].
Люди, с огорчением смотревшие на распущенность нравов и на упадок церкви, не могли оставаться на перекрестке двух путей - веры и безверия. Они не могли примириться с холодным материалистическим отрицанием религии, не питали сочувствия и к церкви римско-католической, профанируемой на Западе самим духовенством, осмеянной философами ХVІІІ века и совершенно упавшей в общественном мнении; они видели в ней смешение предания истинного с неистинным, божественного с человеческим; они с недоверием относились к ограниченности и сухости протестантства, отвергающего предание и дающего слишком мало питательного для сердца.
«Веришь ли ты бытию самого (ангела) хранителя? - спрашивал M.М.Сперанский свою дочь[12]. - Есть нечто столь привлекательное, - продолжает он, - столь идеальное в сей мысли иметь всегда с собою домашнего друга, что если бы она и не была справедлива, то для утешения принять ее должно... Как груба, как мертва религия без них. Посуди из сего, как жалки лютеране и все то, что называют реформою. Религия душ холодных, чувств материальных, между тем как они хвалятся чистотою. Еще бы лучше было все привести в математические исчисления и линии».
Одного отрицания оказалось недостаточно для полноты человеческой жизни; утомленная пустотою материализма, душа требовала пищи, искала нравственного удовлетворения, покоя и нашла его в мистицизме.
[5] „Moniteur", 14 Mai 1796.
[6] „Nouveau Dictionnaire".- Discours préliminaires.
[7] Торжественное восстановление католической религии во Франции. „Вестник Европы" 1802 г., ч. III, № 9, стр. 79.
[8] Один из консульских советников
[9] „Сионский Вестник" 1806 г., апрель (№ 4), стр. 72.
[10] „Христианское Чтение" 1889 г., № 2, стр. 322, 328.
[11] „Полное собрание сочинений И.В.Киреевского". Изд. 1861 г., II, 322, 323.
[12] „Русский Архив" 1868 г., стр. 1726.
(продолжение следует)