РУПОР ЭПОХИ
В канун пекинской Олимпиады, ушел из жизни большой писатель Солженицын. Тогда поскорбеть толком не успели - Олимпиада на носу, да еще и война в Осетии вспыхнула. Поскольку все это он не вовремя, то поступок громкого писателя остался почти незамеченным, и даже хельсинская группа не сделала никаких обличительных заявлений. И пошло все на тормозах. И идет на тормозах. А это не правильно. Ведь Солженицын не просто так, а глашатай правды. Можно сказать, рупор эпохи. Многостраничный писатель, глубокий мыслитель и бесшабашный врун.
Впрочем, красивым и определенно положительным фактором биографии Солженицына является его фронтовая юность.
В первые месяцы войны Шурик Солженицын, как дипломированный физик и сталинский стипендиат, был направлен учителем в дремучую сельскую школу, а вскоре перенанаправлен рядовым бойцом в грузовой конный обоз. Из обоза он просится в училище, вследствие чего направлен в Кострому, где учится на артиллериста. После этого обучения Шурик направлен еще глубже - в Мордовию, а боевой путь известного писателя начинается с осени 1943 года.
На фронте Шурик использует каждую минуту, чтобы записать свои мысли, в которых категорически не согласен со Сталиным. Он не согласен с тем, что Сталин заключил антигитлеровский альянс с Англией и США, что Сталин распустил Коминтерн, что Сталин изменил гимн страны, он не согласен с тем, что в армии снова, как в царские времена, введены погоны. Молодого лейтенантика повышают до капитана, но Солженицын все равно не согласен. И чем ближе дело к мясорубке передовой, тем решительнее и категоричнее несогласие. Свои письма юный вольнодумец шлет по разным адресам, и письма, наконец, доходят. Вольнодумца берут под арест и с передовой - где накрапывает сумасшедшая битва за Берлин, - отправляют в Москву. Зазевался бы Смерш еще на месяц-другой, глядишь, и не узнал бы мир никогда Нобелевского лауреата по фамилии Солженицын.
Солженицына приговаривают по 58-й статье к строительству домов в Москве, к работе в закрытых КБ, но большую часть из своих восьми исправительно-трудовых лет он тащит нелегкую ношу библиотекаря.
Именно там, в лагерях, Солженицын копит литературный багаж, который оказался весьма востребован во времена борьбы с культом личности. Отсюда и «Архипелаг ГУЛАГ», и «Один день Ивана Денисовича», и «Раковый корпус». В этих произведениях Солженицын выдал согражданам всю неприглядную правду о советской системе сталинской поры. Однако кое-где Александр Исаич явно перегнул свою писательскую палку. Так, уверяя читателя, что лагерная санчасть это изощренное орудие истребления зэков, как-то обходит стороной хрестоматийный факт своего излечения от рака именно в лагерной санчасти.
Вокруг образа Александра Солженицына исторически вылепился ореол борца с системой и мученика системы, но резонансная повесть «Один день Ивана Денисовича» выходит отнюдь не в Самиздате, а журнал «Новый мир» даже выдвигает ее на Ленинскую премию. Премию, впрочем, Солженицын не получил. В сегодняшней справочной литературе причина этого обстоятельства приводится с обязательным риторическим декором, типа, «власти стремились стереть память о сталинском терроре». Но память о сталинском терроре тогда достигала как раз гиперболических значений, а премия сорвалась совершенно по-дурацки, из-за локальных происков частного характера.
Застенчиво называя свои произведения художественными, то есть на достоверность вроде как не претендуя, Александр Исаич тем не менее выдавал в них четкие даты и цифры, отчего писательская художественность в сознании искренних читателей обретала вполне историческую твердость: «…в декабре 1928 г. на Красной Горке (Карелия) заключенных в наказание оставили ночевать в лесу, и 150 человек замерзли насмерть», «…на Кемь-Ухтинском тракте близ местечка Кут в феврале 1929 г. роту заключенных, около 100 человек, за невыполнение нормы загнали на костер, и они сгорели». Да, вот так вот с зэками обходилась система. Уведут в лес на работу, да и бросят. В конце дня, конечно, начальство у охранников спросит вполоборота, где ж, мол, полторы сотни зэков-то, а охранники махнут рукой - оставили замерзать. Начальство понятливо качнет головой и добавит: завтра, как на работу пойдете, вы зэкам скажите, чтоб они в костре сгорели - все до единого, а то нечего тут.
И такие бесчеловечные случаи вовсе не единичны. Писатель Солженицын уверяет, что «осенью 1941 г. Печерлаг (железнодорожный) имел списочный состав 50 тыс., весной - 10 тыс. За это время никуда не отправлялось ни одного этапа…». То есть 40 тысяч за одну зиму положили, а это по 200-300 душ ежедневно. Вот так и строили стратегические объекты - в данном случае, дорогу к воркутинскому углю. На объекты особой важности, понятное дело, страна средств не выделяла, не говоря про дополнительное питание, вот, зэки к концу рабочего дня и помирали. А чего удивляться, на Беломоре это обычная практика: «Говорят, что в первую зиму, с 31-го на 32-й год 100 тыс. и вымерло - столько, сколько постоянно было на канале», «в сходных условиях в лагерях военных лет смертность в 1% в день была заурядна. Так что на Беломоре 100 тыс. могло вымереть за 3 месяца с небольшим. А тут и другая зима, да между ними же. Без натяжки можно предположить, что и 300 тыс. вымерло».
Да, жестокие цифры. Со смертностью 1% в сутки любая численность заканчивается через 100 дней. Даже блокадному Ленинграду, где люди не то, что лес валить, но и передвигаться могли с трудом, 900 дней было бы не продержаться. Так что лагеря за первые три месяца вымирали полностью, и до ближайшей навигации, до новой партии зэков, численность колымских лагерей троекратно уходила в минус.
А что тогда творилось в городах? Да в том же Ленинграде? «Считается, что четверть Ленинграда была посажена в 1934-1935 гг.» - пишет Солженицын и, поигрывая желваками, взывает к совести каждого: «Эту оценку пусть опровергнет тот, кто владеет точной цифрой и даст ее».
А ведь нечего тут опровергать. После убийства Кирова в декабре 1934-го в Ленинграде начинаются масштабные репрессии. В закрытом письме ЦК ВКП(б) ко всем партячейкам от 18 января 1935г. в качестве возможных врагов советской власти объявлена партийная оппозиция - «зиновьевско-троцкисты». На 20 февраля 1935г. из Ленинграда в неуютную даль было отправлено 466 оппозиционеров с семьями. Это сухие цифры документов, солженицкая статистика суровей. Ибо четверть Ленинграда это в тысячу раз больше, к тому же, четверть от общего числа - это половина мужского населения города. И хотя настоящие ягодки для ленинградцев начались через пару лет, подавляющее большинство работоспособных мужчин - то есть без стариков и малолеток, - к тому моменту уже тянуло свою десятку. А с учетом Большого террора, к 1941 году не то что сотни тысяч ополченцев, а вообще мужчин в Ленинграде не оставалось.
Не лучше картина была на заводах и в деревнях: за анекдот - 10 лет; за опоздание на работу - 5; за колосок, подобранный на колхозном поле, - снова 10. Все же про это знают. Свидетельств - тысячи. Правда, трудно найти хоть одного осужденного за такие преступления, но это не важно.
Запад, любящий российских писателей, глаголющих жестокую истину о своей стране, присуждает Солженицыну Нобелевку, тем более что Ленинскую премию тот не получил. Мелкая возня советских чиновников всегда работала против логики ситуации, а ведь случись Ленинская премия в биографии Солженицына, Нобелевка за смелость выглядела бы уже комичной. Зато как разошелся Александр Исаич после Нобелевки. Потеряв чувство грани между художественными приемами и реальностью, он наотмашь лепит горбатого, а горбатого тиражируют западные СМИ.
Запрокинувшись, как дельфийский оракул, Солженицын повторяет вспененными губами: «Свобода слова, честная и полная свобода слова - вот первое условие здоровья любого общества, и нашего также». С высоты своего нобелевского положения он дает окончательную оценку советскому обществу, которое «глубоко больное, пораженное ненавистью и несправедливостью», а Советское правительство по солженицынским ощущениям «не могло бы жить без врагов, и вся атмосфера пропитана ненавистью, и еще раз ненавистью, не останавливающейся даже перед расовой ненавистью». Про какую такую расовую ненависть ляпнул в запальчивости советский писатель не ясно, но сия экзальтация взбодрила Дина Рида, американского певца, и он обратился со словами утешения к нашему писателю. Смысл его обращения: советский писатель рубит здорово, ему остается только получше узнать о США. И дает дельный совет: «Попытайтесь распространить Ваши мысли среди страдающих народов, вынужденных бороться за существование и жить вопреки своей воле под гнетом диктаторских режимов, держащихся у власти лишь благодаря военной помощи США».
Короче, Указом Президиума Верховного Совета СССР «за систематическое совершение действий, не совместимых с принадлежностью к гражданству СССР и наносящих ущерб СССР», Солженицын был лишен гражданства и депортирован в ФРГ. Такая история окончательно убедила людей планеты в героизме Александра Исаича, Александр Исаич стал окончательным властителем дум, а факты, изложенные в произведениях Александра Исаича, сомнениям более не подвергались.
Правда, от глаз внимательных не ускользнул один странный пустячок, ибо курировал выдворение Солженицына другой страстный борец с советской системой - Александр Николаевич Яковлев, через десять лет ставший идеологом перестройки. Возможно, Александр Исаич и вопрошал с жалобным лицом Александра Николаевича о необходимости депортации, ведь если честно, никому там, заграницей, русскоязычный писатель не нужен. Александр же Николаевич хитро улыбаясь, отвечал, должно быть, Александру Исаичу партийное «так надо». Ведь и газетная шумиха неспроста организована, и обязательный список подписантов в защиту Солженицына уж по рукам запущен, да и сомневаться в целесообразности решений ЦК не в Ваших интересах, Александр Исаич. Вы же не захотите поменять сияние всемирного рупора и гениального писателя на срамной статус лагерного стукача? Архивы надежно хранят за подписью некоего Ветрова, но исписанные Вашим почерком 52 страницы разоблачений врагов народа - от случайного вагонного знакомца Власова и школьного друга Симоняна до бывшей жены Решетовской, - и особенно бережно хранится так называемый «экибастузский донос» от 20.01.1952, следствием которого стал расстрел группы заключенных.
Так что поезжайте, куда сочтете нужным, и пишите, Шура, пишите.