Код и трагедия
Новая мода в гламурно-глянцевых окрестностях: ни один заголовок не обходится без слова "код". "Код одиночества" как название бульварного романа, "Код города" - как хэдлайн дамского омнибуса про отношения полов, "Код вежливости" на ментовском плакате о правилах дорожного движения, "Код апокалипсиса" как кинострелялка с "няней Викой" Заворотнюк. Понятно, что те, кому не терпится повторить успех "Кода да Винчи", полагают - успех именно в слове "код". Однако не в этом суть.
"Код" в массовм сознании нулевых и в самом деле интересное словцо - отсылающее, с одной стороны, к режиму абсолютной автоматики и технократии (когда каждая изба на курьих ногах работает как станок с ЧПУ), а с другой - к безбрежному мистицизму, являющемуся на деле продолжением всё того же культа техники ("ловкость рук и никакого мошенства"). То есть "код" объемлет сразу два тренда: восьмидесятнический НТР-овский и девяностнический неоязыческий. Первый тренд вырастает, собственно, из второго - от компьютеризированной избы на ножках (как у опопсованных Стругацких эпохи "Чародеев") один шаг к партиципативной магии. А на ней, на этой магии, построено всё мировоззрение девяностых - единственной магической силой, объединяющей все уровни реальности, является в соответствующей картине мира всесокрушающее бабло.
В результате смесительного синтеза получается забавный гибрид: "код" уже и не собственно НТР-овское понятие и не только мистическое. Это понятие, в котором объективизм технократии круто замешивается на волюнтаризме и спонтанеизме магии. В итоге получается право, каким его здесь привыкли понимать - каждый свободен в пределах только тех готовых программ, инсталляция которых обеспечивает хоть какую-то субъективацию.
Индивидуальность возникает как эффект асимптотического приближения чахлого и тщедушного индивида к той бесконечно далёкой рамке, которая обозначается полуфабрикатами стилежизневой социализации. Но в пределах этого приближения индивид - это царь, бог и герой в одном лице. Ему не просто "всё позволено", ему позволено "быть всем". Усвоение им ролевых полуфабрикатов превращается в трагедию наоборот: исток драматизации не в вольном или невольном соревновании с богами за право считаться субъектом, а в безоговорочной утрате возможности соотносить субъективацию со статусом человека.
Это не обеспечивает, увы, никакого преимущества перед богами, равно как и никакого равенства с ними (или даже простой "богоизбранности"). Напротив, отныне субъективация означает лишь то, что человек обратает своё могущество не в том, что он превосходит себя, а в том, что постоянно оказывается в тени себя прежнего.
"Код" в массовм сознании нулевых и в самом деле интересное словцо - отсылающее, с одной стороны, к режиму абсолютной автоматики и технократии (когда каждая изба на курьих ногах работает как станок с ЧПУ), а с другой - к безбрежному мистицизму, являющемуся на деле продолжением всё того же культа техники ("ловкость рук и никакого мошенства"). То есть "код" объемлет сразу два тренда: восьмидесятнический НТР-овский и девяностнический неоязыческий. Первый тренд вырастает, собственно, из второго - от компьютеризированной избы на ножках (как у опопсованных Стругацких эпохи "Чародеев") один шаг к партиципативной магии. А на ней, на этой магии, построено всё мировоззрение девяностых - единственной магической силой, объединяющей все уровни реальности, является в соответствующей картине мира всесокрушающее бабло.
В результате смесительного синтеза получается забавный гибрид: "код" уже и не собственно НТР-овское понятие и не только мистическое. Это понятие, в котором объективизм технократии круто замешивается на волюнтаризме и спонтанеизме магии. В итоге получается право, каким его здесь привыкли понимать - каждый свободен в пределах только тех готовых программ, инсталляция которых обеспечивает хоть какую-то субъективацию.
Индивидуальность возникает как эффект асимптотического приближения чахлого и тщедушного индивида к той бесконечно далёкой рамке, которая обозначается полуфабрикатами стилежизневой социализации. Но в пределах этого приближения индивид - это царь, бог и герой в одном лице. Ему не просто "всё позволено", ему позволено "быть всем". Усвоение им ролевых полуфабрикатов превращается в трагедию наоборот: исток драматизации не в вольном или невольном соревновании с богами за право считаться субъектом, а в безоговорочной утрате возможности соотносить субъективацию со статусом человека.
Это не обеспечивает, увы, никакого преимущества перед богами, равно как и никакого равенства с ними (или даже простой "богоизбранности"). Напротив, отныне субъективация означает лишь то, что человек обратает своё могущество не в том, что он превосходит себя, а в том, что постоянно оказывается в тени себя прежнего.